Когда я всё это подробно, с историями про обсчеты и хамство, с примерами типа «ассорти рыбное брать будете? тогда пересажу за отдельный стол» – когда я это своей собеседнице рассказал, она просто ахнула:
– Вот только сейчас я поняла образ официанта Димы из «Утиной охоты»! Вот теперь я поняла, почему он такой крутой, считает себя выше всех и все с ним согласны! А то в новом спектакле у Калягина этот Дима – какой-то инфернальный алтаец с горловым пением, чтоб доказать его особость и влиятельность. А ведь как всё просто!
Да уж. Трудно нынешним молодым понять, что водителю такси надо было кланяться и называть его «шеф», а он по-хозяйски спрашивал: «Куда ехать?» – и часто отвечал: «Нет, в парк идет машина!» или «Что я, дурак, из Теплого Стана порожняком обратно ехать?»
Да и вообще, зачем Герасим утопил Муму? Ну барыня, ну подумаешь… Устроился бы куда-нибудь охранником.
22 сентября 2019
Академик Арцимович сказал: «Для ясного понимания проблемы не следует надевать на тощий скелет экспериментальных фактов слишком сложные математические одеяния».
Это касается и литературы. Не следует одевать банальные мысли и заурядные наблюдения в «черный бархат августовской ночи, расшитый нежным бисером звезд, далеких и нежных, как дни давно прошедшего счастья». Не надо говорить, что «в глазах брошенного щенка слезились века бездомья собак, людей и народов». Подробное описание телесных сенсаций и парестезий – мурашек, покалываний, почесушек и свербушек – не делает укутанные в них переживания понятнее и заразительнее. Ее поцелуй был – как что? «Как стакан спирта, залпом выпитый в морозный день в натопленной избе, после долгого пути через звенящий обледеневший лес»? Или как «нежный вкус кампари с апельсином на веранде отеля в Родосе»? Или как «укус холодной гадюки, тайком всползшей на лицо уснувшего путника и испугавшейся его изумленного взгляда»?
Бросьте. Поцелуй должен быть как у Бунина – «который помнится до могилы», вот и всё. Без сравнений и описаний.
Ненавижу «литературу»! Тошнит меня от нее!
Во всяком случае, сейчас, сию минуту, 22.09.2019 в 12:25.
30 сентября 2019
Люблю узнавать о простых причинах некоторых сложных (или на первый взгляд малопонятных) вещей. Например:
Французская революция в 1789 году случилась потому, что в Париже 80 % населения работали прислугой у остальных 20 %; легко себе представить накал социальной ненависти.
Или вот: Париж стал в 1920-е годы мировой столицей искусств потому, что франк был очень дешев по отношению к доллару и другим твердым валютам. Всякие Хемингуэи и Миллеры на свои скромные американские гонорары прекрасно там жили; как только франк в 1930-е годы подорожал, международная богема разбежалась.
Или вот: выживаемость при инсульте и инфаркте гораздо выше, если беда случится в ресторане или супермаркете. Потому что служащим жутко неохота возиться с трупом и они тут же вызывают скорую, как только клиент схватится за сердце или побледнеет. А дома человек думает: «Ничего, я прилягу, отдышусь…»
Или вот: сестер в России часто называли Вера, Надя и Люба. Так происходило в семьях бедных чиновников – чтобы именины дочерей праздновать в один и тот же день: прямая экономия на пирогах.
5 октября 2019
Гурманское. Учительское. Из переписки с Элис К.
Я немало выпил всякого в жизни своей. По совету доктора я пил часто, зато помногу и разное. Но самое вкусное питье в моей жизни было однажды очень ранним утром на выездном семинаре (и не опохмелу ради, а просто так) – бутылка водки на троих, и мои товарищи стащили из столовой горячую буханку черного хлеба, и несколько соленых огурцов. Так вот, дорогая Элис, вспоминаю этот раскроенный карманным ножом на толстые куски почти дымящийся на холодном рассветном солнце черный хлеб (июль, мы на балконе сидим, видно, как Волга течет) – сверху каждого куска две половинки соленого огурца, разрезанного вдоль, – и в руке полстакана ледяной водяры, самого что ни на есть костромского разлива…
Ииии-эх! – и хрусть-хрусть-хрусть.
Идите все на хер с вашими Шато д’Икемами, коньяками имени Жана Моннэ, висками столетней выстойки в хересных бочках…
И-эх! – а по второй?
Вот пишу и прямо явственно чувствую этот обжигающий горло холодный ручеек, теплую кислую пористую мякоть хлеба, хрустящую соленость огурца и легкий от него аромат укропа и смородинового листа.
Семинар был учебный, Дипломатическо-Академический. А мои товарищи были моими, как бы это сказать, слушателями.
Так что с Днем учителя!
8 октября 2019
Про т. н. умную прозу. Лучше всего, когда в прозе самым умным разговором оказывается тайный диалог писателя и читателя. Как это бывает, например, у Чехова или Хемингуэя.
Когда умничает герой – это еще так-сяк. Готов терпеть из уважения к Ивану Карамазову. «Возвращаю билет», и всё такое.
