а обыватель привык к тому, что время от времени нужно „переворачиваться“»[82].
28 января 1920 года Хартлинг готовился получить приказ об аресте Розанова (командование школы перестало доверять генералу, заподозрив того в «покраснении»), но тут школа вышла из-под контроля. Восставший унтер-офицерский батальон арестовал 60 человек во главе с начальником школы, другие батальоны поддержали восставших, после чего некто Подеревянский по льду отправился в город, чтобы связаться с Лазо. Школа превратилась в «вооруженную революционную толпу».
29–31 января[83] происходит переворот во Владивостоке. Власть принимает земская управа, в город вступают партизаны, Розанов на яхте отбывает в Японию. Подходит партизанский бронепоезд, но гарнизон перешел на сторону красных без выстрела. Хартлинг: «Переворот совершен бескровно; об этом позаботились интервенты — международная полиция. Отряды ее сопровождали вступавшие в город отряды войск и партизан и все время поддерживали порядок. Заметно, что всем дирижируют американцы, а японцы как-то тушуются».
Ильюхов и Титов писали по-своему: «Разложившийся вконец труп контрреволюции уже не обладал способностью сопротивления партизанам. Никакие меры империалистических держав не могли воскресить этот труп».
Город покидают интервенты — все, кроме японцев.
Стихи о том, как «партизанские отряды занимали города…», Петр Парфенов написал именно о январе 1920 года. Это потом, когда его текст отредактирует поэт Сергей Алымов, стихи превратятся в песню об октябре 1922 года — днях окончательного освобождения Приморья от белогвардейцев и интервентов.
Варфоломеевская ночь по-японски
Одни большевики настаивали на немедленном восстановлении советской власти, другие предлагали подождать, полагая, что Красная армия пока не может напрямую помочь Приморью. В итоге, чтобы «не обострять», власть передали Приморской областной земской управе во главе с эсером Медведевым. Однако фактически власть взяли коммунисты: зампред правительства и председатель финансово-экономического совета — Никифоров, управляющий отделом путей сообщения — Кушнарев. Военный совет возглавили эсеры Медведев и Линдберг, однако 6 марта в совет вошли большевики Лазо, Вл. Сибирцев, Луцкий, Мельников. Заместителем председателя стал Лазо — он и принимал все решения, тогда как Медведев был лишь формальным главой. Большевики создали своего рода альтернативную систему управления, полутеневой кабинет. Началось формирование революционных войск: Приморскую область разделили на Никольск-Уссурийский, Спасско-Иманский, Хабаровский и Ольгинский военные районы, а также крепость Владивосток.
Создание «розового» правительства было тактическим ходом большевиков. Карл Хартлинг так и назвал главу своих мемуаров — «Под красным флагом областной земской управы». Вот что он пишет об этих днях: «Новая власть определенно пользуется симпатиями американцев и чехов… Скрывавшийся до сего времени большевизм теперь открыто вышел на улицу… Главные нити управления… крепко держались товарищами из коммунистов… Такие люди сильны только скопом, но воля партии их делает действенными. Они много работают. Они не боятся переутомления…»
Из воззвания Дальневосточного комитета компартии большевиков (февраль 1920 года): «Советы не созданы на Дальнем Востоке по нескольким причинам. Во-первых, из-за присутствия здесь значительного числа иностранных войск… Японцы… присылают сюда все новые и новые войска с оружием и большим количеством снарядов, будто бы для охраны наших железных дорог и для помощи чехам уехать отсюда. Но каждый из нас понимает, что все такие уверения являются наглой ложью… Другая причина, почему на Дальнем Востоке нельзя немедленно восстановить Советскую власть, — это наша полная оторванность от Советской России… Мы считаем временную передачу власти земству переходной ступенью к Советской власти».
Наступает странное затишье. В феврале и марте в Приморье мирно сосуществуют красные и японские гарнизоны. Между Приморьем и Советской Россией — «читинская пробка» атамана Семенова.
К апрелю японцы под предлогом помощи чехословакам доводят численность своих войск в Приморье до 175 тысяч человек, хотя уполномоченный чехословацкого правительства Гирс заявлял: «Ничьей помощи мы не просим, присылка японцами корпуса солдат только тормозит нашу эвакуацию» (Дальневосточное обозрение. 1920. № 251). Красные имели во Владивостоке и окрестностях 19 тысяч бойцов, японцы — 70 тысяч с превосходством в пулеметах и артиллерии. На рейде стояли японские корабли. По сути, это была не интервенция — оккупация[84]. С Японией Россия воевала всю первую половину XX века, и даже странно, что эта война — из-за нашего хронического евроцентризма? — попала как бы в тень мировых войн.
