е меня в покое. Или, клянусь, я сброшу вас в любую пропасть, куда вы попытаетесь меня столкнуть.
– Вы войдете, – приказал Леметр. – Мне нужно точно знать, кто и что ждет меня во дворце.
Схватив ее за руку, магнетизёр попытался затащить леди через порог. Герцогиня стала сопротивляться, высвободилась и подалась назад. Наконец она оказалась на улице. Леметр вышел за дверь, но остановился. Поблизости жили люди. Если бы он затащил в дом извивающуюся, чего доброго, зовущую на помощь женщину, вскоре прибыла бы полиция и стала задавать ему неудобные вопросы. Он почти достиг цели, и сейчас рисковать точно не стоило.
У леди Элис и без того связаны руки. Это она украла дневники королевы. Это ее привлекут к ответу.
Герцогиня все еще стояла на улице. Казалось, она ждала, когда он бросится на нее. Вместо этого Леметр поднял пригласительный билет.
– Тогда завтра в десять, – прокричал он как можно небрежнее. – Жаль, что вы не захотели зайти.
Вдруг кто-то наблюдал за происходящим из-за занавесок соседних домов? Теперь они подумают, что женщина просто ему отказала.
Осмотревшись, Леметр в самом деле заметил какое- то движение. За окном кареты!
Он прищурился. Было уже слишком темно – ничего не разглядеть. Но магнетизёр был уверен, что внутри повозки леди Элис кто-то ждал. Герцогиня, медленно отступая от него, шаг за шагом приближалась к карете.
Тогда Леметр понял, зачем кучер остановился не на той стороне улицы. Не из злобы, а потому, что так хотели его пассажиры. На таком расстоянии магнетизёру не было видно салона кареты.
Значит, от него хотели что-то скрыть. Или кого-то! Кто бы это мог быть? Супруг леди Элис, герцог Вустерский? Вряд ли.
Обдумать другие варианты Леметр не успел: он увидел, как леди Элис открыла дверцу кареты. Она поставила ногу на ступеньку, поскользнувшись и чуть не упав. Но из темноты салона ей навстречу протянулась тонкая белая рука и помогла даме сесть на скамью.
Выходит, там сидела женщина. Наверное, это та самая леди Эсми, которую Леметр должен встретить во дворце. Возможно, дамы придумали какую-то уловку, какую-то ловушку, слишком очевидную, чтобы в нее попасть. Тем не менее ему стоит быть начеку. И, конечно же, ему было любопытно, что же леди Элис собирается предпринять. Ее видно насквозь! Видимо, отчаяние пробудило в ней бойца. Глядя вслед отъезжающей карете, Леметр подумал, что это лишний раз доказывает: страх – мощный стимулятор.
Глава 36. Лондон, Ньюгейтская тюрьма, декабрь 1851 года
Как вот как выглядит английская прощальная трапеза. Бифштекс, жареный рябчик, салат да бутылка бургундского. И это все? Ради такого умирать не стоило.
Дюма смотрел на ветхий стол, который два надзирателя поставили у него в камере. Один из них даже вставил свечу в серебряный, пусть и потускневший подсвечник. Одну-единственную свечу! Конечно, света было недостаточно. Он только усиливал темноту. Но теперь скудное меню было похоже на праздничный банкет.
Александр уже полчаса неподвижно сидел перед столом. Как так вышло? В любом трактире он бы давно опустошил тарелки и вылизал их до блеска. Сейчас же Дюма просто наблюдал, как стейк и рябчик соревновались в том, кто остынет быстрее. Александр не сомневался: аппетит он потерял из-за зубной боли. Это из-за нее он не мог насладиться блюдами. Страх смерти тут совершенно ни при чем! Он был ему неведом. Писатель ждал не казни, а помилования. Однако он вынужден был признать: графине Анне и леди Элис стоило немного поторопиться.
Дверь камеры открылась, и охранники вынесли стол, с которого исчезло лишь бедро рябчика.
– К тебе посетители, Дюма.
После того как Александру вынесли приговор, надзиратели стали обращаться к нему на «ты». Они-то думали, что могут забыть о вежливости, что никогда больше не увидят жалкую свинью из камеры смертника. Ошибочка вышла, месье! Вот и помилование!
Но, как оказалось, в холодных стенах Ньюгейтской тюрьмы не хватало не только вежливости, но и надежды. Александру хотелось обнять графиню Анну, но вместо нее в дверь вошел низкий господин в иссиня-сером халате. Положив кусок ткани на скамью рядом с Александром, он достал из нагрудного кармана ножницы. Мужчина представился как мистер Икинс. Икинс объяснил, что осужденному нужно будет переодеться во власяницу. Трижды щелкнув лезвиями ножниц, цирюльник заявил, что подстрижет Александру волосы. Казалось, Икинс хотел сам исполнить приговор Александра при помощи своего инструмента.
Ничего, осталось немного: скоро придут его спасительницы. Но ни в одном из его многочисленных романов невинной жертве не приходилось ждать помощи так долго. «Разве только… – он попытался отогнать эту мысль, но безуспешно, – разве только его никто не спасет».
– Я хотел бы умереть так, как живу, – сказал Дюма.