Но когда умничает автор (то есть «речь от автора»), когда мы читаем, что «сидя под этим могучим деревом, человек вдруг со всей остротой ощущал, что вселенная, частью которой он по воле судьбы стал в миг своего рождения, – это мириады неисполнившихся возможностей, крутящихся в вечном хороводе пространства и времени, замыкающихся здесь, под кряжистой кроной дуба, олицетворяющего собой мировое древо становления, роста и угасания», – вот это фу!
10 октября 2019
Пиджак и фрак. Причуды консервативной мысли. В 1950–60-е годы пиджак и сорочка с галстуком были обычной повседневной одеждой мужчин. Дома ходили в пиджаке и галстуке! Сейчас это кажется чем-то замшелым, убийственно старомодным.
Но вот мой друг и собеседник Александр Янкович рассказал, что для русского консерватора второй половины XIX века пиджак был такой же красной тряпкой, как для советского обывателя 1960-х – джинсы. Он приводит поразительные цитаты из Константина Леонтьева (1831–1891). Леонтьев пишет о своей ненависти к «России новой, либеральной и космополитической, мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака… и всеобщего равномерного “диньите де л’ом”» (dignité de l’homme – достоинство человека). И еще пару раз исторгает философ проклятия пиджаку.
Два вывода отсюда можно сделать.
Первый – просто исторический. Да, мода меняется. Тоги, хламиды, плащи, камзолы, фраки, пиджаки, куртки, худи…
Второй вывод интереснее.
За что Леонтьев так не любит пиджак? За то, что он короткий? Видно то, что ниже пояса? Нет! При этом он любит фрак и не против гусарских ментиков. В чем же дело?
Полагаю, всё дело в карманах!
У фрака карманов нет. У ментика тоже. Карман – штука плебейская. Бедняцкая. В кармане бедняк (а потом и середняк, и развращенный всяким dignité de l’homme европеец) держит портсигар и спички, бумажник и прочее. Барину это не нужно. Барин, если хочет закурить, щелкает пальцем, и лакей ему подает папиросы (трубку, сигару) и огонь. Барин не платит – он дает распоряжения управляющему, посылает слугу в магазин.
Пиджак с карманами – символ демократический. Символ того, что и богатый помещик, и бедный чиновник одинаково достают из кармана портсигар и спички. Кошмар!
Леонтьев против пара, электричества, суда присяжных и железных дорог (последнее ведь тоже «великая уравниловка» – хоть бедняки едут в «зеленых», в третьем классе, но ведь в том же поезде и туда же, ужас какой).
Значит ли это, что Леонтьев, цепляясь за формы жизни допетровской Руси, сам хочет жить при лучине, в избе, без паровозов и телефона, без суда и, главное, без вызывающего его ярость равного для всех человеческого достоинства, dignité de l’homme? Значит ли это, что он хочет жить немытым и бесправным холопом?
Конечно, нет!
Он очень чуток к человеческому достоинству, готов драться за него на дуэли – но речь идет о достоинстве примерно полупроцента жителей России. Он любит комфорт и удобство – но для себя лично и крохотной группы его братьев и сестер по классу. Чтоб дома было тепло, натоплено, сыто, вымыто – а мужики пусть всё это обеспечат.
Ради этого можно проклясть пар и электричество, телефон и суд присяжных, железную дорогу и ненавистный пиджак.
Какая-то травмированная самооценка видна в этих криках о «цветущей сложности» феодального мира. Невыносимо, когда человеческое достоинство, электрический свет и билет на поезд есть практически у всех, а не у тебя одного.
Вот я и думаю: в своей ненависти к паровозу и пиджаку – он дурак или сволочь?
Такой вопрос у меня возникает всякий раз, когда я вижу консерватора, проклинающего движение времени, призывающего нас вернуться то ли в допетровскую Русь, то ли во времена первых пятилеток. Разумеется, он мыслит себя большим боярином или наркомом, который проскочил через все чистки. Не всякий дурак – сволочь. Но всякая сволочь в исторической перспективе оказывается дураком.
Скандал с Литтеллом. Тот редкий случай, когда все неправы. Неправо издательство, не только вырезавшее около 20 страниц текста романа Литтелла «Благоволительницы», но даже не поставившее его об этом в известность, пускай даже в уведомительном порядке, после выхода книги в свет. «Да, кстати, мы тут около 20 страниц сократили, но не одним куском 20 страниц вырезали, а по строчкам, по абзацам». Неправо издательство еще и потому, что, когда его уличили, оно не сказало: «Ой, пардон, извините» – а встало в позу. Типа, «резали и будем резать».
С другой стороны, неправ и Литтелл – в форме выражения своего гнева. Он сказал: «Вы напечатали не мой роман, а какой-то другой роман!» Ну полноте! Из более чем 800 страниц изъять малыми кусочками 20 страниц – это все-таки не «чужой роман» получается. Не надо преувеличивать. Историк Некрич говорил, что хорошую научную статью невозможно искалечить цензурой – главная мысль всё равно останется.
С третьей стороны, нет такого самого суперклассического текста, который был бы переведен ну прямо тютелька в тютельку. Всегда есть какие-то либо расширения, либо сокращения. Маленькие, разумеется. Небольшие. Скажем так, приемлемые… Но тут вступает в действие известная апория: какое зернышко превращает горсть в кучу?