– Вот только, Леонид Ильич, тут есть одна тонкость… даже не знаю, как сказать…
– Да говори как есть, не тяни кота за хвост!
– Сейчас в Хельсинки прилетит Никсон, обсуждать договор вам придется лично с ним. В той истории этого не было. И мне как-то слегка тревожно.
– Отчего же? Уж не оттого ли, что опасаешься – прожженный волчара Никсон обведет вокруг пальца недалекого и доверчивого Леню Брежнева? Так?
– Ну не совсем…
– Но вроде того. Нет, Витенька, мы все еще при Сталине прошли такую школу, которая всяким ихним Никсонам и не снилась.
Вот именно, подумал я, но, естественно, про себя.
– Однако твое беспокойство я понимаю. Кстати, как там у вас назывался скандал, из-за которого Никсона-то в конце концов и турнули, почти как мы Никиту?
– Уотергейт.
– Вот-вот. Сможешь мне к завтрашнему вечеру подготовить по нему материалы?
– Смогу, конечно, но ведь этот скандал начнется только через три года.
– Думаешь, там через три года будет какой-то другой Никсон? А по-моему, тот же самый, вот я и гляну, на что он способен.
– Хорошо, Леонид Ильич, сделаю. Часов в десять вечера будет еще не поздно?
– Нет, а ты что, до такого времени сидишь на работе? Так и надорваться недолго.
– Слышал? – обратился я к Антонову. – Не вздумай завтра надорваться, я тебе этого не прощу. И в девять пятнадцать вечера чтоб уже прощался с Нинелью, надевал штаны и галопом бежал к «Москвичу». До Брежнева я и сам доеду.
Пока Брежнев занимался миротворчеством в Хельсинки, мы с Ефремовым провели еще два сеанса лечения Янгеля, и в эти разы он пребывал уже не в бессознательном состоянии.
– Спасибо, Иван Антонович, – сказал он по завершению, – вы мне действительно помогли. Не думал, что такое возможно, но против фактов не попрешь. Будете у нас в Днепропетровске, обязательно заходите в гости, приглашаю.
Я, как и положено ассистенту, скромно стоял в сторонке и в беседу не лез, но думал, что Михаил Кузьмич как-то не ко времени раздухарился. Назвать его здоровым человеком нельзя даже в порядке комплимента, уж в этом-то я за время сеансов убедился полностью. Где-нибудь через полгода серию нужно повторить, и тогда, глядишь, можно будет попробовать перевести его в «десятые». Сейчас же лучше и не пытаться, угробим человека. А ему вообще не помешало бы пока отдохнуть, а если не может, то работать не более чем по четыре часа в сутки и не волноваться при этом.
К сожалению, нашим планам не суждено было осуществиться. Михаил Кузьмич Янгель скончался от третьего инфаркта пятнадцатого апреля шестьдесят девятого года, где-то в одиннадцать часов вечера (!) в своем кабинете. Когда его обнаружили, он был уже мертв. Видимо, некоторое улучшение самочувствия после моих сеансов внушило ему ложную уверенность, будто он здоров и может работать, как здоровый.
Когда я об этом узнал, то во второй раз в обоих жизнях искренне пожалел, что мне не дано напиться до поросячьего визга. Первый раз был, когда у Антонова умерла жена.
Глава 20
Надо сказать, что наша с Антоновым деятельность привела к задержке не только американской лунной программы, что продемонстрировал более поздний, чем в той истории, полет «Аполлона-8». Советская программа «Союз» тоже притормозила, несмотря на то, что полет Комарова завершился благополучно. Однако во время него вскрылись недоработки и помимо парашютной системы, да еще и Антонов подкинул дополнительные материалы про дальнейшее развитие аппаратов серии «Союз». В общем, после полета «Союза – 1» последовала пауза в пилотируемых запусках почти на два года, «Союз-2» и «Союз-3» летали и пытались стыковаться в беспилотном варианте. Правда, у них не вышло, стыковка получилась только у четвертого и пятого, да и то не идеально. Причем газеты не скрывали, что первая попытка стыковки вообще не получилась, а вторая хоть и получилась, но так себе. И корабли с самого начала именовались «Союзами», а не какими-то «Космосами» с невразумительными номерами.
И наконец, полетел шестой «Союз» с Береговым, а на следующий день седьмой, пилотируемый Гагариным.
Да, мартовской катастрофы шестьдесят восьмого года удалось избежать – получивший все сведения о ней Шелепин с этим справился. И Гагарин теперь встречал восьмую годовщину своего первого полета на орбите. Именно двенадцатого апреля им с Береговым удалось хоть и со второй попытки, но безупречно состыковать свои «Союзы».
– Кстати, на тебя Юрий Алексеевич обижается, – заложил мне первого космонавта Шелепин. – Считает, что с именно с твоей подачи планируемый срок высадки наших космонавтов на Луну отодвинулся аж на восемьдесят четвертый год. То есть Гагарину лично поучаствовать в нем уже не светит, чему он отнюдь не рад.
– Почему? Ему же будет всего полтинник, можно и слетать, если здоровье позволит и не случится задержек в программе.
– По-моему, пятьдесят лет для полетов в космос уже многовато.
– А по-моему, это вообще чуть ли не юность какая-то сопливая. Гленн вон в той истории в семьдесят семь лет летал, и ничего. Так что, как будет такая возможность, передайте Юрию Алексеевичу, что лично я, хоть и не вхожу в руководство, именно его вижу лучшим командиром первого советского корабля, высадившегося на Луне. И собираюсь отстаивать свою точку зрения. Если, конечно, он свое здоровье за оставшиеся пятнадцать лет не угробит.
