От ведра тут же повалил пар, клубами взвился в небо…
Колдует. Магия холода, сообразил Гилберт. В отличие от церкви инквизиция не чурается магии, хотя на послушников, использующих ее, потом накладываются суровые епитимьи.
Белоснежный туман наплывал, обхватывал мягкими прохладными руками. Сейчас они принесут это ведро сюда…
— Нет, — попросил он. — Не надо… больше.
Над ним снова оказалось скуластое лицо святого отца. В уголках глаз и рта застыли скорбные складки. Святой отец не наслаждался пыткой. Он страдал.
— Признайся, сын мой. Правда исцеляет душу и снимает боль грешного тела. Покайся! — он вдруг перешел на доверительный тон. — Ты удивишься, насколько все проще будет, когда я услышу правдивый ответ.
— Я… я сказал правду.
В стойлах фыркали и переступали копытами лошади.
— Ты самозванец и упорствуешь.
— Это не я… — в помутившемся сознании мелькнула какая-то мысль, и он вцепился в нее, как утопающий в соломинку. — Самозванец — это Лисий Хвост! Граф знал это!
— Почему именно вы, молодой человек? Что вас связывает с человеком по имени Лисий Хвост?
— Я… хотел служить под его началом. Во Фронтире его считают великим herzog. Капитаном! Ходили слухи, что Лисьих Хвостов несколько. Наверное, граф хотел разоблачить одного из них.
— Какого?
— Я не знаю.
Три этих слова уже вызывали в нем самом ужас, потому что влекли за собой новую боль, но других просто не было.
— К какому из них вы хотели наняться? Почему?
— Я не знаю. Это не было планом. Просто мысль, идея… Мечта.
— Куда делась девушка?
— Я… н-нет…
— Почему вы лжете? Зачем вы убили барона фон Талька? Кто такой Гил…
— Да будьте вы прокляты! Я не знаю! Я не видел! Я не убивал! Я — Гилберт Кёльдерер, сын Йохана Кёльдерера из Гродниц под Аусбургом! Я не знаю…
— Растяните его лошадьми, — сухо приказал человечек, оборачиваясь к одному из своих людей.
Тот кивнул.
— Последний шанс, молодой человек. После дыбы — даже такой, импровизированной — вы вряд ли сможете взять в руки свой меч.
Фламберг. Надо говорить фламберг.
Не будь он так оглушен болью, наверное, смог бы найти какие-то нужные слова, чтобы если не переубедить их, то потянуть время. Но удары выбили не только дух, но и всякие мысли. Если и можно было что-то сказать, то только то, что прямо на языке, а на нем ничего кроме «не знаю, не убивал».
Жаль инквизиторов такой набор слов не устраивает.
— Ну же!
Ему развязали руки за спиной, но лишь для того, чтобы снова стянуть их жесткой волосяной веревкой уже над головой. Избитое тело юноши закачалось под балкой конюшни (что-то это должно напомнить), когда дверь вдруг события непредсказуемо изменились.
Двери конюшни приоткрылись, пропуская внутрь человека в сопровождении трех вооруженных спутников, чьи мундиры и стигмы свидетельствовали о принадлежности к личной дружине герцога Наольского. Волосы одного были когда-то рыжими, но так сильно выгорели на солнце, что казались не темнее, чем у Гилберта, и годами он был ненамного старше. Они вполне могли сойти за братьев.
Инквизиторы синхронно развернулись, хватаясь за рукояти шпаг и пистолетов, но священник властно поднял руку, призывая их оставаться не двигаться с места. Цветов в драме стало больше — к зелено-белым сюрко и черной сутане клирика прибавился малиновый мазок. Человек, вошедший в конюшню демонстративно расправил складки плаща на своих плечах, скомканный и помятый, точно его только что вытащили из коробки.
Ярко-красный, с отливом в малиновый, плащ, по которому наверняка — никто не мог этого видеть, но почти все знали — струится вышивка серебром; два клинка, выходящие из одной рукояти посередине, на посреди одного из которых значится «кара», а другого — «оберег».
Символ дрессированной стаи уранийского вице-канцлера Витара Дортмунда — Псов правосудия. Прямо скажем, весьма неуместный здесь и сейчас.
Человек в малиновом плаще демонстративно огляделся, вбирая взглядом обстановку, нашел взглядом маленького священника, безошибочно определив в нем главного, почесал щеку и холодно произнес:
— Я рассчитываю на объяснения. Мне донесли он незаконном захвате собственности, насильственных действиях, гражданском аресте и возможном применении пыток. Вижу, что все подтверждается.
Инквизиторы машинально выстроились в линию. Руки на оружии, лица собранные, глаза — холодные. Их было полтора десятка против Пса и трех его сопровождающих. Кроме того, еще столько же сейчас выходили из гостиницы, перекрывая выход из конюшни полукольцом. Малый капитул всегда насчитывает тридцать человек плюс командир.
Человечек в монашеском одеянии поднял полную руку. Громилы, зеленые служки замерли.
Томительная тишина.
Пес правосудия против здоровенных служек в зеленом. А посередине — истерзанный белобрысый наемник. Странный расклад. Что делить Псам и инквизиторам? Здесь, в конце концов, не Ур!
