Фадеев оставаться в тылу не считал возможным — даже несмотря на заботы, свалившиеся на начальника советской литературы. С фронтов он даст около двадцати газетных материалов. Не то чтобы в этом был какой-то исключительный героизм. Но все-таки глава Союза писателей мог и не ездить, нашлись бы другие заботы (и находились).
Нет, выходит, не мог.
Уже в августе 1941 года он выезжает с Шолоховым и Е. Петровым в действующую армию, под Духовщину. Здесь встречается со старым знакомым Коневым, который командует 19-й армией. Конев вспоминал: «Наша встреча в эти очень тяжелые дни была, как я считаю, интересной. Для писателей она явилась полезной тем, что они увидели войну, а для меня тем, что я почувствовал: страна правильно понимает, как нелегко нам приходится, и вот лучшие ее писатели приходят к нам, солдатам, идут на передовую, в боевые порядки».
Пишет в «Правду». Неожиданно встречает ростовского товарища — писателя Бусыгина. Рожь, холм, минометный обстрел, Бусыгин в каске… Скоро он погибнет.
Демобилизованный после ранения, Фадеев тем не менее проходил военные сборы. Теперь он носит в петлицах знаки различия бригадного комиссара (после реформы воинских званий станет полковником). Рожденный как писатель войной, Фадеев остался ее заложником — как Симонов, как Гайдар.
В октябре 1941 года принято решение об эвакуации москвичей. Фадеев организует отправку писателей в Чистополь, Ташкент, Казахстан, Свердловск. Помогает тем, кто бежит из оккупированных областей. Лично решает вопросы даже частного характера — например, достает через Наркомторг сахар для пожилого критика Дермана. Это, может, не с лучшей стороны характеризует Фадеева как руководителя (считается, что хороший начальник должен найти толковых исполнителей), но с самой лучшей — как человека. Помогает больным Тынянову, Исаковскому, Паустовскому… Характерный штрих: больную мать поэта Луговского, эвакуируемую из Москвы, Фадеев вносит в вагон на руках.
Писательница Мариэтта Шагинян: «Фадеев не только сумел вовлечь нас в огромную работу на оборону, он каждого из нас не выпускал из виду, воодушевлял, поддерживал, его близость чувствовали эвакуированные для работы в тылу писатели».
— Мы заставим их есть конину, ремни! — говорил Фадеев об оккупантах в октябре 1941-го на митинге. Немцы тогда стояли под самой Москвой. А конину на этой войне еще придется есть и самому Фадееву.
Анна Караваева так запомнила его в это время: «В шинели, в пилотке, из-под которой особенно резко белели седые виски, Фадеев напоминал пожилого солдата, сохраняющего свою былую молодую выправку, и казался намного старше своих сорока лет. На его еще более осунувшемся лице жестко выделялись обтянутые пожелтевшей кожей надбровные дуги… но голубые глаза смотрели молодо и зорко».
Выглядел старше — видимо, от нагрузки, от нервного напряжения. Мальчишеское сохранялось в нем и позже, даже ранняя седина не мешала. Чего стоит фото, где они с Шолоховым залезли на бронемашину — пацаны, да и только.
Семья Фадеева — в Чистополе. Сам он об эвакуации не думает. Вот как он описывал Москву ранней весны 1942 года в письме Луговскому (подписавшись «Пит Джонсон, эсквайр»): «Она очень демократична, бобровых воротников почти не видать, много военных, — нет коммерческих магазинов и ресторанов, атмосфера подтянутости и дисциплинированности».
В начале 1942 года с помощью наркома пищепрома Зотова Фадеев организует отправку продуктов ленинградским писателям. В апреле сам едет в осажденный Ленинград, где остается до июля. Живет у поэта Тихонова, отдавшего Сталинскую премию за поэму «Киров с нами» на производство танка. Встречается с моряками-балтийцами. Едет прямо на трамвае на фронт — в район Стрельны. «Видом крови его трудно было смутить», — говорит о Фадееве Тихонов.
Помогает Кетлинской, руководившей ленинградской писательской организацией, решить вопрос об эвакуации коллег, не имеющих здесь «военно-литературного дела». Слушает у Веры Инбер ее блокадную поэму «Пулковский меридиан». Находит двоюродную сестру — Веронику Сибирцеву-Шушарину, «Ничку», младшую и последнюю из Сибирцевых. Вероника и ее дочь получают паек «иждивенцев». Выглядит сестра плохо: «Почти старуха, с подпухшими веками, высохшим, почерневшим лицом и опухшими ногами».
Слушает Шестую симфонию Чайковского в филармонии, куда с трудом достал билет. В городе работают книжные магазины и даже издательства — вышли «Война и мир», «Красное и черное»…
В декабре 1942 года снова едет на фронт — под Великие Луки. Посещает один из полков авиадивизии знаменитого Георгия Байдукова, пишет очерк «Летный день», встречается с батальонным комиссаром Борисом Полевым — будущим автором «Повести о настоящем человеке».
Военкорам в эти дни выдавали автоматы. Принципа несовместимости статусов комбатанта и журналиста, принятого сегодня, тогда никто бы просто не понял.
