–Давайте сюда отработанные карточки! Те, которые на больничном! – скомандовала заведующая.
Увесистая стопа отработанных карт возвышалась на краю моего стола.
–У меня приём… – сказала я.
–Подождут. – Угрожающе посмотрел на меня главный врач.
–Сейчас проверим, почему у вас так много нетрудоспособных больных, – добавила заведующая.
Я была шокирована. Говорят, что сейчас в некоторых медицинских университетах унижают и обзывают студентов на занятиях. К нам на последних курсах многие преподаватели обращались: «Коллеги!» и почти всегда на «вы». Нас учили быть вежливыми с больными и друг с другом. И я не могла понять, почему с моим статусом врача, пускай молодого, никто и никогда из администрации нашего учреждения считаться не будет. Как не волновали никого авторитеты и других врачей.
Но я ещё пыталась выглядеть спокойной.
–Среди моих больных много людей трудоспособного возраста. Им приходится давать освобождение от работы. – Я стала раскладывать карточки больных в подтверждении своих слов.
–А ну-ка, отойди от стола! – главный врач уселся на моё место. Неужели он решил, что я буду что-то прятать от него? Заведующая осталась стоять и подхалимски заглядывала ему через плечо.
–Та-а-а-ак… – Он взял из стопки верхнюю карточку, стал листать станицы, небрежно их сминая и даже прорывая тонкую от времени жёлтую бумагу.
–Вот смотри, первый же больной, – он перевернул карточку и хлопнул обложкой, – Как фамилия? Балабанов. За четыре месяца работы этот Балаганов три раза побывал у тебя на больничном. – Главный уставился на меня мутными глазами. -Что молчишь? Вот я и говорю, что здесь у вас, оказывается, и цирк, и балаган!
Заведующая взяла у его из рук карту Балабанова и тоже стала листать её.
–Не можешь вылечить? – Главный ехидно улыбался, глядя на меня. – Чего это больной у тебя всё болеет и болеет?
–За это время слона можно вылечить! – поддакнула заведующая.
Гнев придал мне уверенность.
–Я не лечу слонов. Балабанов работает водителем грузовика. Часто лежит под машиной. Как переохладится – так обострение. Я не могу не дать освобождение от работы больному с гнойным гайморитом.
–Почему? – поморщился главный врач. – Этак ты всех хроников возьмёшь на больничные. Он может болеть ещё двадцать лет. Или всю жизнь.
–Есть риск внутричерепного осложнения.
–Отправляй в стационар, отправляй на операцию! – гаркнул главный.
–Я предлагала. Он не соглашается. Боится.
–Оформляй инвалидность.
–Ему только тридцать два года. И летом он не болеет. Только зимой, после того, как полежит под грузовиком. Балабанов у меня на диспансерном учёте, я с ним провожу разъяснительную работу.
–Разъяснительную работу!? – закатила глаза заведующая. -Сказала бы, не дам больше больничный, если будешь валяться под грузовиком! И этот твой Балаганов быстренько пошёл бы трудоустраиваться на другую работу.
–Я говорила ему об этом. Но пока он продолжает работать водителем, я обязана во время лечения держать его на больничном листе.
–Фигня! – вдруг сказал главный врач, поднял руку и швырнул карточку Балабанова через свою голову в угол кабинета. – Детский сад какой-то. Ты здесь не работаешь, а дурака валяешь!
Если бы я не отклонилась, он бы попал прямо в меня. Заведующая сначала опешила, а потом торжествующе засмеялась.
Я остолбенела. Фаина Фёдоровна застыла на своём месте.
–Посмотрим следующего! – Главный протянул руку и вытащил карточку из середины стопки.
–Сыромятников. Такой же молодец, как и Балаганов! Тридцать три года. Ты тут что, вокруг себя поклонников собираешь? Не замужем пока? – Он повернул голову и с какой-то глумливой улыбочкой посмотрел на меня.
–У Сыромятникова производственная травма. Разрыв барабанной перепонки. Больной по профессии монтажник-высотник.
–Ты что, с ума сошла? – заорали в два голоса и главный, и заведующая. -Ты хочешь, чтобы мы потом в суде разбирались с монтажным СУ?
Я ещё больше растерялась, случай травмы на производстве был у меня пока единственный.
–А вы что хотите, -вдруг тоже закричала я, -чтобы его вообще там убило на крыше? Он же не слышит на одно ухо! А там рядом с ним подъёмный кран!
–То у неё барабанная перепонка, то сопли, то гайморит… – Главный врач покраснел от злости, и шея его стала вздуваться при каждом слове над воротничком рубашки, затянутой галстуком. – Это разбазаривание государственных денег! – Теперь он швырнул в угол карточку Сыромятникова и, видимо, почувствовал вкус от этого действия, как маньяк. Заведующая поняла, что может безнаказанно подражать ему. Они стали выхватывать карточки со стола в четыре руки и, перебивая друг друга, выкрикивать диагнозы.
–Ангина! Это вообще не по твоей специальности. Это диагноз терапевта или инфекциониста!
–Там зрел паратонзиллярный абсцесс! – Но мои аргументы их не волновали. Они упивались своей властью надо мной.