Молчание стало вдруг тягостным.
— Не ожидал встретить здесь малиновый плащ, — наконец, сказал маленький священник. — Это Наол.
— Я здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы юрисдикции, — произнес Пес с холодной уверенностью человека за спиной которого не три нервничающих стражника против трех десятков убийц в рясах, а целая армия.
— И тем не менее у нас юридический casus, — мягко улыбнулся маленький священник. — Наол — мессианское герцогство и признает власть Большого собора. Я — отец Гурджиа, нунций Верховной курии и iegatus магистра ордена Святой инквизиции. Наделен правом вести расследования, допрашивать подозреваемых в то время, как светские власти обязаны оказывать мне посильную поддержку и помощь. Извольте ознакомиться с моими бумагами.
Он мотнул головой и писец, положивший письмо и бумаги на круглый табурет, который притащил из гостиницы, чтобы взяться за короткий мушкетон, полез за пазуху. Пес остановил его властным движением ладони.
— Самостоятельные задержания и пытки в вашу компетенцию не входит. И на территории протектората власть вашей церкви и вашего ордена заканчивается там, где начинаются законы Ура, Блистательного.
— Наол — независимое герцогство, — напомнил отец Гурджиа.
Стражники за спиной Пса несколько оживились — двое. Белобрысый стоял не двигаясь, и в глазах его горела холодная ярость.
Маленький священник позволил себе легкую улыбку. Он прекрасно понимал этих служак: если есть законные основания не вмешиваться в склоку сильных мира сего, это будет славно. Потому что даже с Псом правосудия, о боевой подготовке которых ходили легенды тягаться против целого капитула инквизиторов, если дойдет до бряцания шпагами — гиблое дело.
— Независимое. И именно поэтому по доброй воле, самостоятельно выбрал вхождение в уранийский протекторат на правах конфедерата. Основные законы Ура здесь действуют, и я слежу, чтобы их буква соблюдалась. Моя имя Робур Конст, лейтенант-инвестигатор Второго Департамента Ура, Блистательного. Я осуществляю инспекцию Свинцовой тропы в виду участившихся нападений на поезда и вооруженных конфликтов с ними связанных. Указанный молодой человек свидетель такого конфликта.
— Это было во Фронтире, во владениях барона фон Талька!
— Согласно пакту о Свинцовой тропе все станции являются территорией совместного ведения Ура и государства, на которой они находятся. Вы отдадите мне этого человека.
— Он не гражданин Ура или Наола. Это наемник из Йодлрума.
— Если его патент подтвержден пограничной стражей Блистательного или Наольского герцогства, это не имеет значения.
— Мой патент заверил капитан Расмус из форта Вурхст! — собрав остатки сил, прохрипел Гилберт.
Он был наслышан о крутых нравах людей из Второго Департамента, но между дыбой, на которую его уже вздернули и туманной перспективой определенно выбирал второе.
— Вы отдадите мне этого человека, — спокойно повторил Пес правосудия.
Тон, каким это было сказано не подразумевал ни «или», ни «иначе». Робур Конст говорил, как человек, который не допускает и мысли о том, что ему могут не подчиниться.
— Кроме того вы явитесь сегодня вечером лично, или пришлете своего человека в комендатуру Наола для служебного разбирательства относительного данного инцидента. Если действия вашего ордена будут признаны незаконными, либо избыточными вы уплатите штраф в казну герцогства, а архиепископ Наольский получит надлежащее уведомление. Здесь не Лютеция. Священники не вертят ни властями, ни правосудием.
В наступившей тишине громко фыркали лошади.
— Что ж, — мягко сказал человечек в монашеском одеянии, назвавшийся отцом Гурджиа. — Что ж, полагаю… вы можете его забрать. Мы узнали все, что хотели.
Он сделал знак своим людям. Бело-зеленые громилы молча двинулись к дверям. В конюшне остался только писец, продолжавший сжимать в руках кургузый ствол мушкетона.
Дождавшись, когда инквизиторы покинули помещение, святой отец повернулся к Гилберту.
— Сын мой, — мягко сказал он; от этой мягкости мечника замутило. — Сын мой, не озлобляй своего сердца перед церковью. То, что было сделано — сделано по велению свыше, дабы приблизить пришествие Мессии.
— Пошел ты, старик, — хрипло каркнул Гилберт.
Он попытался плюнуть в священника, но попал только себе на грудь. Отец Гурджиа улыбнулся и, склонив голову на плечо, осенил его знаком истинной веры. Конст машинально отметил, что это был не новомодный крест, принятый после Реформации, а старый знак — священный квадрат.
Нунций церкви и iegatus ордена инквизиции в одном лице приблизился к Псу правосудия на несколько шагов.
— Вы ведь даже не знаете во что вмешиваетесь, лейтенант-инвестигатор. Не так ли?
— Узнаю, — холодно отрезал Пес. — Второй департамент всегда узнает все, что нужно знать.
— Есть дела, которые лучше оставить церкви.
— Я служу закону, — голос прозвучал чеканно, и серебро в нем звенело о сталь.
Так звучат голоса тех, кто истово верит в то, что говорит. Так звучат голоса фанатиков.