Борис Полевой: «Нам здорово тогда досталось под Ржевом. С целой армией зимой влипли в окружение и долго питались конницей генерала Белова, то есть замерзшими трупами лошадей этой конницы, побитых когда-то в конце осени. Вместе со всеми мы пилили эти трупы, отрезали тонкие ломтики конины и жарили на шомполах над кострами по старому удыгейскому[301] способу, рекомендованному Фадеевым. Этот способ так и получил тогда в частях шутливое название — „мясо по-фадеевски“. Ох уж это тронутое тленом мясо! Но есть было все-таки можно, особенно если удавалось натереть чесноком. А чеснок нам бросали с самолетов и выдавали по головочке на день. Вот тут-то мы, военные корреспонденты, и узнали, что за человечище Александр Фадеев. И полюбили его, высокого, красивого, уверенного, доброжелательного, неунывающего, умеющего в самые тяжкие минуты излучать какой-то нешумный, светлый, чисто фадеевский оптимизм».
Писатели вместо умывания обтираются по утрам снегом. Бриться нечем, у Фадеева обозначились бородка и усы. Полевой и корреспондент Совинформбюро Евнович, выбившись из сил, объявляют забастовку.
— Поражаюсь вашему нелюбопытству, — говорит им Фадеев и уходит один куда-то вперед.
Пишет «Линушке» — жене Ангелине Степановой: «Мы с Борисом Полевым попали в район жарких боев за Великие Луки. В течение семи-восьми дней шла борьба за дома и улицы, сопровождавшаяся сильными боями в воздухе и артиллерийским огнем… Повидали столько величественного, трагического и прекрасного, что об этом вкратце не расскажешь».
В только что взятой части города военкоры видят танкиста, потерявшего руку и несущего оставшейся рукой двухлетнюю девочку, в тряпках которой — записка с именем «Галя». Евнович удочерил ее и отправил к жене в Москву. «Сюжет достоин Гюго!» — сказал Фадеев. Пообещал написать рассказ, но так и не написал, конечно.
Здесь же он присутствует при допросе пленных немцев — потом использует этот материал для описания Фенбонга в «Молодой гвардии».
Застольничает с маршалом Жуковым, причем Жуков играет на баяне «Позарастали стежки-дорожки…».
В январе 1943 года возвращается в Москву. Снова едет в Ленинград, где пробудет с января по март. В сентябре сдаст рукопись книги очерков «Ленинград в дни блокады» в «Советский писатель». Судьба книги непростая: ее не хотели печатать — мол, слишком мрачно, предлагали сгладить. Фадеев сопротивлялся, писал Жданову… Книга вышла в 1944 году и не переиздавалась.
Снова Москва, снова дела. Фадеев пишет Землячке — уже зампреду Совнаркома — о помощи еврейским писателям, эвакуированным из занятых немцами районов. Занимается и чисто литературными вопросами: просит Алексея Толстого председательствовать на вечере в честь 200-летия со дня рождения Державина…
15 сентября 1943 года «Правда» публикует указ о присвоении погибшим подпольщикам Краснодона званий героев. Рядом — очерк Фадеева «Бессмертие» (еще в августе ЦК комсомола предоставил ему краснодонскую фактуру). Через два дня Фадеев командируется в Ворошиловградскую (Луганскую) область для сбора материалов о деятельности подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» и написания книги о ней.
В январе 1944 года Фадеев освобожден от обязанностей главы Союза советских писателей. Это не отставка — творческий отпуск, которого он сам добивался. Фадеев уединяется в Переделкине, пишет «Молодую гвардию». Писатель Лидин вспоминал: «В те годы он почти не пользовался автомашиной. Иногда в его руках была тяжелая кошелка с овощами: он отвозил выращенные им овощи матери в Москву».
Председателем правления союза в феврале стал Тихонов. Зощенко, повесть которого «Перед восходом солнца» Фадеев критиковал буквально только что, записывает: «Странная вещь: на Фадеева раньше нападали многие, а теперь в Москве все изменилось: Фадеева Москва все-таки любит, а Тихонова — нет…»
В мае 1944-го Фадеев на 3-м Украинском фронте. Одесса, Тирасполь, штурм Бендер: «Беспрерывно висящие в небе ракеты, видно, как днем. Слышны крики „ура“. Мощный огонь артиллерии и работа авиации. Ад!»
Война заканчивается. В декабре 1945 года Фадеев ставит точку в «Молодой гвардии». Пора возвращаться к руководству союзом.
На войне, вспоминали многие фронтовики, они почти не болели — и это в окопах, на морозе, в непогоду… Болеть стали позже. В так называемое мирное время.
Война если не обнуляла, то отодвигала на второй или третий план разногласия, конфликты, нестыковки. И в организме, и в стране.
Возможно, именно на войне Фадеев чувствовал себя лучше всего — легче. Было ясно, где враг и что делать.
Серебряный сеттер
Отдельная тема — Фадеев и женщины. Не хочется ее ворошить — но обойти нельзя.
Женат Фадеев был дважды.
Первая жена — Валерия Анатольевна Герасимова (1903–1970), прозаик. Поженились они в 1925-м, разошлись в 1932-м, хотя брак обрушился тремя годами раньше. Дружеские отношения, однако, сохранились на всю жизнь.
«Еще до лета 37-го года был одиноким. Это очень плохо — человеку быть одиноким в течение многих лет в самом расцвете его сил», — писал Фадеев позже Асе. Ему казалось, что он уже никого не сможет полюбить.