й статус путешественника во времени в его глазах хоть и не имел явных здешних аналогов, но все же был достаточно высоким.
С Семичастным же мы были уже на «ты». Правда, получилось это в значительной мере случайно. Он почти в самом начале знакомства спросил: «Вить, ничего, что я к тебе обращаюсь на ты?» и получил ответ:
– Конечно. А мне тоже на «ты» можно?
Так как Семичастный старательно изображал из себя этакого простого рубаху-парня, то ему ничего не оставалось, кроме как ответить «разумеется». А сейчас мы уже привыкли, он ведь ненамного старше Скворцова, а с точки зрения Антонова вообще пацан.
Надо сказать, что к информации о будущем он отнесся куда спокойней, чем его друг Шелепин. Просто хмыкнул что-то не очень разборчивое, но однозначно нецензурное, на чем вопрос был исчерпан.
Его, ясное дело, сильно интересовала информация о вражеских агентах и предателях. Я, не чинясь, тут же рассказал ему про Полякова.
– Он что, был один такой? – поинтересовался Володя, спрятав листок с закорючками, которые делал во время моего рассказа.
– Разумеется, нет. Но про остальных я расскажу после того, как узнаю, что все, причастные к смерти сына Полякова, как минимум вылетели со службы без погон и с сорокарублевой пенсией. А лучше, чтобы и вовсе сели. И дело тут не в моей мстительности или кровожадности, а в том, что такие люди вредят Советскому Союзу больше, чем десяток Поляковых. Неужели трудно было сообразить, что смерть сына не укрепит его верности советской власти? Нет, решили, что он все стерпит, и получили закономерный результат. Таким дубам не место в разведке.
– Однако они не из моего ведомства.
– С каких это пор трудности начали пугать настоящего коммуниста? Тем более что есть еще и Шелепин. Например, пусть он осторожно покатит бочку на ГРУ. Леня, конечно, встанет на защиту военной разведки – просто в пику Александру Николаевичу. Вот тут и будет самое время предъявить материалы на Полякова. Или можно еще что-нибудь придумать, я на своем варианте не настаиваю.
– Ладно, пока и этого хватит, – согласился Семичастный. – Кстати, а эта твоя ЭВМ шифры взламывать не умеет?
– Точно не знаю, но скорее всего такие возможности у нее есть. Однако для такой работы мне, во-первых, придется самому научиться прикладной криптографии, и быстро это вряд ли получится, а во-вторых, после этого я все равно по этой тематике в полную силу работать не смогу, мне и на задания Алексея Николаевича времени не всегда хватает. Поэтому давай я лучше тебе вычислительный центр организую? Пришли подходящих сотрудников, их у меня в подвале обучат работать на ЭВМ чуть попроще.
И, значит, теперь мои подчиненные в поте лица готовили ящики из-под «Вег» под установку туда плат от программируемых калькуляторов. На мою долю оставался финал – то есть вставить иновременные внутренности и распаять уже подготовленные по месту провода. Комитет госбезопасности заказал мне восемь секретных вычислительных машин «Вега-КПВ», то есть «Вега с Касио Программируемым Внутри». Впрочем, афоризм «внутре у ей неонка» был еще неизвестен даже его будущим авторам. С которыми, между прочим, Ефремов обещал меня скоро познакомить.
За тем, чтобы в комитетском ВЦ их никто не пробовал вскрывать, Семичастный проследит сам. Хотя просто так там все равно ничего не увидишь, начинку калькуляторов я после монтажа и проверки работоспособности заливал непрозрачной эпоксидкой. Что под ней, даже мои подчиненные не знали, но подозревали, что там разработанные где-то в недрах КГБ позитронные мозги первого поколения.
Ну, а еще в мой актив можно записать то, что реформы Косыгина в ближайшее время не предвидится. Во всяком случае, в известном нам с Антоновым варианте Косыгина – Либермана. Прочитав все предоставленные ему материалы на эту тему, предсовмина вздохнул:
– Эх, а ведь как красиво на бумаге выглядело… но правильно я говорил Евсею Григорьевичу, что даже минимальные уступки капитализму подобны дырке в плотине. Рано или поздно, но вода ее размоет. И будет вместо хозрасчета – рынок, вместо собственности трудового коллектива – частная, а там и до юридически оформленной реставрации капитализма недалеко.
– Ну вот, – поморщился я, – и вы туда же. Далась вам эта частная собственность! Социализм – это строй, смыслом существования которого является социальная справедливость. И определять его по отсутствию частной собственности некорректно. Впрочем, некорректны любые определения по принципу отсутствия у объекта чего-то. Например, у кошки нет ни рогов, ни крыльев, ни жабр, и что, будем ее так определять? Опарыш под отсутствие таких признаков тоже подходит.
– Но ведь именно частная собственность является основой эксплуатации человека человеком!
– Не основой, а одним из инструментов. В СССР, например, ее нет, а эксплуатация есть.
– Где вы ее увидели?
– Мест полно. Например, Институт марксизма-ленинизма. Пользы стране от его сотрудников даже не ноль – отрицательная величина, зато жрут гады в три горла и вообще живут так, как простому трудяге и не снилось. То есть имеет место принудительное изъятие прибавочной стоимости труда рабочих в их пользу. Это что, не эксплуатация?
