А взять знаменитую коллективную книгу 1934 года о Беломорканале и «перековке» под редакцией Горького, Авербаха и начальника строительства канала Семена Фирина. В ее написании участвовали Зощенко, Катаев, Вс. Иванов, Толстой, Шкловский, Ясенский… Фадеев — не участвовал (по какой причине — другой вопрос). Однако многих из ее авторов считают невинными жертвами эпохи, а Фадеева — кровавым палачом.
Да, 25 января 1937 года в «Литературной газете» выходит письмо «Если враг не сдается — его уничтожают», подписанное в том числе Фадеевым. Но уже 29 января, вызванный в комитет партконтроля при ЦК ВКП(б), он дает положительную характеристику Ивану Катаеву — писателю-«перевальцу», исключенному из партии за связь с троцкистами и уже обреченному. «Я всегда считал его человеком честным, прямодушным, и потому возможность его связи с врагами народа теперь тоже мне кажется маловероятной», — чеканит Фадеев (Катаева это, правда, не спасло). А вот Ставский 2 апреля того же года заявил: Катаев попал под «тлетворное влияние» Воронского, «докатился до измены партии».
25 июня 1937 года из партии исключают друга Фадеева — Либединского. Среди немногих проголосовавших против этого решения был Фадеев.
— Я, знающий Юрия Либединского на протяжении многих лет, отвечаю за него своим партийным билетом и своей головой, что он честный коммунист, — сказал Фадеев с трибуны.
Либединского исключили, но Фадеев все равно поддерживал друга, посылал ему рукописи на отзывы. Позже тот вспоминал: «В самое тяжелое время Саша не боялся выступать на защиту людей, несправедливо обвиненных… Помогал многим из товарищей, безосновательно обвиненных в космополитизме. По натуре своей он вообще склонен был скорее оправдывать, чем осуждать… Саша сам никогда ни на кого не клеветал, никогда никого не оболгал. Но по положению своему он должен был принимать участие в „проработках“, впоследствии оказавшихся ненужными и бессмысленно жестокими, — этого достаточно было, чтобы мучить себя раскаянием».
В марте 1937 года секретарь ЦК Андрей Андреев спросил Фадеева о Ставском. Фадеев дал тому нелестную характеристику (а Ставский был все еще в силе, в декабре его изберут в Верховный Совет СССР): «малокультурен и неумен», «ограниченный»… В ноябре того же 1937-го Фадееву пришлось объясняться в парткоме Союза писателей по поводу поступивших на него доносов. Их было как минимум четыре[294], и все они, пишет литературовед Нина Дикушина, были инспирированы Ставским.
В объяснительной Фадеев отверг все обвинения.
Это был один из самых тяжелых моментов его жизни.
Объясняясь по поводу доноса Касаткина, указавшего, что «враг народа» Петр Нерезов, один из бывших «соколят», — близкий друг Фадеева, — последний фактически отрекся от старого товарища. Написал, что с 1924 года виделся с Нерезовым редко, а с 1934-го не виделся вообще. «При встречах со мной он всегда разыгрывал стопроцентного большевика и ничем не выявлял того процесса перерождения, который теперь вскрылся… Никаких враждебных связей его не знаю… Так называемая „дружба“ наша была внешней, по старой памяти… Дарил ему свои книги, о чем очень сожалею. Но фактических возможностей раскусить и разоблачить этого выродка у меня, по совести, не было», — написал Фадеев.
Да, спасал себя — но доносов ни на кого не писал. По чьему-то выражению — на нем есть грех Петра, но не Иуды. Впрочем, не думаю, что мы из нашего относительно уютного будущего вообще вправе судить Фадеева за эти его слова. Тогда гибли военачальники, с которыми Фадеев знался в Приморье и Забайкалье, товарищи по партии, друзья-писатели. Снаряды рвались совсем близко. Было пострашнее, чем на кронштадтском льду.
Показательно, что никто из больших писателей той поры Фадеева не осуждает. Признают неоднозначность ряда его поступков — но пытаются понять, сочувствуют, даже оправдывают. Обрушились на него уже потом, причем фигуры куда более мелкого пошиба, вплоть до совсем уж ничтожной перестроечной накипи.
А Фадеев в 1955 году хлопотал перед генпрокурором Руденко о реабилитации друга: «Нерезов всегда активно боролся за линию партии, был принципиальным и твердым человеком. Никаких связей с людьми, враждебными партии и советскому народу, у Нерезова не было и не могло быть…»
В другом доносе — некоего Караханова — говорилось, что на Дальнем Востоке Фадеев «якшался с троцкистами». Тот объясняется: «К сожалению, крайком возглавлялся врагами народа — Лаврентьевым и Крутовым. Должен сказать, что я никогда и ни с какой стороны не был близок к этим господам».
Еще один донос (его автор Тарасов пишет о помощи Фадеева перевальцам-троцкистам) Фадеев парирует: «Я всю жизнь боролся с троцкистами и, в частности, всегда очень активно боролся с перевальцами». Это правда: еще студентом горной академии в 1923 году Фадеев подписал письмо, осуждавшее Троцкого за цикл статей «Новый курс». Тарасов же, напомнил Фадеев, сам был активным перевальцем и написал троцкистскую книгу «Ортодоксы», которая была им, Фадеевым, разоблачена в этом качестве еще в 1931 году.
