Ведущий смотрел на него так, как будто он был они все.
Я подумал – как, наверное, грустно и противно жить этому старику, потому что его принимают за целую эпоху. А он меж тем – просто он. Сам, со своими собственными заслугами и провалами, нравится это кому-то или нет! А вовсе не свидетель жизни знаменитых режиссеров, актеров, поэтов.
Вот такое у него вдруг возникало выражение лица, когда неожиданно тускнел взгляд, и он смотрел вниз, на свои тощие колени, отрисованные полотняными брюками – дело было летом, на дачной веранде.
Но потом он поднимал голову, глаза его взблескивали весело и даже горделиво, губы складывались в надменную усмешку, и казалось, что ему кажется – он и есть одновременно Маяковский, Бабель, Мейерхольд…
Даже захотелось написать повесть или целый роман вот о таком «последнем из плеяды». О тяжком грузе то ли обидного долга перед в сто раз более великими ушедшими друзьями – то ли вынужденного, но всё же приятного воспоминательства, которое чуть-чуть отдает самозванством.
Но как-то не собрался.
28 июля 2020
Не знаю, где как, а в СССР главным было социальное положение. Люди знали: если еврей был продавец или зубной техник, то он назывался словом из трех букв; инженер или бухгалтер был просто еврей, а если академик – выдающийся советский ученый.
Примерно то же было с женщинами не самого тяжелого поведения. Если женщина отдавалась за 5 рублей – это была проститутка, если за 50 – дама полусвета, если же она была содержанкой вышеупомянутого академика, то – «ближайший друг и помощница выдающегося советского ученого».
30 июля 2020
Приношение Мишелю Фуко. Диалог в кафе. Одна женщина рассказывает о страшном происшествии под Челябинском. Мужчина зарезал свою жену на глазах двоих маленьких детей. Вытащил ее из машины, на шумной улице, средь бела дня, и начал резать. А из соседней машины люди их снимали на телефон.
– Вот просто – снимали! – возмущается она. – Боже, что же это с людьми делается! Раньше такого быть не могло…
Ей другая женщина бесстрастно отвечает:
– Раньше снимать было не на что, смартфонов не было.
Прав был Фуко: технологии определяют идеологии, а также мораль и всё остальное.
1 августа 2020
О пародиях.
Я, честно признаться, не люблю Бальзака и Томаса Манна. Они меня как-то не цепляют. Не волнуют. Не «триггерят» и «не заходят», как выражаются современные критики.
Но я не смог бы написать пародию на «Евгению Гранде», «Доктора Фаустуса» и т. п.
Во-первых, это очень трудно. А во-вторых, это пошло. Потому что передо мной серьезная литература, то есть нечто с характерами и их столкновениями, с сюжетом и композицией, с социальной средой, с философией и авторским посланием к читателю. Насмехаться над этим – себя не уважать, записывать себя в шпану.
Далее.
Я должен честно признаться, что не люблю модную ныне литературу поточно-эссеистического типа. Где герой идет по улице в дождь и вспоминает, как в прошлом году он шел по этой же улице, и тоже шел дождь, и он тоже то ли вспоминал еще что-то, то ли думал о том, что будет через год, то есть сейчас; а меж тем мимо пробежали три девушки, собака, крыса и еще какая-то мысль. Кстати говоря, такая проза легко становится стихами – только порежь ее на строчки разной длины; бессмысленно многословными стихами ни про что и ни для кого. Разве что для знакомой девушки или знакомого парня.
Я могу написать пародию на такую прозу (и поэзию тоже), но не стану это делать потому, что, во-первых, это слишком легко. Сибаритски легко, я бы сказал. А во-вторых, она, эта пародия, будет неотличима от такой прозы, вольется в тот же уныло журчащий ручей. Писать такие пародии – тоже себя не уважать, записываться в борцы со словами типа «мне зашло» или «меня триггерит». Тебя триггерит? Ну, триггерись дальше. Привет, пока.
5 августа 2020
У Кати Капович вышла новая книга «Город неба». Я не люблю называть поэтов «лучшими». Если на одной улице живут три поэта: один – лучший поэт города, другой – страны, третий – всего мира, то непременно вдруг обнаруживается еще одна квартирка, где живет лучший поэт этой улицы.
Поэт должен быть не лучшим, а настоящим.
Стихотворение должно прийтись по языку и по мысли, как нож приходится по руке. По ладони и по пальцам. Костяная рукоять, легкая, слегка шероховатая и легко теплеющая снаружи, но хранящая тяжесть и стальную прохладу черенка. Не могу найти иного описания для Катиных стихов. Они точны, они внятны, они коротки (8–12–16 строк), они ритмичны и рифмованы. Им чужда ребусная затейливость. Смысл не надо в-читывать или вы-читывать, он ясен сразу, как лезвие, а скупые узоры уместны, как уместно дамасское плетение на надежном клинке. Стихи Кати Капович классичны и лаконичны – как всякая неподдельная вещь: стул, кровать, рубаха, юбка, нож, стихотворение.