Толстые медкарты хронических больных и тоненькие карточки студентов, листочки с результатами анализов, плохо приклеенные электрокардиограммы, вкладыши с консультациями других врачей разлетались по кабинету, шлёпались на кушетку, покрывали пол…
–А ну, прекратить немедленно! – вдруг крикнула Фаина Фёдоровна. Её глаза сверкали. Самые кончики пальцев, где ногти, побелели до синевы.
–Как вам не стыдно так себя вести перед молодым врачом!? У нас на фронте даже начальник госпиталя такого себе не позволял! – Она вскочила со своего места и стукнула по столу своим маленьким кулачком.
И главный врач, и заведующая вдруг опомнились, замолчали. У них сработал защитный рефлекс.
Главный посмотрел на Фаину, взгляд его был невидящий, как у пьяного, который сейчас потеряет сознание. Он грузно поднялся с моего стула, отринул его прочь и пошёл к двери. Стул со стуком упал. Как бы не понимая, что он только что натворил, главный открыл дверь и вышел. Заведующая в панике поспешила за ним. Выходя, она обернулась и даже с каким-то удивлением посмотрела на жуткий кавардак, творящийся в кабинете. Дверь за ними медленно закрылась. Я осталась стоять потрясенная. Фаина вышла из-за своего стола, налила мне воды, подняла стул, придвинула.
–Садитесь.
Я села. Я была пуста, безмолвна, бесчувственна. Фаина Фёдоровна в наклон передвигалась по кабинету и собирала карточки, как грибы. Прошло несколько минут, и стопки чьих-то страданий беспорядочной кучей снова оказались на моём столе. Фаина разогнулась и, потирая спину, стала раскладывать карточки по алфавиту. В коридоре на удивление была тишина. Никто не ругался, не ломился в кабинет. Но через несколько минут женщина, которую выгнал главный врач, всё-таки осторожно постучалась и спросила:
–Извините, а приём будет?
Фаина посмотрела на меня, подошла к женщине.
–Что у вас?
Из-за её спины теперь с любопытством заглядывали в кабинет другие больные.
–Чихаю часто… Особенно, если коврики подметаю. Аллергия, наверное.
Фаина подтолкнула её к месту для больных.
И у меня тоже сработал рефлекс. Не знаю, как уж его назвать, «муравьиный, наверное. Я взяла в руку инструмент.
–Давно чихаете?
–Недели две. Может больше.
Я включила настольную лампу.
–Садитесь.
Она подошла и села, будто стесняясь.
Я осматривала больную и соображала.
–Кем работаете?
–Воспитательницей в детском саду.
Фаина Фёдоровна ждала от меня распоряжений. Звякнули инструменты – я бросила их в тазик.
–Выдайте, Фаина Фёдоровна, направления на рентген, на анализ крови, в процедурный кабинет на уколы и в регистратуру на больничный.
–Нас ведь уволят, – Фаина с восхищением смотрела на меня. -В рентген-кабинет всё равно опоздали, уже четыре, а они до двух.
–Делайте, что я сказала. Сегодня опоздала – завтра пойдёт.
–А больничный с какого числа?– спросила Фаина Фёдоровна, не моргнув глазом.
–Сегодня работали?– повернулась я к пациентке.
–Я тут с утра в очереди стояла. Я к вам две недели попасть не могла…
–Значит, с сегодняшнего, -и я поставила свою подпись под направлением в регистратуру.
Когда пациентка ушла, Фаина спросила.
–Вы что, специально? Им назло?
–Какого чёрта, специально?– разозлилась я. -У неё гайморит – двусторонний, гнойный.
–А чего ж она чихает, будто у неё аллергия? –Фаина смотрит на меня недоверчиво, но и с интересом. Наверное, всё-таки подозревает меня во фрондерстве. Но это не так. Была бы у больной явная аллергия, я бы не послала её на рентген.
Мне очень хотелось горячего и сладкого. Я тогда только слышала или читала, что есть такой напиток – горячий шоколад. Да мне бы уж только чаю. Но я не могла сделать перерыв. Слишком много больных скопилось за дверью.
–Откуда я знаю, чего она чихает? – говорю я. -Может, коврики метёт, голову наклоняет. Гной стекает и с пылью смешивается. Возникает рефлекс – чихание. Я же не господь бог, чтобы вот так, навскидку…Снимок принесёт – будет понятнее.
Фаина молчит. Потом убирает грязные инструменты и говорит с усмешечкой:
–Удивляюсь я на вас, Ольга Леонардовна. Вроде, говорите, что не назло, а получается вроде, как ещё хуже. Вроде вам на них вообще наплевать.
Что я могу ей ответить? Конечно, мне не наплевать. Со мной в жизни никто так не обращался, как сегодня. И вместе с тем я понимаю, что взрослая жизнь – это вот это оно и есть – то, что было сегодня, а вовсе никакой не мой институт, не экзамены, не картошка. Я вздыхаю. Я встаю и иду к раковине, мою руки земляничным мылом. Я смотрю на себя в зеркало, я вижу своё бледное усталое лицо. Оно мне внезапно нравится, он не выглядит испуганным. Я знаю, что я – права. И это придаёт мне уверенности.
–Зовите следующего больного, – говорю я.
Наутро по дороге на работу я твёрдо решила выяснить увольняют меня или не увольняют. Похоже, я приехала раньше всех. Даши ещё не было, и из нашей комнаты, казалось, ещё не выветрился запах моего вчерашнего кофе. Я прошла к окну и открыла форточку.