–А ты туда напиши, – сказала я. -Будет двое.
–Сразу. Они мне и визу-то дали только строго на те дни, пока я учился. Ни на один день дольше.
Я не знала, что на это сказать.
Он встал и, согнувшись, снова пошёл к двери. Хвоста ему не хватало из-под пижамы. Лохматого серого хвоста из искусственной шубы. Как в детском спектакле.
Он открыл дверь и столкнулся с дежурной сестрой. Они потолкались в дверях немного, совсем как в каком-нибудь комедийном фильме, и медсестра победила. На миг затолкнула Олега обратно в двери и вошла ко мне. Серый волчок потоптался лапами в бежевых кроссовках, осторожно обошёл её и вышел. Медсестра, по-моему, даже не заметила, что чуть–чуть его не снесла.
–Ольга Леонардовна, ваша больная из третьей палаты чего-то хочет. Просит, чтобы вы подошли.
–Которая больная?
–Та, что слева у стенки.
Я пошла в палату. По дороге нагнала Олега в коридоре. Тронула его за рукав. Он обернулся недоверчиво, будто опасаясь.
–Олег, счастливо тебе. Я ведь дежурю последний день. Никаких отходных устраивать не буду.
–Не поминки, чего устраивать, – ответил он и свернул к лифту. А я повторила про себя: «Не поминки? Точно?».
Говорят, у каждого врача есть своё кладбище. У меня оно небольшое. Мне не в чем себя винить, если только я не вспоминаю о Володе Мартынове. Моряк, Виолетта – эти не в счёт…
Каюсь ли я? Получается, будто да. Выгнанная пожилая тётка оправдывается в своих ошибках. Нет, не каюсь. Каждому бы бог дал такой процент вылеченных больных. Но память мне ещё не отшибло. Я до сих пор не могу их забыть. Троих за всю мою жизнь. Моряка, Виолетту и Володю Мартынова.
Смешно, но со мной только один раз в жизни делалось что-то невероятное при виде мужчины – в те дни, когда ко мне на приём приходил Володя. Я ощущала такое волнение и такое желание, что готова была поступиться всем, чем угодно, лишь бы только почувствовать его тело, его руки и губы. Наверное, такое ощущают мужчины каждый раз, когда влюбляются в женщину. Но выяснять это не имеет смысла. Каждый может себе представить, что именно он хотел бы ощутить. Я своё чувство могу определить так: мне хотелось раствориться в Володе, чтобы быть с ним единым целым.
Фаина Фёдоровна это заметила.
–Ольга Леонардовна, вы поосторожнее с ним. Он ведь такой, знаете ли…
–Какой «такой»?
Она кивнула мне на толстую медицинскую карту Мартынова и намекнула, что больничные листы он получает не просто так.
–Лидку, медсестричку, из глазного помните?
–Нет.
–Правильно, она уволилась ещё до вашего прихода. Так вот говорят, что Лидка залетела от вашего Мартынова. Я узнавала. Абортарий-то у нас за углом. А гинеколог наш там совмещает.
–Слушайте, поговорите с гинекологом о чём-нибудь другом.
Сипящий Мартынов аккуратно являлся к нам в кабинет в назначенное время, к двенадцати. Он сам попросился на этот час, чтобы и вставать было не рано, и день потом был свободен. После курса таблеток субъективно ему стало немного лучше, но саму гортань тщательно, до деталей, мне всё равно не удавалось посмотреть. Мартынов давился, мне было его жаль. И, кроме того, я боялась, что если я буду сильно его мучить, он больше не придёт.
–Имейте в виду, Ольга Леонардовна, я в зеркале на стене вижу, как он вам коленку гладит.
Я знала, что со стороны это выглядит странно, но ничего не могла с собой сделать. Мартынов действительно начал гладить моё колено со второго или третьего своего посещения. Пока я делала запись в карточке, он незаметно опускал руку и клал её мне на ногу. Пальцы его были сильными и одновременно нежными. Я замирала. В первый раз я сделала вид, что мне нужно что-то достать в шкафу и встала. Он понял мой манёвр. И как только я снова села, он повторил свои поглаживания с ещё большей настойчивостью. При этом он смотрел на меня с весёлой, ласковой и откровенно нахальной усмешкой. Я отодвинула свой стул, выпрямилась и посмотрела ему в глаза. Он мне улыбнулся. И я поняла, что позови он меня сейчас за собой, я сниму халат и пойду. И в следующие свои посещения он вытворял с моими ногами совершенно немыслимые штуки. Он залезал мне под юбку, щипал и ласкал кожу внутри бедра. Я покрывалась пятнами, с трудом сдерживала дыхание. Фаина Фёдоровна сердилась, нарочно гремела инструментами, натужно кашляла и отвлекала меня вопросами.
–Отошли её вон! – на четвёртое посещение, нагнувшись ко мне, явственно сказал Мартынов.
Фаина Фёдоровна зыркнула на него, прекрасно всё расслышав. А я, ужаснувшись, своим словам, послушная Мартынову и, пугаясь своих собственных поступков, действительно приказала ей сходить за чем-то в регистратуру.
–У вас там очередь в коридоре сто человек! Если вы с этим больным уже закончили, я зову следующего! – Фаина подошла к двери, открыла её и выкрикнула:
–Кто по очереди?