Эти стихи искренни, как утренний взгляд: часто ли вам приходилось лгать и жеманничать, в одиночестве спросонья глядя в окно и вспоминая такое же окно за пять тысяч миль и тридцать пять лет назад? Но, пересказывая свои чувства, мы начинаем ужимки и прыжки – нам хочется быть интересными, привлекательными, ни на кого не похожими. Глупо: ибо мы тут же становимся похожими на всех поэтов на свете. Кате Капович удается передать именно первый, еще не тронутый речью, взгляд. Эти стихи не удостаивают быть гладкими и изысканными. Они натуральны и поэтому иногда чуть сбоят: это похоже на сбившееся дыхание спешащего человека. Иногда кажется, что Катя хочет выговориться, боится не успеть вспомнить и сказать. Ее стихи в интернете – это беспрерывный поток; в книге они звучат уже иначе – но тоже прекрасно.
7 августа 2020
День памяти Блока. Самые подлинные и самые русские стихи:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Комментировать это бесполезно, как нельзя комментировать только что набросанную на могилу рыжую глинистую землю; как нельзя обсуждать долгий дождь и внезапное солнце, прибрежную осоку, застрявшую и забытую в ней полузатопленную лодку и всё прочее, что нельзя понять и даже толком почувствовать, а можно лишь – не пережить.
Да, да. Не «пережить», а именно что – «не пережить».
9 августа 2020
«А теперь мой мч встречается со своей бж!»
Наверное, так разговаривают ежики.
19 августа 2020
Успокойтесь вы все-таки насчет слова «кушать». Антон Павлович Чехов «кушал». Не его герои, а он сам. Вот как он пишет о себе в письмах:
«Меня 10-го апреля выпустили из клиники, и теперь я опять сижу дома, кушаю и утешаю своих родителей» (Александру Павловичу Чехову, 1897). «В то время как я живу в Западной Европе с аристократами и кушаю устриц и тюрбо» (ему же, тогда же). «Я провожу всё время в труде и кушаю хлеб свой в поте лица» (ему же, 1892).
Или Чехов тоже лимита таганрогская? Не знает, как правильно? Плюньте на снобов. Кушайте на здоровье! Когда мне было 20, 30, даже 40 лет, я тоже делил слова на «провинциальные» и «столичные», «холуйские» и «хозяйские», «холопские» и «панские», «плебейские» и «патрицианские», а также «окраинные» и «в пределах Бульварного кольца».
Когда же мне стало 50+, я разучился различать слова по «холуйско-дворянскому» критерию. Должно быть, поглупел от старости. Сейчас для меня весь словарный запас языка – это бездонный кладезь выразительных средств, а не пятачок самоутверждения в качестве «патриция», «столичного сноба» и прочих картонных масок.
20 августа 2020
Вариации на тему Фридриха Энгельса.
Тема:
«Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории» (1885, из письма к Вере Засулич).
Вариация:
«Лежа на спине, глядя в потолок, где тень от люстры слегка качалась в такт движениям уличного фонаря, который подрагивал от ветра, – он время от времени косился направо, на ее милый курносый профиль, так ясно видный на фоне окна, на прилипший к ее лбу завиток темно-каштановых волос, слушал ее дыхание и мучительно думал:
“Ну зачем? Господи, зачем я писал ей письма, добивался встреч? Зачем сегодня тащил ее в театр, потом в ресторан, потом сидел с ней на бульваре, шептал что-то, уговаривал, гладил ее руки внутри муфты, а потом нанимал извозчика, обнимал ее, сидя в этом тряском кожаном купе… Зачем, когда она в последнюю минуту заколебалась около двери в мою квартиру – боже, зачем я горячо обнял ее и поцеловал в губы… Зачем? Если мне было хорошо только три минуты, и пора бы мне уже выучить этот урок, а вот всё никак не затвержу, и повторяется опять всё то же самое!”
С печалью, с тоской и даже с отвращением – понимая, что это чувство несправедливо, – он молчал и лежал неподвижно, зная, что нужно что-то сказать, обнять, поцеловать – но не мог произнести ни слова, не мог шевельнуть рукой, и только снова глядел в потолок, повторяя бессмысленное “зачем?” и страшась разговора, который непременно состоится утром…» (un е́crivain inconnu de la fin du XIXe siècle).
24 августа 2020
Прочел чудесный (и лирически искренний, и в смысле фактов интересный) очерк-некролог-эссе Андрея Седых (того самого, секретаря Бунина) – о Константине Бальмонте.
Написано в 1958 году. Запоздалый некролог, да. Поскольку Бальмонт скончался в 1942 году, в приюте матери Марии, пробыв в безумии десяток лет до смерти. Прекрасное, повторяю, эссе, потому что оно написано таким, что ли, отчасти бальмонтовским стилем и ритмом – позволяющим ощутить этого поэта.
Отвлекусь на минуту.
Это вообще интересная задача. Представляете себе эссе о Достоевском, написанное, например, так: «Принужден поделиться некоторыми подробностями о талантливом и многочтимом Федоре Михайловиче; но пусть эти подро