Прапорщик, вместо фронта попавший в запасной полк в Сибири, проявил себя блестящим военачальником. Далеко не всегда он полагался на силу или тактику. Своей задачей видел не уничтожение противника, а перерождение общества. Умел работать с людьми, в том числе с врагами. Это был наименее кровопролитный, самый гуманный — но и очень непростой путь: нужно было представлять «настроения масс», знать, о чем думают солдаты и офицеры. Видимо, здесь — не на пустом месте — и возник миф о походе Лазо на Русский.
Во Владивостоке скульптуру Лазо водрузили на постамент адмирала Завойко — героя обороны Камчатки в Крымскую войну 1853–1856 годов. Адмиралу после смерти фатально не везло: памятник снесли, поселок Завойко на Камчатке переименовали в Елизово, пароход «Адмирал Завойко» стал «Красным вымпелом»… Сегодня во Владивостоке нередко говорят о необходимости восстановить историческую справедливость. Завойко, безусловно, — выдающаяся личность. Но мне бы не хотелось, чтобы теперь Лазо снимали с пьедестала, как когда-то сняли Завойко. Оба они — герои нашей истории, и памятника заслуживает каждый.
Тем более что у Лазо нет даже могилы. Он ушел напрямую в приморское небо — через паровозную трубу.
Японское выступление возмутило не только красных. Никифоров вспоминал: «Японцы обратились к представителям крупной владивостокской буржуазии с предложением возглавить кабинет. Буржуазия… не только отказалась организовать власть, но и выступила с публичным протестом против провокационных действий японских интервентов и заявила о поддержке правительства Приморской областной земской управы».
Не сумев найти подходящего кандидата для создания лояльного правительства, японцы согласились оставить власть у земской управы[97]. Но ситуация была уже совсем иной, чем в феврале — марте. С японцами пришлось заключить вынужденное соглашение, прозванное «дальневосточным Брестом», — о прекращении боев и отводе войск от японских гарнизонов и железной дороги, которая осталась под контролем интервентов. 22 апреля японцы высадились на Северном Сахалине, в мае оккупировали Николаевск[98]. Воевать с сильной японской армией красные не могли, терять Приморье не хотели. И тогда Москва идет на необычный шаг — создание Дальневосточной республики.
Фантом с кочующей столицей
Виктор Кин в своем «дальневосточном» романе «По ту сторону» писал: «О, это была веселая республика — ДВР! Она была молода и не накопила еще того запаса хронологии, имен, памятников и мертвецов, которые создают государству каменное величие древности… Республика была сделана только вчера, и сине-красный цвет ее флагов сверкал, как краска на новенькой игрушке».
ДВР создали почти одновременно с японским выступлением, хотя идея ее появилась раньше. В советское время предпочитали не говорить о том, что идею эту большевикам подсказал меньшевик И. Ахматов — представитель Политцентра[99]. 19 января 1920 года в Томске Ахматов на совместном заседании Сиббюро ЦК РКП(б), Сибревкома, 5-й армии и Политцентра изложил предложение умеренных социалистов о «временном буферном государстве на демократических началах». И. Н. Смирнов, председатель Сиббюро и Сибревкома, идею поддержал и уже 20 января проинформировал по телефону Ленина и Троцкого: есть идея создать «буфер» от Зимы до Владивостока, чтобы с помощью Америки очистить Дальний Восток от японцев. Смирнов говорил о «фиктивном государстве», создаваемом на четыре недели.
Ленин в телеграмме от 21 января (вот скорость принятия решений!) идею одобрил, посчитав недопустимым вести войну на востоке, пока на западе не все окончено — иначе «Деникин оживет и поляки ударят». Чтобы не воевать на два фронта, было решено создать «красный буфер» — демократическую де-юре суверенную страну, а восстановление Советов отложить[100]. «Обстоятельства принудили к созданию буферного государства — в виде Дальневосточной республики, — писал Ленин. — Вести войну, с Японией мы не можем и должны все сделать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее»[101]. Ильюхов и Титов: «Требование Советов в чистом виде вело к вооруженному столкновению с Японией, чего нельзя было в то время допустить… Этому прямому, беспересадочному, но губительному пути был противопоставлен более длинный путь, зигзагообразный, но верный…»
Интересно, что 2 марта 1920 года Далькомитет РКП(б) успел принять решение о советизации Приморья, и она даже началась — земства стали ликвидировать. 16 марта 1920 года в Никольск-Уссурийском открылась 4-я Дальневосточная краевая партконференция. Многие, в том числе Лазо, выступили против ДВР, за немедленное восстановление Советов. Президиум конференции даже успел послать Ленину телеграмму о советизации Дальнего Востока, но тут из Москвы прибыли новые директивы ЦК РКП(б). Вскоре Дальневосточный партком отменил постановление конференции о введении советской власти. «Казалось странным, что после стольких лет борьбы с контрреволюцией надо отказаться от немедленного создания Советской власти, — писала Ольга Лазо. — Когда нам стали известны соответствующие директивы центра, Сергей немедленно начал проводить разъяснительную работу среди масс и доказывать, почему мы должны пойти на организацию „розовой власти“ в Приморье». Лазо понимал диалектику и был дисциплинированным солдатом партии[102].
