Тёмно-русые, густые волосы, улыбка в пол-лица, бычья шея, бугры мышц, мощно перекатывающиеся под футболкой… Будто сноп света ворвался в кабинет.
Фаина Фёдоровна тоже вначале остолбенела и, что уж было совершенно удивительно, слегка зарделась и потупила глазки.
–На что жалуетесь? – спросила я, и, не удержавшись, по балетному вывернув руку, показала на стул.
–Ангина, наверное, – прохрипел он, и его хрипота была такой неожиданной и невяжущейся со всем его обликом, что мне показалось, что говорит другой человек, почему-то спрятавшийся за могутной спиной Мартынова. А сам Мартынов продолжает улыбаться, красоваться и дышать здоровьем.
–Садитесь ближе.
Накачанные ноги Мартынова упёрлись мне в колени.
–Холодное что-нибудь пили? – спросила я и взяла в руки шпатель.
–Ага. «Фанту» из холодильника.
В слове «Фанта», теперь таком обыденном, таился особый смысл. «Фанта» в те годы была напитком только появившимся, элитным и большинству людей недоступным. И я мысленно отметила код «Фанты». Фаина Фёдоровна презрительно фыркнула.
–Откройте рот, – сказала я и навела на лицо Мартынова рефлектор. Отражённый от лампы луч мазнул по его глазу, и я увидела в коричневой радужке золотые искры. Сноп жёлтых молний! Господи, какой парень! И имя у него замечательное – Володя. Рука со шпателем у меня моментально вспотела, по щекам разлился внутренний жар.
–Э-э-э… Меня всегда тошнит от этого… – Мартынов показал на шпатель.
–Я осторожно, – сказала я и ловко ухватила его под подбородок.
Многие люди жалуются на повышенный рвотный рефлекс, но я знала секрет, как рефлекса избежать. Нужно давить не на заднюю, а на среднюю, более податливую поверхность языка.
–Откройте пошире рот!
Мартынов засипел: «А-а-а-а!»
–Передохните.
Никакой ангины у него не было, но слизистая оболочка глотки пылала, и можно было полагать, что также пылает и гортань.
–Вот вам гортанное зеркало, – Фаина уже несла мне в тазике зеркало для осмотра гортани и кучку марлевых салфеток.
–Не надо, Фаина Фёдоровна.
Я смотрела парню в его солнечные глаза, а сама размышляла. Гортань так просто не увидишь. Чтобы её осмотреть нужно взять марлевой салфеткой язык больного, вытянуть его наружу, а другой рукой аккуратно подвести подогретое, чтоб не запотело, круглое зеркало на длинной ручке под маленький язычок нёба. Гортань тогда видна отражённой в зеркале. Манипуляция эта требует сноровки от врача и терпения от больного. Но как я сейчас применю эту пытку к Володе? Он же меня возненавидит.
–И масло в гортань вливать не будете? – Фаина Фёдоровна стояла возле меня немым укором.
–Не буду.
Я приняла решение. Терапевты ведь лечат ларингит и без осмотра гортани.
–Если не боитесь уколов, дам вам направление в процедурный кабинет. Сделают «горячий укольчик», осиплость пройдёт быстрее. «Горячими» назывались у больных внутривенные инъекции хлористого кальция. В конце введения больные ощущали сильный жар во всём теле, но он быстро проходил.
–А если боюсь?
–Тогда просто таблетки и полоскание.
–А больничный? – Мартынов перестал улыбаться.
–Вы кем работаете?
–Инженер в проектном институте, – громко сказала Фаина Фёдоровна. Инженер тогда была весьма престижная профессия, инженеров было много. Но проблема была в том, что больничные листы по поводу острого ларингита полагалось выдавать только людям «голосовых» профессий: учителям, певцам, лекторам.
–Жаль, что вы не артист.
–Я и спеть могу и станцевать, если что! – просипел Мартынов.
Чёрт возьми, ведь это был первый и чуть не единственный случай, когда я воспользовалась своим служебным положением.
Я могла написать в карточке Мартынова диагноз: «ОРВИ, осложнённое острым фаринго-ларингитом». В этом случае больничные листы полагалось выдавать всем, но только при температуре выше тридцати семи и одной десятой градуса. И это, как я думала, было недалеко от истины. Пил холодное, заболело горло… А при ларингите горло действительно очень болит…
–Температуру надо измерить,– сказала я. -Пересядьте на кушетку.
Я не смотрела на Фаину, но слышала, как она встряхивает градусник.
Пока я принимала следующего больного, я спиной чувствовала Володино присутствие. Чтобы проверить себя, я обернулась. Он сидел на кушетке с градусником подмышкой, закинув ногу на ногу, и с улыбочкой посматривал по сторонам.
–Тридцать семь и два, – сказала Фаина Фёдоровна через пять минут, положив градусник на стол.
–Ну, вот видите. – Я строго посмотрела на цветущего Вову. -Больничный на три дня, рецепты, полоскание горла. И жду вас на повторный приём, – я тоже, наконец, улыбнулась и посмотрела в календарь, – в четверг.
Мартынов сделал шутливый поклон, взял бумажки и играющей походкой вышел из кабинета. Я машинально взяла в руки термометр. Температура Мартынова была тридцать шесть и семь.
–Зачем вы меня обманули? – спросила я Фаину, когда за ним закрылась дверь.