Да, при помощи частной собственности эксплуатировать трудящихся можно, это доказал Маркс. А при помощи кухонных ножей и вилок человека можно не то что эксплуатировать, а и вообще убить, это прекрасно доказывают сводки МУРа.
Так как беседа проходила за завтраком, то Косыгин с преувеличенным опасением скосил глаза на мою вилку. Но на меня такие тонкие намеки не действуют, и я вдохновенно продолжал:
– Газеты тоже могут нанести немалый вред, так давайте их запретим и будем ходить с грязной ж…й! А жрать руками.
Самая что ни на есть типичная чиновничья реакция – если в чем-то обнаруживается негативная сторона, то это что-то надо немедленно запретить. Но ведь негативные стороны есть во всем. Что, вот так возьмем и все запретим? Как частную собственность, у которой есть и отрицательные, и положительные стороны.
– Хорошо, но вот как тогда лично вы определите социализм? Что это, по-вашему, такое?
– Это общественный строй, при котором на близком к максимально возможному на данном этапе развития уровне реализуется принцип «от каждого по способности, каждому по результатам его труда». И пока в том же институте марксизма и множестве ему подобных мест жируют вредители и бездельники, говорить о социализме в СССР преждевременно. Вот когда перед ними встанет выбор – сдохнуть от голода или отправиться таскать шпалы на стройке Байкало-Амурской магистрали, я первый в голос заору: «Да здравствует социализм» и «Слава товарищу Косыгину». Ну или еще кому, кто сможет это обеспечить.
И давайте вернемся к ножам. С их помощью можно как резать хлеб, так и убивать. Их правильное применение обеспечивает Уголовный кодекс и органы правопорядка.
Ну, а теперь перейдем к частной собственности. Она может обеспечить как ускоренное экономическое развитие, так и зверскую эксплуатацию трудящихся. Но это значит всего лишь, что необходим какой-то экономический кодекс наподобие Уголовного. И силовые структуры, обеспечивающие его выполнение. Дэн Сяопин – вы ведь уже прочли, кто это такой? – вообще считал: все, что приводит к росту благосостояния трудящихся, это очередной шаг к социализму. Вот так, шаг за шагом, и можно будет подойти к настоящему социализму поколения за два. Или за три, а иначе никак. И как вы считаете, частные шашлычные и пельменные улучшат это благосостояние или нет? На Черноморском побережье, например, где человеку, если он не постоялец ведомственного пансионата, толком и поесть негде. Очереди офигенные, хотя отдыхающих на самом деле не так уж много.
Потом я рассказал про дедка на мотоцикле, развозившего диким туристам вино и воду. И риторически вопросил:
– Или вы считаете, что этим тоже должно заниматься государство? Создать специальное министерство, в нем два главка, отдельно водовозный и отдельно виновозный, понасадить туда чиновников, наплодить кучу ведомственных инструкций… сколько тогда та вода будет стоить, я уж про вино не говорю? Особенно если прибыль считать по Либерману, умножая себестоимость на спущенный сверху коэффициент. Да те же туристы скорее научатся сами морскую воду опреснять и гнать самогон из водорослей, чем будут ждать милостей от государства за бешеную цену и без гарантии, что они вообще состоятся.
– На вас, Виктор, не угодишь, – скривился Косыгин. – То вам реформа вредная, она положила начало негативным явлениям, в конце концов приведшим к реставрации капитализма и развалу страны, то, как сейчас, давайте прямо с завтрашнего дня начнем, да порезвее, порезвее! И ведь все это говорит один и тот же человек. Антонов тут не появлялся, я вас уже более или менее различаю.
– Так я про что говорю? Про то, что реформа, проведенная в прошлом Антонова, принесла все-таки больше вреда, чем пользы. И, с моей точки зрения, потому, что начата была не с того конца. Не сверху надо было начинать, а снизу!
– Например, как ваш Горбачев.
– Простите, но он скорее ваш, чем мой. Я его наверх не тащил. И его, так сказать, «заслуга» в том, что он одним простым штрихом ухитрился скомпрометировать и индивидуальную трудовую деятельность, и кооперативное движение. Просто открыв задвижку между наличными и безналичными деньгами. Ясное дело, обналичкой и распродажей государственных ресурсов заниматься куда выгоднее, чем жарить шашлыки или шить купальные костюмы. Вот все туда и кинулись.
– Вы считаете, что частники и кооператоры смогут обойтись без безнала?
– Ну вот Антонов, например, неплохо обходился. И я обхожусь.
– Ага, получая детали для штучного изготовления магнитофонов из будущего.
– У Антонова такой халявы не было, поэтому его прибыль на каждом заказе составляла примерно сто процентов от вложений. А у меня – чуть больше трехсот, разница только в этом.
– Однако сейчас вы, насколько я в курсе, новых заказов не берете.
– Правильно. Потому что я, во-первых, патриот своей страны и хочу ей помочь, раз уж представилась такая возможность. А во-вторых, изготовление калькуляторов государство мне оплачивает более щедро, чем граждане – магнитофонов и усилителей. То есть мы видим блестящую иллюстрацию эффективности государственного регулирования даже в области индивидуальной трудовой деятельности.