Мартынов встал, посмотрев на меня с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего, а я пролепетала:
–Приходите завтра…
Ведь за пределы кабинета он не приглашал меня никуда.
Всё это было для меня ужасно странно, нелепо и вместе с тем восхитительно. Так, наверное, кидаются в омут. Что это было? Любовь? Я не знала. Мне было неудобно не только перед Фаиной, но и перед собой, но я ничего не могла с собой поделать. Каждый день я ждала Володю. Я начинала нервничать с утра, ближе к назначенному часу я беспрерывно вставала и смотрела на себя в зеркало. Внешне я оставалась с другими больными такой же сосредоточенной и строгой, но сердце у меня стучало сильнее уже часов с десяти, а к двенадцати оно колотилось, как в приступе тахикардии. Мартынов не опаздывал. Дверь открывалась, я мысленно подпрыгивала от радости и замирала, не зная, что ждёт меня в этот день.
После пятого или шестого посещения Фаина Фёдоровна сказала, подавая мне карту Мартынова.
–Здесь в карточке осталась неоконченной запись с того дня, когда он пришёл первый раз. Вы меня просили, чтобы я вам об этом сказала. Описания гортани нет.
Его и быть не могло, ведь я прекрасно помнила, что посмотреть гортань в первый день мне не удалось, а потом в течение недели я этот вопрос не поднимала. Надеялась, что от назначенного лечения ларингит пройдёт сам собой.
Я взяла карту в руки. Ни о чём я Фаину, конечно, не просила. Это она выбрала такую форму вмешательства в мои врачебные дела. Она, наверное, специально подгадала, что в этот день больничный у Володи заканчивался. Мне нужно было его или продлевать, или закрывать.
–Как вы себя чувствуете? – Начала я официально, когда Володя пришёл и сел, нарочно упершись коленями в мои колени.
–Да так, -пожал он плечами. – Болит вроде меньше.
Резкая болезненность горла у него действительно прошла, это чувствовалась по тому, как он глотал, но осиплость оставалась, хотя была уже чуть менее выражена. Однако это обстоятельство давало ему надежду на продолжение счастливого пребывания на больничном. Чем он занимался вместо работы, я так и не узнала, но вид у него был вполне довольный, ничем не озабоченный. Наверное, ему оплачивали больничный на сто процентов, и, как и многим, ему не особенно хотелось просиживать свои молодые денёчки на работе.
–Но всё-таки, не представляю, как я буду ходить на работу… – он взялся за горло и выкатил глаза, демонстрируя весь ужас своего положения. -А если меня вызовут к начальству?
Но в этот день я была непреклонна. Нужно было что-то решать.
–Гортань надо осмотреть обязательно. Я сбрызну обезболивающим, – пообещала я, – тошнить не будет.
Под этот осмотр Фаина выпросила по моей просьбе заветный пузырёк лидокаина специально для Володи. Лидокаин тогда был дефицитным.
Она уже встала сбоку от меня со спиртовкой и гортанным зеркалом.
–Не беспокойтесь, Фаина Фёдоровна, я сама погрею зеркало от лампы.
–Да запотеет же!
Я прекрасно понимала, что Фаина хотела побыть около меня в пределах досягаемости Мартыновской руки. Предупредить, так сказать, неприличные действия. -Я справлюсь без вас!
Володе я показала, как нужно двумя руками удерживать язык в вытянутом положении. Фаина, оценив моё чувство долга, хмыкнула и отошла.
На удивление Володя сделал всё правильно.
–Так?
–Так.
Анестетик подействовал. Зеркало согрелось. Гортань открылась моему взору.
–Скажите любую гласную букву. Какую сможете!
Володя засипел:
–И-и-и!
Я взглянула и оторопела.
–Ещё раз!
Он повторил, и я опустила зеркало. Я увидела чётко, что голосовые складки не смыкались. Причём одна из них двигалась правильно, а вот другая… Она замерла на полдороге, как половинка занавеса, которая зацепилась за кулису и дёргается, когда её кто-то хочет отцепить, но у него не получается.
Не знаю, было ли это заметно, что я растерялась. У врача всегда должен быть непроницаемый вид, но мне кажется, с тех пор я никогда больше не чувствовала себя так погано. Мысленно оценивая ситуацию, я медленно стала протирать марлей зеркало.
–Ну, и что там? – спросил Мартынов, подмигивая мне так, чтобы не увидела Фаина Фёдоровна.
–Послушай, Володя… – как-то внезапно я перешла на «ты». -Ведь у тебя паралич одной голосовой складки.
–А попроще чего-нибудь мне написать нельзя? – он выразительно скосил глаза на свой больничный лист. -А то звучит уж очень страшно. Привлекает внимание. – И он мне опять подмигнул.
–Попроще нельзя, – сказала я серьёзно. -У тебя в самом деле паралич одной складки. Но ты не пугайся, мы будем лечить. Это лечится…
У него сползла с лица улыбка.
–А ты ничего не путаешь? – Он тоже вдруг перешёл на «ты».
–Нет. Одна складка не движется. Поэтому и осиплость так долго не проходит.
–Но мне ведь лучше?
–Это за счёт второй складки. Она перекосилась в сторону той, которая неподвижна. И поэтому кажется, что у тебя восстанавливается голос. Это как с почкой – если одну удалить, вторая увеличивается в размере.
–А от чего у меня паралич?
Вот это был самый сложный вопрос.