[660]). Однако это не совсем так. Независимо от субъективных намерений Булгарина книга довольно сильно отклонилась от канонов пикарески. Как справедливо отмечал Ю.М. Лотман, в плутовском романе «герой готов прибегать в жизненной борьбе к любым средствам, и автор не осуждает его за это» и «не возлагает на литературу никакой учительной роли»[661]. В булгаринском же романе действия всех героев постоянно подвергаются моральной оценке, а автор в предисловии формулирует свою цель – «споспешествовать усовершению нравственности». Лотман следующим образом определяет различия между просветительским романом и плутовским романом XVIII века. В первом случае в основе социальной жизни лежит врожденно добрая или социально детерминированная природа человека, во втором – врожденный эгоизм и взаимная враждебность людей. В просветительском романе оценка происходящего базируется на концепции «естественного» общественного порядка, в плутовском – существующий строй жизни воспринимается как единственно возможный. Конечной целью в просветительском романе является всеобщая выгода, в плутовском – личное благополучие[662]. Однако, как указывает Лотман, композиционная структура плутовского романа в ряде случаев использовалась в просветительском романе, особенно в сатирических произведениях (в частности, у Крылова – «Почта духов», «Каиб»)[663]. Думается, что со схожим случаем мы имеем дело и в «Иване Выжигине» (автор именует его «сатирой»; напомним, кстати, что Булгарин всегда с пиететом отзывался о творчестве Крылова), где главное, конечно, сатира и нравоописание, при этом наличествуют также сюжет и ряд мировоззренческих элементов плутовского романа. Правда, они соединены с мотивами авантюрного романа (тайна рождения героя, постоянные козни неизвестных врагов и т. п.). Кроме того, автор включает в книгу множество эпизодов и вставных рассказов, имеющих иную жанровую природу. Например, главы о жизни героя в плену у киргизов представляют собой руссоистскую утопию, вставной рассказ о пребывании киргизского старшины Арслан-Султана в России – памфлет типа «Персидских писем» Монтескьё, повествование Миловидина о своих приключениях – типичный авантюрный роман, а наличие очевидных прототипов у ряда героев делает «Ивана Выжигина» в какой-то степени «романом с ключом»[664]. Кроме того, в повествование постоянно включаются пространные описания среды и быта, близкие по характеру к нравоописательным очеркам, которые Булгарин в изобилии публиковал в то время, подражая популярному французскому писателю Жуи. Схема плутовского романа позволила объединить разнородные элементы, провести героя через разные социальные слои. В России, где сословные перегородки были очень жесткими, а общественная жизнь слабо развитой, только такой сюжет позволял показать разные сферы социальной жизни и в итоге дать целостное представление о русском обществе. Подобное решение было отнюдь не тривиальным. В русской литературе плутовской роман не имел глубоких корней. По сути дела, можно назвать лишь одного предшественника Булгарина на этом пути – В. Нарежного, который опирался не на русскую, а на польскую литературную традицию. В силу архаичности языка и слога романы Нарежного не имели широкого успеха, и Булгарин ориентировался не на него, а на представителей плутовского романа в польской и французской литературах, с которыми был хорошо знаком. Здесь, как и во многих других сферах своей деятельности, он выступал в роли посредника, укореняя западные образцы на русской почве, причем делал это не механически, а соответствующим образом модифицируя и приспосабливая их. В частности, в случае «Ивана Выжигина» получился сатирический нравоописательный роман, использующий сюжетную схему и некоторые мотивы плутовского романа.
В своей книге Булгарин очень точно угадал запросы времени. Во второй половине 1820-х – первой половине 1830-х гг. в русской литературе шли резкие, принципиальные изменения. В первой четверти века высокая литература была уделом очень узких социальных слоев, главным образом – дворянской элиты, и носила кружковый и салонный характер. Со второй половины 1830-х гг. быстро растет аудитория «средних» социальных слоев – среднего чиновничества, поместного дворянства и т. п. Интересами этих читателей во многом начинают определяться формы и содержание литературного развития. Тонкий кружковый журнал сменяется альманахом, а затем толстым энциклопедическим ежемесячником, ведущая роль от поэзии переходит к прозе. В соответствии с собственным мировоззрением и эстетическими вкусами эти читатели ждут от беллетристики осмысления своего места в мире, что достигается как демонстрацией корней и истоков нынешнего положения вещей (исторический роман), так и изображением панорамы современной жизни с моральной оценкой разных ее сторон (нравоописательно-сатирический роман). Наделенный острым чувством современности, чуткий к ее веяниям, Булгарин откликнулся на оба эти запроса. Лишь чуть-чуть запоздав с историческим романом (его «Димитрий Самозванец» появился на несколько месяцев позже «Юрия Милославского» М. Загоскина – первого русского исторического романа вальтер-скоттовского типа), он попал в самую точку с «Иваном Выжигиным». Характеризуя допустимые и недопустимые пути достижения успеха в сословном обществе и доказывая читателям из среды мелкого дворянства и чиновничества, что честность, умеренность и добросовестная служба позволяют достичь успеха в жизни, роман отвечал читательским ожиданиям и был востребован: в краткий срок разошлись три издания. Неоднозначно встреченный критикой (положительным рецензиям Н. Полевого и П. Свиньина противостояли отрицательные отзывы Н. Надеждина и И. Киреевского), «Иван Выжигин» был исключительно негативно оценен «литературными аристократами» (Жуковским, Вяземским, Баратынским, Языковым и др.) и просто читателями-аристократами.