– Разумеется, – коротко ответил мужчина в халате и наклонился, чтобы оценить длину кудрявой шевелюры Александра на затылке. – Короткие курчавые темные волосы. Как у негров, – заключил он. – Но мои ножницы справлялись и с вихрами поупрямее. – Александр не успел ничего сказать, и Икинс продолжил: – Сзади придется много отрезать. Из-за веревки. Понимаешь?
Он попросил Александра наклониться вперед. Но тот с улыбкой возразил.
– Месье, меня помилуют сегодня же. И что же: я предстану перед королевой Англии с обрезанными волосами и завернутым в мешковину? В таком виде я стану благодарить ее за услугу, которую она оказала миру?
– Разумеется, – повторил Икинс.
Цирюльник наверняка слышал подобное уже сто раз. И не реже справлялся со строптивыми пленниками, потому что теперь он грозился позвать надзирателей.
Александра охватило смутное беспокойство. Где же Анна? Где письмо с королевской печатью? Его хотели не просто повесить. Его хотели еще и обезобразить!
– У меня есть последнее желание, – сказал он.
«Какая отличная идея!» – подумалось ему.
Рука с ножницами немного опустилась. Значит, его желание исполнят? Александр решил пустить наглость галопом.
– Я хочу предстать перед виселицей в своей одежде и с пышной копной волос.
Икинс вздохнул.
– Послушай, – сказал он, – если я не сделаю, что положено, меня вышвырнут. На твоей совести и так хватает злодеяний.
Дюма ненадолго задумался. В эти дни безработному семьянину приходилось даже хуже одинокого нищего. Но разве он виноват, что Икинс зарабатывает на бедах других? Писатель пообещал себе вознаградить цирюльника, вернувшись во Францию, где читатели будут скупать романы писателя, словно они – эликсир жизни. Это благое намерение должно убедить Бога в том, что Александр достоин спасения.
Тут его взгляд упал на стену камеры. Она была от пола до потолка усеяна буквами, словами, предложениями. Александр нацарапал на каменной стене полный черновик следующего романа. Лопнувшие волдыри все еще жгли кожу на правой руке, без устали резавшей гвоздем камень, как крестоносец мечом сарацинов. Никогда еще ему не было так тяжело писать. Но мучения того стоили.
– И пусть этот текст перепишут и отправят в шато Монте-Кристо вблизи Парижа. Это еще одно последнее желание.
– Тогда список выйдет длиной с мою руку, – выругался Икинс. – Последнее желание бывает только одно. Понимаешь? Одно-единственное. Или французы считают все по два?
– Только выпив отличного вина, – ответил Александр.
Он был невероятно доволен собой, и это чувство окрыляло даже сильнее красного из Оверни[86]. Писатель перехитрил Икинса: теперь-то он точно согласится на его последнее желание! Только цирюльник еще об этом не знает.
– Раз уж нужно что-то одно, – сказал Дюма, – я выбираю волосы и одежду.
Писатель откинулся на скамью и сложил кончики пальцев.
Икинс указал кончиком ножниц на Александра. «Наверное, решает, – подумал Александр, – что ответить бесстыдному иностранцу». Но возражение засохло у цирюльника на языке, потому что под дверью показалась тень.
Надежда Александра наконец-то поприветствовать графиню Анну и леди Элис быстро рассеялась. Низким голосом тень спросила:
– Ты закончил, Икинс? У меня сегодня еще две свадьбы, надо успеть в церковь.
Человек, нагнувшийся в дверной проем, был великаном в сутане священника. В руке он держал флакон.
Последнее помазание! Александр снова откинулся на скамью.
– Но я еще его не подстриг, – запротестовал Икинс.
Священник – а это был именно он – посмотрел на цирюльника сверху вниз, напоминая гору, которая учит мышь, что значит вечность. Наконец Икинс сунул ножницы обратно в нагрудный карман. Выходя, он обернулся.
– Не слушайте последнее желание француза, господин пастор. Лучше закройте уши. Похоже, у него в кармане сидит лесная фея и следит за тем, чтобы его воля непременно исполнялась.
Когда цирюльник ушел, священник представился Александру как преподобный Коллинз. Тяжело опустившись возле Дюма, он повторил то же, что и Икинсу: он спешит. Священник спросил, не затруднит ли Александра отказаться от исповеди, и предложил быстро помазать осужденного и произнести формулы.
– Вы ведь согласны? – Фраза Коллинза должна была звучать как вопрос, но вышла похожей на утверждение.
Александр никогда не придавал религии большого значения. Священники и епископы вечно твердили, что хотят создать царство Божье на земле. А ведь рай уже давно был здесь. Нужно было просто присмотреться и его отыскать.
Будь он свободным человеком, он бы даже дал Коллинзу пинка, чтобы тот поскорее убрался. Но сейчас между Александром и виселицей стоял лишь этот священнослужитель. Преподобного надо задержать. Пока Дюма не примет таинства, ему на шею не наденут петлю.
– Я всегда был набожным человеком, – солгал Александр, обратив взор к небесам.
Пусть там, наверху, был виден лишь потолок камеры, Дюма представил себе величественное облако, сквозь которое пробиваются причудливые лучи света. Небеса. Александра охватил неподдельный трепет.
– Мои губы никогда не целовали блудницу, прежде чем принять тело Христово.