Он молчит, и мне кажется, что он меня не слышит.
–Ты отдал резюме?
–Отдал.
–И что?
–Главврача не было. Секретарша сказала, что передаст в отдел кадров.
Мне можно было ехать только прямо. Стрелки поворотов на указателях дороги были перечёркнуты белыми линиями, будто кто-то взял на себя функцию не допустить никаких поворотов ни вправо, ни влево.
Но мне всё равно нужно прямо. По жизни я не люблю кривые пути. Олег по-прежнему молчал, и было впечатление, что ему всё равно, в каком направлении бы ни двигаться. Я решила, что высажу его, когда дождь станет тише.
Летом улица, по которой мы едем, представляет собой зелёный тоннель из-за нависающих над ней деревьев. Я люблю эту улицу. Деревья на ней, как я их называю, «настоящие». Клёны, берёзы, а не карагачи с мелкими жёсткими листочками. Те самые карагачи, ветки которых мы собирали на веточный корм, в тот год едва доходили до второго этажа здания нашей поликлиники. Интересно, какие они сейчас?
Есть по дороге несколько лип, хотя липы в нашем сухом климате редкость. Сейчас, когда ещё нет листьев, над дорогой нависает призрачная сеть из веток и веточек. В её ячейках в свете фонарей блестят капли. Над нами в темноте весеннее небо. Я знаю, если остановиться или, наоборот, выехать из города на простор, будет видно, что облака быстро несутся вдаль, открывая нам куски ночи.
Я представляю, что скоро после дождя на земле появится первая трава. А вот многоэтажные вазоны для цветов, установленные на перекрёстках, я не люблю. Мало того, что они закрывают видимость, особенно вечерами, так голые, без цветов, они ещё похожи на перевёрнутые, подвешенные связками каски военных.
Естественно, история с веточным кормом в тот день не закончилась. Вообще-то я так и думала, что мне обязательно припомнят отказ собирать срезанные, измученные засухой ветки.
Возможно, мой протест против сбора этого корма имел и более глубокие корни, чем соображения долга. Вместе со своими однокурсниками в студенческие годы я ездила «в колхоз» на уборку картошки. До сих пор я помню эти бессмысленно проведённые там недели – в грязи, с отвратительным и донельзя скудным питанием и с почти нулевым результатом. С почти нулевым – потому что, ну, сколько мы могли собрать картошки вручную на полях огромного хозяйства, занимающегося в первую очередь выращиванием пшеницы? Картошку «спускали» сверху по плану, как и выращивание томатов, огурцов, свёклы и капусты, но выполнения этого плана никто всерьёз не требовал. Сейчас даже странно это вспоминать, будто эта поездка на картошку состоялась давным-давно, как будто сразу после войны – настолько скудной и отвратительной была наша жизнь в этом совхозе. Но на самом деле это происходило не так уж задолго до перестройки. И сбор веточного корма наверное пересёкся с воспоминаниями о картошке…
«Наш» совхоз специализировался на выращивании зерновых. Никогда не забуду его бескрайние, ко времени нашего приезда уже скошенные, залитые осенним солнцем, поля. Нас привезли для размещения в какое-то село. Открыли заброшенного вида клуб. Мы побросали сумки и пошли за околицу. Зашли в поле. Подстелили пальтишки и куртки и с визгом и криками повалились на землю – так она манила нас – сухая, тёплая, прогретая знойным августом и ещё не остывшая к началу сентября. И лёжа тогда на жнивье я впервые в действительности увидела купол небес, не в смысле красивое словосочетание, а как прозрачную полусферу, покрывающую нас, копошащихся слабенькой кучкой на тарелке земли. Так теперь покрывают стеклянными колпаками торты в витринах кондитерских. Срезанные стебли пшеницы пахли солнечной пылью, но лежать на них было неудобно. Мы встали. А вдалеке уже шёл трактор, запахивая остатки стеблей в землю, чтобы дождь и снег размочил их, сгноил и перемешал с почвой, чтобы забеременевшей весной земле было чем кормить своих зародышей. И мы пошли устраиваться к себе в клуб, таскать солому в тюфяки и вбивать палки для сушки одежды. А поле после нас внезапно опустело, как пустеет кроватка новорожденного, забранного из роддома.
На следующий день стало холодно и дождливо.
«Овощное» поле тоже было большим. Не бескрайним, как пшеничные поля, но казавшееся поначалу непреодолимым. За несколько дней мы прошли это поле и собрали с него картошку, потом нас перекинули на поле капусты. Свёклу и помидоры запахали в землю прямо при нас, в те дни, когда мы заканчивали с капустой. Это было странно. В магазинах не было овощей, а тут – прекрасные помидоры, упругую свёклу перерывали тяжёлыми машинными плугами и хоронили в земле.
–Почему так?
–А всё равно сгниёт. Сушить негде и никто не будет. Свалят в овощехранилище – там будет только вонять. А нам за помидоры и свёклу всё равно не заплатят.
–Зачем же выращивали?
–Так план выполняли.
Но если к помидорам мы прямого касательства не имели, и брали их с поля только, чтобы поесть вечером, то с картошкой было совсем обидно.