– Вы же сами смотрели на него, как лисица на сыр. Вам же ужасно хочется, чтобы он пришёл снова.
–Не обманывайте больше, – сухо сказала я.
Она надулась и стала похожа на старую, сердитую крыску. Щёчки у неё покраснели, носик вспотел, а седые бровки над круглыми глазами возмущённо вздыбились.
–Между прочим, если хотите знать, у него этот ларингит от того, что он острого перца наелся. Вот у него горло-то всё и красное. Старый трюк! А меня не проведёшь! Смотрите, какая у него амбулаторная карта: то у одного врача на больничном, то у другого…
Я разозлилась.
–Вот он придёт через два дня, я посмотрю голосовые складки, и всё и увижу. А так… – я посмотрела на неё со своего места, но как бы свысока, -Вы совершенно правы. Мартынов мне понравился. Зовите следующего больного.
–Тут ещё надо посмотреть, понравились ли вы ему, – ворчливо сказала моя медсестра. Но вскоре она опять повеселела. Очевидно ей тоже понравилось, что я не стала скрывать, что она меня «раскусила».
Однако в то же самое время, когда я решала вопрос с выдачей больничного листа Мартынову, в начальственных сферах по поводу моей персоны состоялся серьёзный обмен мнениями.
–И что это будет, если все пигалицы начнут провозглашать, что они, видите ли, клятву Гиппократа давали? – спросила заведующая нашей поликлиникой приехавшего к ней главного врача.
Главный врач обычно находился в своём начальственном отсеке, как ему и полагалось по должности, в стационаре, а в поликлиники, относящиеся к нашему больничному объединению, заезжал по очереди два раза в неделю. На наших врачебных конференциях говорил он мало, коряво, а больше молчал и только сумрачно глядел на выступающих, стараясь произвести впечатление сурового начальника, с которым «не забалуешь».
Кто-то мне рассказывал, что он сидит в своем кабинете, как удав, и ждёт жертву. Жертвой мог быть кто угодно. От врача, которого вызвали на разборку по жалобе больного, до несчастной санитарки, плохо вымывшей полы. Как правило, без разноса обходились только кухня и бухгалтерия.
На мой взгляд, он совершенно не был похож на удава. Это был ещё довольно молодой, высокий, с крестьянской внешностью (как на лубочных картинках рисуют крестьян), и уже довольно полный мужчина. Полнота его была в той стадии, когда физическая крепость постепенно вытесняется нажитым жирком. А жирок было отчего нарастить. В ту эпоху снабжение работников «нужных» предприятий и учреждений осуществлялось «заказами». Насколько я помню, в разных областях и городах качество и наполнение этих заказов было разным, в столицах – одно, в промышленных центрах – другое, в НЕ столицах, и не в промышленных центрах – третье, по остаточному принципу. Заказы в эпоху тотального дефицита хватали все. Не схватишь сейчас – потом вообще ничего не достанется. Нам, кстати, с Фаиной Фёдоровной ничего и не доставалось. Но у тех, кому доставалось, закон был один. Всё, что ухватил, нужно было срочно съесть, чтобы не испортилось. А в заказах начальства всегда было вкусненькое – копчёная колбаска, икра, мясцо, ветчинка, конфеты… Чем бы и как бы начальство не руководило, бонус в том или ином виде присутствовал всегда – в виде выделенных квартир, путёвок, женских сапог с торговой базы, мебельного гарнитура по спецразнарядке, которая называлась «талоном»… И все эти «вкусняшки» (пошлое словцо, но точное) для начальства вкупе с сидячим образом жизни прекрасно способствовало скорейшему обрастанию жирком.
Начальство тогда хлестало водку галлонами. От страха, я думаю. Баня и водка. Нет, была ещё охота в специальных хозяйствах. Но наш главный врач, насколько я знала, был не охотник. Он не любил рисковать. У меня было стойкое впечатление, что наш главный знал, что он попал на своё место случайно, по какому-то очень счастливому совпадению обстоятельств. И поэтому он боялся, что кто-то там, наверху, опомнится и спросит: «А вот этот, что здесь делает? Как здесь оказался?» И его карьера закатится так же быстро, как началась. Никаких крупных финансовых нарушений Главный не допускал, и это было хорошо видно по его личному захудаленькому «Москвичу», но боялся он самой лечебной работы. Принцип снятия с должности был чрезвычайно простой. Умрёт родственник кого-нибудь из партийного начальства – полетит главный врач. Неважно, отчего умрёт, неважно, виноват ли врач, лечебное учреждение, старое оборудование или так сошлись звёзды, родственники большого начальства умирать были не должны ни при каких обстоятельствах. Можно подумать, что случаи отказа в госпитализации пожилых людей и неизлечимых больных стали происходить только в нынешнее время? Пока главным в работе лечебного учреждения будет показатель смертности, всё будет оставаться по-прежнему. Зачем положили больного? Зачем стали оперировать? Почему не перевели в другую больницу? Почему выбрали более широкое оперативное вмешательство, чем обычно? Почему выбрали вообще оперативное вмешательство вместо консервативного лечения? Эти вопросы всегда висят над врачом, как дамоклов меч. Наш главный постоянно задавал их на врачебных конференциях, совершенно независимо от того, вылечился больной или нет.