В качестве повода для «японского выступления» 4–5 апреля 1920 года был использован «инцидент Тряпицына» — он же «николаевский инцидент», он же «кровавая баня в Николаевске-на-Амуре». Если бы не Тряпицын — японцы нашли бы другой предлог, но Тряпицын оказался кстати. Прапорщик-орденоносец Первой мировой, в Гражданскую войну этот молодой (1897 г. р.) и, судя по всему, талантливый военачальник командовал партизанским отрядом, крупным соединением, затем — Охотским фронтом. Советские историки и мемуаристы не жаловали Якова Тряпицына, расстрелянного уже летом 1920 года, — называли вздорным, неуправляемым, жестоким[85]. Писали, что он брал к себе анархистов и уголовников, завел черно-красное знамя и черно-красные ленты на шапках, игнорировал указания партии, злоупотреблял властью, проводил «беспричинные расстрелы», в том числе коммунистов. А в период перестроечных разоблачений всего и вся нередко писали, что Тряпицын будто бы попросту уничтожил Николаевск-на-Амуре и вырезал всех его жителей.
Есть все основания считать «николаевский инцидент» следствием провокации японцев. «Именно японцы… неожиданно напали на партизанские отряды в Николаевске-на-Амуре… Партизаны ответили на провокационное нападение таким мощным ударом, что не только отстояли Николаевск-на-Амуре, но и разбили наголову японские части… Японское командование отказалось участвовать в расследовании событий в Николаевске-на-Амуре. Оно хорошо понимало и знало, к чему приведет это расследование», — писал Губельман.
В начале февраля 1920 года партизаны Тряпицына захватили крепость Чныррах и около месяца держали Николаевск-на-Амуре в блокаде. В ответ на предложение перемирия японцы убили парламентеров Орлова и Сорокина. Тогда партизаны открыли орудийный огонь по казармам. Японцы пошли на переговоры. После подписания соглашения партизаны вошли в город, но уже 12 марта гарнизон майора Исикавы вероломно напал на них. После трех дней боев японцев разбили. Позже, когда вскрылся Амур, японцы направили сюда военные суда и два батальона пехоты. Партизаны ушли в тайгу. Будучи не в силах защищать город, штаб Тряпицына согласовал с Советами в Благовещенске вопрос об эвакуации пятитысячной армии и пятнадцатитысячного населения. Сам город было решено сжечь, чтобы помешать японцам создать базу в устье Амура.
Тряпицынская тема еще ждет вдумчивого и беспристрастного исследователя[86]. Для нас же сейчас важнее то, что эта история стала поводом для японского выступления.
Готовилось оно заранее. Слухи о «варфоломеевской ночи» ходили во Владивостоке с марта. 3 апреля 1920 года Лазо заявил: «То, что делают японцы, создает тревожное положение. Ими занят в городе ряд важных пунктов, вывешен флаг на Тигровой горе». Японцы проводили «учебные занятия» с оружием, занимали сопки, устанавливали на перекрестках пулеметы. Генерал Нисикава в мемуарах «История Сибирской экспедиции» признавал: уже в марте японцы готовились к нападению.
В первых числах апреля генерал Таканаги предъявил Приморской управе ультиматум, потребовав предоставить японским войскам самые широкие права и признать все соглашения, ранее заключенные с белыми властями. Создается русско-японская комиссия для выработки — чисто азиатское коварство! — мирного соглашения. Губельман: «Японское командование уверяло нас в своем миролюбии, разговаривало в согласительной комиссии, а на деле энергично готовилось к полному занятию края».
В ночь на 5 апреля японцы атаковали красные гарнизоны на Дальнем Востоке. «Выступление японцев являлось враждебной оккупацией Владивостока, сопровождавшейся бессмысленной, вызвавшей человеческие жертвы, стрельбой на улицах… Имеется достаточно подробностей для доказательства того, что открыли стрельбу японцы…» — писал генерал Гревс.
Никифоров: «В 11 часов вечера они начали захватывать правительственные учреждения. С Тигровой сопки и японских судов по городу ударили орудия, улицы простреливались из пулеметов».
Губельман: «Сотни убитых и еще больше арестованных — таков кровавый итог выступления».
Ильюхов и Титов: «Город превратился в ад».
С особой жестокостью японцы взялись за корейцев, к которым испытывали давнюю вражду. Ольга Лазо: «Окружили Корейскую слободку и буквально сжигали там людей» (где-то там мог находиться и малолетний дедушка Виктора Цоя). Губельман: «Вывели корейцев из помещения, приказали лечь в грязь и снова избивали. Потом арестованных заперли в здание школы и подожгли. Из охваченного огнем помещения неслись отчаянные крики. Корейское население следило издали, беспомощное, напуганное, лишенное какой бы то ни было возможности спасти заживо сжигаемых». Ильюхов и Титов: «Озверелые банды японских солдат гнали несчастных корейцев… избивая их прикладами».
Николай Асеев вскоре опубликовал стихи:
И в воздухе, крик, пади и разбейся,
В газету влейся красной строкой:
— Куда уводят бледных корейцев
С глазами, поющими вечный покой?