[625]. Отзывы Гоголя об изданиях Булгарина отрицательны, но не враждебны, о «Северной пчеле», например, он пишет: «В литературном смысле она не имела никакого определенного тона и не выказывала никакой сильной руки, двигавшей ее мнения. Она была какая-то корзинка, в которую сбрасывал всякой все, что ему хотелось» (VIII, с. 162), «была всегда исправная ежедневная афиша» (VIII, с. 163).
В повестях «Портрет», «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего» Гоголь по разным поводам трижды высмеял «Северную пчелу»[626]. В «Театральном разъезде после представления новой комедии» (1842) Булгарин был выведен в образе «Еще Литератора»[627], высказывания которого воспроизводят не только суть булгаринских нападок на «Ревизора», но и ряд характерных для него речевых штампов («докажу математически, как дважды два», «комедийка Коцебу в сравнении с нею – Монблан перед Пулковскою горою» и т. п.).
Булгарин для Гоголя – это литератор бесталанный и беспринципный, угождающий маловзыскательным читателям. Писать о нем серьезно – значит уронить себя, поэтому в переписке Гоголь упоминает о Булгарине, как правило, в ироническом контексте. Развивая сопоставление Булгарина с низовым литератором А.А. Орловым (впервые сделанное Н.И. Надеждиным в опубликованной без подписи рецензии на их новые книги (Телескоп. 1831. № 9)), Гоголь в том же году в письме Пушкину придумывает новые аспекты подобного сравнения, высмеивая усиленную апелляцию Булгарина к православным чувствам народа, его «байроновское» направление и т. д. (X, с. 203–205). В письме к земляку А.С. Данилевскому (1833) он сетует, что «пришлось и нам терпеть» от Булгарина, который в романе «Мазепа» обратился к украинской тематике (X, с. 260). В письме к М.П. Погодину (1834) он иронизирует над Булгариным, который заявил, что правка Сенковского в «Библиотеке для чтения» является честью для него, и замечает, что «сомнительно, чтобы все были так робки, как этот почтенный государственный муж» (X, с. 293). Наконец, в 1838 г., узнав, что Булгарин кем-то избит, замечает: «Этого наслаждения я не понимаю. По мне поколотить Булгарина так же гадко, как и поцеловать его» (XI, с. 149).
Литература для Гоголя – служение высоким ценностям (Родина, народ, Бог), а Булгарин, по его мнению, превращает ее в средство наживания денег. В «Северной пчеле» Гоголь находит (1838) «все рынок и рынок, презренный холод торговли и ничтожества» (XI, с. 131). Когда М.П. Погодин в 1839 г. задумал издавать газету литературного характера, Гоголь, явно имея в виду Булгарина, отмечал, что подобное издание может иметь успех только тогда, «когда издатель пожертвует всем и бросит все для нее, когда он превратится в неумолкающего гаера, будет ловить все движения толпы, глядеть ей безостановочно в глаза, угадывать все ее желания и малейшие движения, веселить, смешить ее» (XI, с. 262). Все, что публикует Булгарин, для Гоголя представляет образец пошлости (см.: XI, с. 296; XII, с. 112).
Со временем презрительно-ироническое отношение к Булгарину переходит у Гоголя в резко враждебное. После публикации «Мертвых душ» он уже относит его к числу «несправедливейших и бранчливых» (XIII, с. 329) своих рецензентов, способных на «самую злейшую критику» (XII, с. 363). Однако мнение Булгарина о его произведениях продолжает интересовать Гоголя. В 1844 г. он из-за рубежа просит П.В. Анненкова: «Можно много довольно умных замечаний услышать от тех людей, которые совсем не любят моих сочинений. Нельзя ли при удобном случае также узнать, что говорится обо мне в салонах Булгарина, Греча, Сенковского и Полевого? В какой силе и степени их ненависть, или уже превратилась в совершенное равнодушие?» (XII, с. 255–256).
Отношение Булгарина к Гоголю определялось следующими разнонаправленными факторами. Сам юморист и сатирик, Булгарин вначале с сочувствием отзывался о его произведениях, ощущая определенную близость. Правда, с течением времени эстетические расхождения усиливались и, соответственно, отношение Булгарина к Гоголю также менялось. Однако его печатные отклики на творчество Гоголя определялись и другими обстоятельствами. Булгарин видел в Гоголе соперника, не только действующего на одном с ним поприще, но и примкнувшего к стану его литературных врагов, и потому всячески стремился преуменьшить его значение. И, наконец, как журналист, ориентирующийся на вкусы публики, Булгарин не мог игнорировать их при оценке гоголевского творчества. Отсюда тактика «борьбы за Гоголя», отделения его от поддерживающей его литературной школы, признания ряда достоинств Гоголя, но критика «преувеличений».
