Интересны мемуары генерала Уильяма Гревса. «Японцы всегда надеялись занять Восточную Сибирь», — пишет он. Атамана Семенова называет «убийцей, грабителем и самым беспутным негодяем», который «финансировался Японией и не имел никаких убеждений». Атамана Калмыкова аттестует как головореза: «Вряд ли можно будет найти такое преступление, которого бы Калмыков не совершил. Япония в своих усилиях „помочь русскому народу“ снабжала Калмыкова вооружением и финансировала его… Солдаты Семенова и Калмыкова, находясь под защитой японских войск, наводняли страну подобно диким животным, убивали и грабили народ, тогда как японцы при желании могли бы в любой момент прекратить эти убийства». Об армии Колчака: «Поведение этих войск… почти приближается по своим масштабам к бесчинствам войск Семенова и Калмыкова». Гревс де-факто встает на сторону красных: «В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали… На каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами… Большевики попросту были русскими на русской земле… Действия… казаков и других колчаковских начальников, совершавшиеся под покровительством иностранных войск, являлись богатейшей почвой, какую только можно было подготовить для большевизма». Неудивительно, что другие интервенты обвиняли Гревса в «порозовении».
Генерал — человек не только искренний, но и смелый — почти диссидентствует: «Я сомневаюсь, мог ли какой-нибудь непредубежденный человек считать, что САСШ не вмешивались во внутренние дела России. Вследствие этого вмешательства САСШ при помощи своих вооруженных сил помогли продержаться непопулярному и монархически настроенному правительству». После прочтения записок Гревса, изданных в 1931 году, становится понятно, почему уже через год они вышли и в СССР под названием «Американская авантюра в Сибири» (America’s Siberian Adventure).
Иногда японцы и американцы даже переходили на сторону партизан. «Японские солдаты… стараются сблизиться с нашими партизанами при каждом удобном случае. „Твоя бурсука“, т. е. „ты большевик“, говорит какой-нибудь японец. Наш кивает головой: „Да, бурсука. Хочешь получить на память красный бантик? Если ты рабочий или трудящийся крестьянин… то и ты бурсука, получай“. Солдат-японец смеется, радостно пожимает руки партизанам, берет бантик и прикалывает его с обратной стороны шинели на подкладку», — вспоминал П. Постышев[56]. Фадеев в «Последнем из удэге» описал переговоры партизан с китайскими таежными бандитами — хунхузами, назвавшими себя «революционными войсками китайского народа». Переговоры окончились безрезультатно: партизаны отказались признавать в хунхузах своих.
Из тех же хунхузов вышел Чжан Цзолинь — в те годы маршал и правитель Маньчжурии, отправивший свои войска в Приморье на помощь интервентам. Правда, в военных действиях они почти не участвовали. Партизанский командир Мелехин писал о событиях 1919 года: «Командиру китайской роты было предложено невмешательство… Офицер заерзал на скамейке и побледнел. Затем… заговорил о том, чтобы разрушение полотна железной дороги мы произвели подальше от места расположения его части. Ему дано было на это согласие. Кроме того, командиру охранной железнодорожной роты было предложено одолжить нам до десяти тысяч патронов. Он сначала отказался, но в конце концов согласился».
Канадская экспедиция, как пишет в книге «Из Виктории во Владивосток» Бенджамен Айзитт, должна была помочь белым свергнуть Советы. Были и другие цели: «Сибирская экспедиция с самого начала рассматривалась как благоприятный повод расширить канадское торговое присутствие на Дальнем Востоке». Однако, признаёт Айзитт, «цели Канады в России были достаточно сложными, размытыми и запутанными»[57].
Ценные воспоминания «Союзная интервенция в Сибири» оставил начальник английского экспедиционного отряда полковник Джон Уорд. Его, в отличие от Гревса, никто не мог обвинить в симпатиях к большевикам. Он высоко отзывался о Колчаке и Семенове, а партизан и большевиков изображал самыми черными красками. Уорд утверждал, что Англия вмешалась в российские дела из альтруизма, а местное население доверяло только британцам. Эта книга, что интересно, тоже была издана в Советской России «с колес», так как описывала нюансы взаимоотношений стран Антанты между собой и с Колчаком. Советским пропагандистам не нужно было ничего придумывать об интервентах — те с удовольствием разоблачали друг друга сами.
Так, Уорд пишет, что получил первый приказ о переброске своего батальона из Гонконга во Владивосток уже в ноябре 1917 года, что свидетельствует: интервенция была реакцией не на Брестский мир, как до сих пор утверждают отдельные историки, а на Октябрьскую революцию[58].