О Дальневосточной республике, этом странном государстве или фантоме, следует сказать подробнее. Гражданами ДВР числились столь разные фигуры, как будущий писатель Фадеев и Юлий Борисович Бринер (он же — звезда Голливуда Юл Бриннер[103], герой «Великолепной семерки»).
Республика просуществовала чуть больше двух лет — с 6 апреля 1920 года по 14 ноября 1922 года — но миф о ДВР оказался куда живучее самой республики. Флаг ДВР нередко поднимают сторонники (впрочем, немногочисленные) дальневосточного сепаратизма, замешенного на антимосковской идеологии. Факт, однако, в том, что Дальневосточная республика была создана Москвой — и Москвой же упразднена. ДВР и сепаратизм не имели ничего общего. Марионеточная ДВР не была самостоятельным государством, этаким островком тихоокеанской вольницы, хотя такую роль ей приписывают некоторые современные дальневосточники, утомленные непродуманной региональной политикой Центра. Если появление в те же годы различных республик на юге России было связано с «местническими тенденциями», то ДВР была учреждена сверху, реальной независимостью не обладала, исторических корней не имела. Хотя имела все внешние признаки самостоятельного государства: правительство, символику, марки, конституцию, деньги[104].
Формально власть ДВР распространилась на огромную территорию от Забайкалья до Камчатки. Де-факто республика контролировала поначалу небольшое пространство в Прибайкалье, где сохранялась Временная земская власть, находившаяся под влиянием коммунистов. Поэтому первой столицей ДВР стал Верхнеудинск — нынешний Улан-Удэ (велась речь о Владивостоке, но там столь некстати случилось японское выступление[105]).
Республика была разорвана «читинской пробкой»., Связь пришлось устанавливать через Охотский телеграф. Председатель Далькомитета РКП(б) Кушнарев ехал из Владивостока в Иркутск через Китай и Монголию. Большевик Смирнов считал: «Владивосток для нас погиб»[106]… Дальневосточная республика могла съежиться вокруг Верхнеудинска и превратиться в Забайкальскую.
По конституции ДВР, принятой в феврале 1921 года, высшую исполнительную власть осуществляли правительство (нечто вроде коллективного президента) и Совет министров. Правительство возглавил Александр Краснощеков[107] — незаурядный экономист, которого ценил Ленин. Петр Никифоров стал во главе Совета министров. Впрочем, ряд историков называют реальным негласным правительством этого временного советского протектората Дальбюро ЦК РКП(б). Существенные вопросы внутренней политики и все без исключения вопросы внешней решал именно ЦК через Дальбюро. Чиновникам ДВР следовало «прилагать все усилия к устранению местного сепаратизма».
Конституция ДВР была демократической в плане прав человека, социалистической с точки зрения защищенности трудящихся, либеральной в смысле экономических свобод. Граждане ДВР избирали Народное собрание — высший законодательный орган, который избирал правительство, а уже последнее формировало Совет министров. Был предусмотрен «народный контроль» — наблюдение за деятельностью органов власти, своего рода общественная прокуратура.
Правящей партией в буржуазно-демократической ДВР признавалась коммунистическая, а Народно-революционная армия (НРА) республики рассматривалась как одна из армий Советской России. В «Кратких тезисах по ДВР», принятых 13 августа 1920 года Политбюро ЦК РКП(б), говорилось, что буржуазный демократизм республики — чисто формальный, «введение парламентского строя… не должно быть допущено».
Признавалась частная собственность — но капиталистов ограничивали (вплоть до конфискации предприятий «врагов народа» и введения госмонополии на хлеб). Доктор исторических наук Юрий Качановский указывал, что в ДВР не было ни военного коммунизма, ни нэпа по-советски: «С самого начала допускалась свобода торговли и частного предпринимательства. Не были национализированы банки. Не вводился рабочий контроль, не требовались обязательные коллективные договора предпринимателей с профсоюзами. Не конфисковывались жилища богачей, рабочие не переселялись в лучшие квартиры. Сохранялись частные школы… Частным лицам сдавались в аренду большие участки пашни и лугов. Не создавались комбеды, не вытеснялось кулачество». Действовало всеобщее избирательное право, сохранялась многопартийность.