Опроверг он и заявление Дунаевской, что она видела Фадеева на подпольном собрании авербаховцев.
Став главой Союза писателей, Фадеев уже 22 февраля 1939 года пишет прокурору Вышинскому, протестуя против высылки из Ленинграда актера Виктора Яблонского, сыгравшего Левинсона в фильме «Разгром». Яблонского исключили из партии в 1935 году и выслали из Ленинграда на волне репрессий после убийства Кирова. Фадеев добился восстановления артиста в гражданских правах[295].
Это далеко не единственный пример. Дисциплинированный Фадеев мог идти и против течения. Ни трусом, ни конформистом при всей своей лояльности он не был. Обращаться ему приходилось в том числе к наркому Берии, который Фадеева не любил. С таким недругом ходатайствовать за «врагов народа» — дорогого стоит. В. Герасимова пишет: «Нередко за такое заступничество тот, кто заступался, погибал сам… Саша знал об отношении к нему Лаврентия. Но без фразы, без позы шел на риск. Таких случаев в ту пору почти не наблюдалось». Называя Берию «личным врагом» Фадеева, Герасимова поясняет: когда Берия был секретарем компартии Грузии, на Кавказе побывали Фадеев и Павленко. По возвращении они составили для Сталина отчет, в котором раскритиковали культ собственной личности, устроенный, по их мнению, Берией на Кавказе. Сталин показал отчет «другу Лаврентию», и тот, естественно, затаил злобу.
Сам Фадеев в 1950-м рассказывал Долматовскому, как в 1939-м обратил внимание Сталина на «бесчеловечность» Берии: «Пользы это не принесло, а Берия узнал о разговоре и вот уже более десяти лет выискивает возможность отомстить, подлавливает и провоцирует…» Герасимова вспоминала, что Берия, уже будучи главой НКВД, демонстративно сверлил Фадеева глазами на заседаниях ЦК: «Я глаза не опускал, — посмеивался Саша, — но думал про себя: посадит или нет?!» Кстати, в 1936-м он тесно общался с абхазским лидером Нестором Лакобой, вскоре, как считается, «съеденным» Берией.
Фадеев, как и многие тогда, ходил по лезвию ножа. Репрессий он избежал чудом — как и Шолохов, как и Гайдар, которого спасал сам Фадеев, на свой риск вписав его фамилию в список награжденных (Гайдар потом о своем ордене писал как о «талисмане»).
В июне 1939 года Фадеев пишет наркому внутренних дел («Товарищ Берия!») по поводу ареста Марианны Герасимовой — бывшего работника НКВД, первой жены Юрия Либединского и сестры первой жены Фадеева: «У меня нет никаких сомнений, что поводом к ее аресту могла послужить только чья-либо грязная клевета или наветы врагов народа… Могу совершенно спокойно и уверенно поручиться за Марианну Герасимову». Копию отправляет Сталину (тут обращение иное: «Дорогой Иосиф Виссарионович!»). Письмо действия не возымело. Через помощника Берия передал Фадееву, чтобы тот занимался своими писательскими делами. Приговор — пять лет — остался в силе[296].
Литератор Евгения Таратута[297], работавшая с Фадеевым в «Красной нови», вспоминала: в 1937 году их семью выслали под Тобольск. В 1939-м Евгения «потихоньку» уехала в Москву, знакомые писатели — Кассиль, Чуковский, Барто — обратились к Фадееву, и тот начал ей — нарушительнице паспортного режима, бежавшей из ссылки, — помогать. Обратился к прокурору Москвы Муругову, тот подал в суд на НКВД с требованием вернуть отобранную у семьи жилплощадь — и дело выиграл (!), а Фадеев устроил Евгению литредактором в «Мурзилку». После войны Таратуте дали 15 лет — и тут уже Фадеев помочь не смог, но зато после реабилитации в 1954 году оплатил ей путевку в санаторий.
В 1937-м взяли Белу Куна, потом его зятя Антала Гидаша. Последний вспоминает: «Фадеев еще осенью 1937 года пытался что-то предпринять для меня. Но не удалось ему. Кое-кого он спас. И видно, этим исчерпал свои возможности. Ведь и он не мог не опасаться того же, чего опасались все, за исключением, быть может, одного человека». Фадеев, однако, его не оставил. В 1944-м Антал, досрочно выпущенный, приедет в Москву и первым делом явится к Фадееву. Сталин скажет Фадееву: «Вы укрываете венгерского писателя Гидаша. А ему запрещено жить в Москве». Фадеев убедил Сталина в политической лояльности Гидаша — и назавтра того пригласили в милицию и оформили прописку.
Фадеев помогал опальным Зощенко, Ахматовой, Пастернаку (хотя публично их, когда было нужно, осуждал), Ольге Берггольц, Платонову… Перед смертью поддерживал Булгакова, а в 1945 году, составляя список лучших произведений советской литературы, включил туда «Белую гвардию».
1 июля 1939 года литератор Ольга Форш пишет Фадееву: «Горячо благодарю Вас за оказанное Вами содействие в моих хлопотах о моей дочери. Я получила в начале июня копию о пересмотре ее дела, где решением Ос. сов. от 31 мая приговор отменен. Дочь моя как „неправильно осужденная“ освобождается с прекращением дела»