Картошку наши парни рыли лопатами. Подрывали землю и выворачивали клубни на поверхность. Девчонки шли за парнями. Клубни надо было освободить от налипшей земли, уложить в ведра, отнести ведра в большие ёмкости, напоминающие пластмассовые мусорные контейнеры. Контейнеры были высотой чуть ниже человеческого роста. Затем по борозде проходил трактор с прицепом, мальчишки втроём, вчетвером опорожняли эти контейнеры в прицеп, трактор увозил картошку на взвешивание, потом её уже кто-то другой перегружал в грузовики, и грузовики увозили урожай в город. Картошка была основным студенческим продуктом питания, мы относились к ней уважительно, поэтому лично я, да и другие девчонки в собственных шерстяных разноцветных перчаточках, привезённых из дома (рабочих рукавиц нам никто не дал), тщательно эту картошку очищали. Парни наши тоже старались вырывать её из земли понежнее. Вёдра не опрокидывали махом, а осторожно картошку ссыпали, помогая руками. Но потом… Из контейнера в трактор -рраз! Из тракторного прицепа в грузовик – два! С грузовика на пол овощехранилища – три. Оттуда в ямы для хранения – четыре… Нечего удивляться, что когда моя мама приносила картошку из овощного магазина домой, то выбрасывала, как гнильё, больше половины…
Дня два или три мы проработали старательно. Потом к нам в поле приехал местный мужичок. Походил между нашими рядами, поглядел, как мы работаем… Подозвал к себе наших бригадиров.
–Вы чего ребята, возитесь с каждой картофелинкой, будто она вам золотая? Мы ведь картошку по весу сдаём, не по вёдрышку.
Лично я, как и некоторые другие, сначала не врубилась. Кое-кто понял сразу, а нам, непонятливым, после ухода начальника пояснили. Картофель, оказывается, не надо было старательно отчищать от земли, потому что платили совхозу не за качество картошки, а за вес. И то, что мы отчищали каждый клубенёк, было не пользой совхозу, а вредом. Оставлять на клубне грязи побольше – посоветовал нам мужичок.
Ещё я помню, как мы, девчонки, будущие врачи, каждый вечер осматривали свои повреждённые землёй руки, старались отмочить в примитивных ванночках въевшуюся грязь на кончиках пальцев и из-под ногтей…
Кормить нас приезжала полевая кухня. Через пару дней половина наших товарищей почти не вылезала из деревянного туалета, одного на всех, расположенного на задах дома культуры на пригорке. Прятаться было бесполезно. Мы совершенно перестали стесняться друг друга, и мальчики и девочки спокойно делились подробностями симптомов и органолептических свойств наших выделений и даже от души ржали над этими особенностями. К счастью, кто-то из ребят сгонял в районный центр на попутке, и привёз водку для дезинфекции и антибиотики. Между прочим, те, кто и до этого дезинфицировал себя водкой – не заболели дизентерией.
Приехал Алексей Порфирьевич – наш прикреплённый преподаватель. Он посоветовал нам отказаться от полевой кухни и готовить самим. Мы установили порядок дежурств и выделили дежурных, которые должны были готовить пищу. Первые признаки самоуправления были налицо, однако готовить было особенно не из чего. Чай был грузинским и наличием в пачке мелких веточек напоминал как раз пресловутый веточный корм. Зато полки в изобилии были уставлены банками с алычевым компотом, от которого до стонов сводило голодные студенческие животы, а с машины, приезжавшей через день, выгружали серые кирпичи непропечённого хлеба. Но этот хлеб казался нам с голодухи очень вкусным.
Мы видели, как с утра хозяйки выгоняли пастись коров, коз и овец. Небольшие стада неспешно шествовали на околицу села, звеня шейными колоколами, а это означало, что у местных должно было быть и молоко, и мясо, и сметана, и масло. Примерно такой же звук я слышала потом в Париже, в хемингуэевском районе, возле площади Контрэскарп. По улочкам, спускающимся к Сене, шёл человек и вёл за собой пять коз и нескольких козлят. Он продавал молоко. И судя по всему, продавал здесь давно. Это было как-то нереально: видеть в таком парижском-парижском уголке бредущих коз Шарлыкского района.
Готовить мы могли сами, но из чего? Мы хотели есть и хотели по-честному купить еды, но никто из жителей посёлка не продал нам даже бидончик молока и немного масла. Никто не хотел с нами разговаривать.
Хозяйки сидели во дворах и стоически упорно вязали из козьего пуха «оренбургские» платки на продажу. Мы недоумевали, как из такого отвратительного на вид сырья – мы прекрасно видели грязных коз в стаде, получаются на редкость мягкие и тёплые платки. Потом уже я узнала, что пух проходит специальную обработку. Хозяйкины мужья, получив огромные деньги за уборочную (комбайнёрам тогда действительно платили очень много), в основном, беспробудно пили.
Мы разозлились. В один из дней демонстративно не вышли на работу и украли ни в чём не повинного, идущего к водоёму гуся. Сварили ведро собранной нами же картошки, набрали в поле помидор. С гусём вышло не очень справедливо по отношению к гусю, но огромному совхозу студентов следовало бы кормить.
Гусь был вкусный. Каждому досталось совсем понемножку. На следующий день местные попрятали птицу и, естественно, на нас нажаловались. Тот же мужичок, который рассказывал, как схитрить и увеличить вес сдаваемой картошки, приехал нас воспитывать. Он орал. Грозил, что сообщит в институт, и нас отчислят. Это вполне могло произойти. Мы притихли. Закончилось всё тем, что мы стали жарить местных голубей, откормленных первоклассным зерном. Голуби эти в огромном количестве жили у нас над головами на чердаке клуба. Совхоз решил от нас избавиться.