– А сам не хочешь?
– Куда, на Луну? Господь с вами!
– Зря ты так. Ну, Луна – это отдаленное будущее, но на орбиту мы летаем и будем летать. Неужели тебе не интересно, как ваши с Антоновым способности будут работать в космосе?
– А ведь он дело говорит, – сообщил мне Антонов. – Ты-то свое детство просто не помнишь, а я свое – прекрасно. Мечтал я стать космонавтом, чего уж теперь скрывать, мечтал. И даже, помнится, всерьез расстраивался, что, возможно, не доживу до межзвездных полетов, зато про Венеру, Марс и пояс астероидов никаких сомнений не было. Лет этак до четырнадцати, потом они начали появляться.
Блин, подумалось мне. От одного Шелепина я бы еще как-нибудь отбрехался, но от Антонова так просто не получится. Тоже мне, нашелся энтузиаст космонавтики!
– Сам ты энтузиаст, – не задержался с ответом духовный брат. – До сих пор даже не кандидат в члены ЦК, зря только в ВПШ штаны просиживаешь. Оказывается, это не такое простое дело, туда пропихнуть не пойми кого. Зато героический космонавт в ЦК войдет аж без вазелина, прямо сразу членом. Единственно, со временем у нас с тобой не очень, а тренировки на космонавта могут его немало отнять. Но тут можно сыграть на том, что ты будешь не пилотом и не командиром, а бортинженером. Кто, кроме тебя, сможет нормально настроить заглючившие компы на орбитальной станции?
– Фроловский.
– Во-первых, у него близорукость. А во-вторых, вам там обоим работы найдется по уши.
– Ладно, уговорил, змей.
– Не змей, а дракон, это разные зверюшки.
– Пожалуй, вы правы, Александр Николаевич, – вздохнул я. – До полетов на Луну надо еще дожить, а на орбите уже сейчас работать и работать. Дел хватит и мне, и Фроловскому.
– Он же очкарик.
– Феоктистов тоже, и ничего, нормально слетал.
– Вот именно, а потом прилетел и начал мутить воду – мол, нечего людям на Луне делать, а тем более на Марсе.
– Так ведь умный человек, никуда не денешься. Значит, я в общих чертах согласен, вот только много времени на подготовку выделить не смогу. Да и рост у меня метр восемьдесят пять, для космонавта многовато.
– А это уже вы с Гагариным сами решите. И с Челомеем, он же делает орбитальную станцию «Алмаз».
– Ах, да, – вспомнил я. – Владимир Николаевич просил помочь ему отбиться от дурацкого указания установить на станцию двадцатитрехмиллиметровую пушку Нудельмана.
– Это не ко мне, к Устинову. И почему дурацкого?
– Да не будет ее никто на абордаж брать! А если найдутся такие идиоты, так им за глаза «Калашникова» хватит. У всей космической техники, что у нашей, что у ихней, корпуса чуть ли не из фольги.
Кстати, история с автоматом получила неожиданное продолжение.
К апрелю у нас Антоновым уже появилась уверенность, что с лейкозом «товарища» Якова Гольдберга мы справимся, и довольно скоро. У него тоже, в силу чего Семичастный сообщил мне:
– Пора нам, Витя, поиметь с твоих усилий небольшой гешефт (вообще-то с моих, уточнил Антонов). Разумеется, откровенно что-то врать ни Нинель, и Яков не станут, так далеко их благодарность не заходит и не зайдет, но впасть в небольшое добросовестное заблуждение они, кажется, уже почти согласны. И значит, подумай, откуда и как Нинель сможет разузнать о том, что работы по установке на «Мальчика» автомата Калашникова наконец-то увенчались успехом.
– Тогда уж не на «Мальчика», его на фиг снесет отдачей, тем более на Луне, а на второго «Аспиранта». Заодно и название для него появится – «Вертухай». И где мне автомат получить? Со штык-ножом и патронами.
– Зачем?
– Во-первых, для правдоподобности, а во-вторых, на всякий случай. Пусть пока повисит на стене в кабинете. А то мало ли, вдруг внезапно грянет какая-нибудь перестройка пополам с демократизацией.
Зачем вообще понадобилось сливать американцам такие сведения, я не спрашивал – и так ясно. Их лунная программа вышла на финишную прямую. И если не первая, то третья или четвертая экспедиции могут получить задание слегка помародерить на месте высадки моих луноходов. Так пусть имеют в виду, что лагерь бдительно охраняют «Вертухаи» с автоматами.
Гагарин с Береговым вернулись с орбиты шестнадцатого апреля в «Союзе-6», а в понедельник пятого мая первый космонавт приехал в НИИ «Мечта».
– Я к вам прибыл, можно сказать, един в двух лицах, – заявил Юрий, поздоровавшись со мной. – Первое лицо – командир отряда космонавтов. Второе – человек, которому очень хочется посмотреть на легендарные луноходы вживую.
– В трех, Юрий Алексеевич, – уточнил я. – Третье – это первый космонавт, поглазеть на которого сейчас сбежится половина института, если мы немедленно не скроемся в корпусе «Б». Моя жена, вон, уже сбежалась. Знакомьтесь – Вера, шеф-пилот «двойки» и «пятерки».