Вплоть до начала 1836 г. «Северная пчела» вполне положительно (если не считать негативного отклика на «Ганца Кюхельгартена», вышедшего под псевдонимом) оценивала гоголевское творчество. В.А. Ушаков с похвалой отозвался там о «Вечерах на хуторе близ Диканьки» (1831. № 219, 220), П.И. Юркевич – сочувственно о «Миргороде» (1835. № 115). В анонимной отрицательной рецензии на «Арабески», принадлежащей, возможно, Булгарину, вошедшие в сборник беллетристические произведения оценивались тем не менее положительно, причем подчеркивалось, что «карикатуры и фарсы, всегда остроумные и забавные, всегда удаются г. Гоголю» (1835. № 73). В анонимной рецензии на второе издание «Вечеров» Гоголю давалась исключительно высокая оценка. Там говорилось, что он «стал наряду с лучшими нашими литераторами. Его повести неоспоримо лучшие народные повести в нашей литературе; в них самая добродушная юмористика соединена с верным и поэтическим изображением Малороссии, с теплым чувством, с самым живым и занимательным рассказом» (1836. № 26). Однако с того же года, что связано, по-видимому, с активным участием Гоголя в начавшем выходить тогда пушкинском «Современнике», тон отзывов о Гоголе в газете резко меняется. Критические замечания по его поводу становятся лейтмотивом булгаринских литературных обзоров. Так, в статье «Настоящий момент и дух нашей литературы» (1836. № 12) он писал: «Между нами есть писатели, которые ради оригинальности коверкают и терзают русский язык, как в пытке, и ради народности низводят его ниже сельского говору <…> просим заглянуть в книгу, под названием “Миргород”, книгу, расхваленную в журналах (в том числе и в “Северной пчеле”. – А.Р.). Там есть такие фразы, что сам Эдип не разгадал бы их. Перекорчено, перековеркано донельзя». Через несколько месяцев исключительно резкой критике подвергся «Ревизор» (1836. № 97, 98). Булгарин утверждал, что литературная форма пьесы банальна (завязка «не новая и пустейшая»), а события ее неправдоподобны («Автор <…> не воспользовался всеми преимуществами этой старой сценической машины. Он основал свою пьесу не на сходстве или правдоподобии, но на невероятности и несбыточности», злоупотребления, взяточничество и т. п. в стране «являются в других формах»). Отмечает Булгарин украинизмы и «цинизм» в языке пьесы и сетует, что в ней «одни только грубые насмешки или брань; не видать ни одной благородной черты сердца человеческого!». Причину успеха пьесы у зрителей Булгарин видит в том, что «это презабавный фарс, ряд смешных карикатур, которые непременно должны заставить вас смеяться». Он признает: «[Гоголь – ] писатель с дарованием, от которого мы надеемся много хорошего, если литературный круг, к которому он теперь принадлежит, и который имеет крайнюю нужду в талантах, его не захвалит!»[628]
В дальнейшем произведения Гоголя неизменно встречали в «Северной пчеле», особенно в статьях Булгарина, отрицательный прием. О «Мертвых душах» Булгарин писал: «Ни в одном русском сочинении нет столько безвкусия, грязных картин и доказательств совершенного незнания русского языка, как в этой поэме…» (1842, № 119); о «Женитьбе»: «…ни завязки, ни развязки, ни характеров, ни острот, ни даже веселости – и это комедия!» (1842. № 279).
В своих фельетонах, начиная с 1841 г. еженедельно появлявшихся в «Северной пчеле», Булгарин регулярно высказывался о Гоголе. В этих откликах (список наиболее важных из них дается в приложении к статье) Булгарин варьировал те же темы и мотивы, которые намечены в рецензии на «Ревизора». По его мнению, «Гоголь искусно рисует карикатуры и комические сцены» (1842. № 7)[629]. Выше всего Булгарин ценит «Вечера на хуторе близ Диканьки», для которых характерны «особый малороссийский юмор, свойственный только уроженцам Малороссии, верные очерки малороссийских нравов и занимательность рассказа…» (1847. № 8). Однако в произведениях Гоголя «нет философского взгляда на свет, нет познания сердца человеческого» (1842. № 7), он показывает только недостатки, плохих людей, но «не представил ни одного усладительного портрета, ни одного нежного, доброго характера!» (1851. № 277). «Мертвые души» и «Ревизор» – совершенно неправдоподобны: «Самое основание сказки “Мертвые души” – нелепость и небывальщина. Господин Гоголь предполагает, что Чичиков скупает умершие души, находящиеся в ревизских сказках до новой ревизии, или переписи, чтоб заложить их в ломбард. Но это совершенная невозможность <…>. У нас принимается в залог населенная земля, но не иначе, как со свидетельством губернского начальства. Основать сказку на том, что Чичиков разъезжает по России для покупки мертвых душ, т. е. одних имен умерших людей, и что есть дураки, которые верят Чичикову, значит записать в дураки всех действующих лиц в сказке» (1855. № 244).
Кроме того, Булгарин считает, что Гоголь «весьма плохо знает русский язык, и сверх того составил себе какое-то фигурное наречие, вопреки всех правил грамматики и логики» (1843. № 18). Он значительно уступает В.Ф. Одоевскому и В.А. Соллогубу, и для него «вовсе не будет унижением, когда мы его поставим на одну доску с Поль-де-Коком и Пиго-Лебреном, писателями талантливыми, но не имевшими притязаний на поэзию и философию» (1843. № 18). В чем же усматривал Булгарин причины успеха Гоголя? Во-первых, «наша публика любит потешное, охотница похохотать, а малороссийский юмор Гоголя точно забавен, хотя иногда и является неумытым, небритым и непричесанным» (1855. № 244); во-вторых, «новой партии