Или такой момент: когда в конце 1918 года встал вопрос об отправке иностранных контингентов из Владивостока на Урал для поддержки Колчака, Япония саботировала эту инициативу, не желая покидать Дальний Восток. «Японцы никогда не доверяли своим союзникам… С чешскими командирами они обращались недостаточно вежливо, а вагоны английских офицеров наводнялись их рядовыми, которые дерзко спрашивали, что нам нужно в Сибири… Но наивысшее презрение они питали к русскому народу. Этих несчастных людей они сбрасывали с железнодорожных платформ, пуская в ход приклады своих винтовок… обращаясь с ними точь-в-точь, как с племенем покоренных готтентотов».
Американцев Уорд обвиняет в симпатиях к большевикам: янки, объявив Сучанский округ нейтральной зоной, помогли красным оправиться от поражения. Партизаны даже согласовывали с американцами диверсии на железной дороге, проводя их вне зоны ответственности войск США.
Из воспоминаний Константина Сахарова: «Вначале, в 1918 году, японцы… стремились как можно больше и скорее набрать того, что плохо лежало; это были главным образом секретные карты и планы, делались съемки в районе Владивостокской крепости, занимались казармы в важных стратегических пунктах. Но уже с января 1919 года… отношения резко переменились в самую лучшую сторону. Поведение японского командования и войск стало вполне союзническим, даже рыцарственным… Они одни остались теперь в Сибири, чтобы помочь русским людям, русскому делу». В секретные карты верится легко, в рыцарственность и помощь русскому делу — куда труднее. Слова генерала скорее похожи на попытку самооправдания.
Из записок белого полковника Александра Камбалина: «Ряд ошибок местной администрации, отсутствие твердой власти на верхах, бесчинства и грабежи как добрых союзников — чехов и поляков, так и наших карательных отрядов только подливали масло в огонь деревенского революционного движения, играя на руку большевикам».
Читая мемуары интервентов и белых, находишь немало пассажей, комплиментарных (прямо или косвенно) по отношению к большевикам. Это нужно учитывать, размышляя о причинах победы красной идеи и красной практики. «Успокоение страны будет достигнуто лишь при наличии трех факторов: твердой власти, жизненной организационной работы правительства и самого живого участия в ней народных масс», — писал К. Сахаров.
Красные смогли выполнить эти условия.
Учителя из Сучанской долины
Первые партизанские силы в Приморье возникли уже осенью 1918 года. Сначала это были отряды самообороны, охранявшие свои села. Потом они становились похожи на регулярные части, начинали действовать согласованно.
Павел Постышев отмечал: «Партизанские отряды не организовывались стихийно… Партизанская борьба на Дальнем Востоке — не партизанщина в прямом смысле этого слова… Это была организованная борьба, причем организована она была коммунистической партией и проходила под руководством ее представителей». Возможно, Постышев лукавил из конъюнктурных соображений, но во многом он был прав: движение шло и снизу, и сверху. Уже 22 декабря 1918 года Владивостокский комитет РКП(б) постановил: перейти к активной борьбе против белогвардейцев и интервентов, помочь оружием, снаряжением и людьми начавшемуся партизанскому движению.
Главным партизанским очагом в Приморье стала долина Сучана. Ядро первых «нелегальных боевых дружин» составили жители деревень Хмельницкой и Серебряной — учителя Николай Ильюхов и Тимофей Мечик[59], крестьяне Корней Гурзо, Краснов, Суховей, Пряха, Кошман… В октябре 1918 года на собрании в доме Ильюхова они объявили себя «комитетом по подготовке революционного сопротивления контрреволюции и интервентам». Председателем избран Ильюхов, «товарищем председателя» (заместителем) — Мечик. Сельские дружины входили в волостную единицу — батальон — и подчинялись комитету.
Уже на этом этапе сучанцы пытались наладить связь с большевиками Владивостока, но безуспешно: актив был разгромлен, уцелевшие образовали подпольный обком, но он был слишком глубоко законспирирован.
21 декабря 1918 года в Фроловке[60] проходит съезд руководителей боевых дружин Сучанской, Цемухинской, Майхинской долин[61]. Был избран первый штаб партизанских отрядов Приморья.
К весне 1919-го в Приморье насчитывалось несколько десятков партизанских отрядов. Белые стали осторожнее, опасались лезть в тайгу. Японцы усилили гарнизоны на железной дороге. В марте тетюхинские партизаны с боем заняли Ольгу и объединились с Сучаном, консолидировав тем самым силы партизан Ольгинского уезда[62]. Блокировали высадку с моря десанта интервентов. На юго-востоке Приморья возникла настоящая партизанская республика. «Всё, чему учили военные книги и собственный боевой опыт, всё это было бессмысленно и невозможно в условиях незнакомой… горной лесистой местности — по отношению к противнику, численность которого никогда не известна, который не защищает никаких позиций, но находится вез