Ощущая «третьесословность» Булгарина, его антиаристократический пафос (в «Иване Выжигине» светское общество было подвергнуто язвительной критике), «литературные аристократы» пытаются вести борьбу с ним «на его поле». При этом если Булгарин ориентировался «на формирующиеся буржуазные слои» (по нашему мнению, не только на них, но и на те слои чиновничества и дворянства, которые недавно приобрели дворянство или сделали успешную личную карьеру, не принадлежа к родовитой «фамилии»), то Пушкин – на «старинное дворянство»[665]. Он начал работу над романом «Русский Пелам», но не завершил ее. В итоге, если в сфере исторического романа, не выдвинув своих авторов, эта группа все же нашла кого противопоставить Булгарину (Загоскин, Лажечников, О.П. Шишкина), то в сфере современного нравоописательного романа он долго оставался монополистом («Петр Иванович Выжигин» (1831), «Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни» (1835) и др.).
Лишь с появлением «Мертвых душ» ситуация изменилась. Не сводя к этому весь смысл романа, следует все же признать, что во внешнем своем слое он давал сатирически изображенную панораму современной жизни. В исторической перспективе может представляться, что «общая сюжетная установка его поэмы главным образом не нравоописательная»[666], однако значительная часть первых читателей подходила к роману как к изображению современной русской жизни и оценивала его (положительно или отрицательно – это уже иной вопрос) именно под этим углом зрения. Да и сам Гоголь утверждал: «…предмет мой была современность и жизнь в ее нынешнем быту» (VIII, с. 449) – и хотел «всю страшную, потрясающую тину мелочей <…> выставить <…> на всенародные очи!» (VI, с. 134). Другое дело, что это не было главным для него, что в конечном счете он стремился «озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания» (Там же), но предпосылкой этого было именно достоверное изображение окружающей действительности. Правда, Гоголь не очень хорошо знал детали русского быта, и многие делаемые ему в этом отношении упреки были справедливы[667], но силой воображения он нередко восполнял пробелы в знаниях и создавал параллельный мир, более реальный, чем действительно существовавший. Ошибаясь в деталях, он убедительно воспроизвел «идею» русской провинции и, в конечном счете, русской жизни в целом. Гоголю необходимо было ввести обыкновенное, «пошлое» в литературу, чтобы извлечь из него необыкновенное (см. «Несколько слов о Пушкине», 7-я глава «Мертвых душ»).
Опубликовав «Мертвые души», Гоголь вольно или невольно выступил как соперник Булгарина. Это была первая после «Ивана Выжигина» попытка широкой критики российской действительности. Можно допустить, что Гоголем, приступившим к написанию романа, в числе прочего двигало и желание вступить в полемику с Булгариным. Дело не в совпадении отдельных мотивов, а в том, что Гоголь использовал тот же «ход», что и Булгарин, – странствия плута по России. Конечно, не Булгарин его придумал, но он сравнительно недавно применил его в русской литературе, и не принимать во внимание его нашумевший роман Гоголь не мог. Правда, как и «Иван Выжигин», «Мертвые души» не сводятся к пикареске.
Вопрос о жанровой природе «Мертвых душ» еще более сложен, хотя, в отличие от булгаринского романа, этой теме посвящен не один десяток специальных работ. Точка зрения, что «“Мертвые души” являются совершеннейшим образцом <…> плутовского романа»[668], давно устарела, но ряд дореволюционных исследователей настойчиво стремился связать «Мертвые души» с таким образцом плутовского романа, как «Жиль Блас» Лесажа[669]. Советские литературоведы были настроены не столь решительно. А.А. Елистратова, например, обнаруживала аналогии «Мертвых душ» с «Жиль Бласом» «не в прямой, а только в опосредованной форме, – в той мере, в какой в переосмысленном, переработанном, переплавленном виде опыт плутовского романа вошел составной частью в “комическую эпопею” Фильдинга или сатирико-бытовой роман Смоллетта», а в XIX в. проявился у Бальзака, Теккерея, Диккенса