Фаина Федоровна — страница 26 из 59

«Помладше». Это они сейчас так говорят. «Помладше» и «походу». Или даже «по ходу».

–Я угадал?

Я пожимаю плечами. Пятьдесят лет ему кажутся солидным возрастом. Только на самом деле, я уже ходила в школу, когда его тёща появилась на свет. Я помню, как примерно в такой же весенний день, как сегодня, мы с одноклассницами возвращались после уроков под дождём и обсуждали, как происходит это невероятное событие, когда у женщины НЕПОНЯТНО ОТКУДА вылезает ребёнок. Теперь-то, слава богу, всем уже, наверное, это понятно прямо в детском саду.

–Ну, так мне можно пройти?

Я отодвигаюсь в сторону, и он шагает вперёд, опять оставляя грязные следы.

–Ой, я опять наследил!

Он протягивает мне розы.

Я их беру и несу в кухню. Достаю хрустальную вазу (мамину), наливаю воду, ставлю вазу на стол, опускаю в неё розы. Настроение, как на поминках. Он, уже разувшись, входит в кухню.

–Слушай, Олег! Я тебя не ждала, я спала. Ты извини, я приму душ?

–Да ради бога! У тебя есть кофе?

–Что?

Мы теперь прочно на «ты»?

–Кофе. Ну, я вижу, вон банка на столе.

Банка действительно стоит на столе на самом видном месте, чтобы не искать её каждый день перед работой, когда торопишься.

–Можно я пока сделаю себе?

–Можно.

Я поворачиваюсь и иду в спальню за одеждой. Невыносимо быть одной и невыносимо с кем-то. Но всё равно с Олегом лучше, чем с соседкой. Наверное, в глубине души я даже рада сейчас его приходу.

Душ.

В нашей старой квартире, где я жила сначала с родителями, а потом одна, пока не купила вот эту, была капризная газовая колонка. Она всё время ломалась. И всё равно было здорово после дежурства сначала поспать, потом встать под горячий душ и потом ещё несколько часов ничего не делать. Ходить из угла в угол, легонько переставляя вещи на место, убирая лишнюю одежду в шкаф. Потом приготовить что-нибудь лёгкое, съесть и опять лечь спать. И выспаться. И утром свеженькой придти на работу. Я знаю, что многие надо мной смеются, многие не понимают. И все меня жалеют: как же так, всю жизнь одна. И что это за жизнь, в которой одна работа. А я думаю – это прекрасная жизнь. Не пустая. И всё это достижимо мне и сейчас. Душ, лёгкий завтрак (или это уже обед? Или ужин?), ничегонеделанье. Только завтра утром мне не надо на работу. И значит, всё то, что будет сегодня, мне не нужно, не интересно. И не хочется есть, и пусть валяются вещи.

Я вымыла голову. Накручивать на бигуди? Долго. Просто сушить? И что это будет? Лучше замотаю полотенцем. Не сидеть же мне с мокрыми волосами.

Лёгкий стук в дверь ванной.

–У меня всё готово!

Что значит «всё»?

Я одеваюсь. На два размера за столько лет я переросла свой 44-й. Ни карандаша, ни помады в ванной нет. Я так и выхожу с полотенцем на башке, в домашних брюках и стареньком джемпере. Красавица.

Вот это да!

Омлет с ветчиной сложен треугольником, по верху жареные грибочки. По запаху шампиньоны. Свежий хлеб в плетёной хлебнице. Кабачковая икра наложена в порционные вазочки. Я и забыла, что у меня такие есть. В буфете, что ли, искал? В кофейнике – настоящий кофе. Не из той банки, что стояла на столе, в которой растворимый. В салфетнице веером салфетки. Бокалы рядом с тарелками. Вилки и ножи. Коробка зефира и бутылка красного вина. Всё недорогое, но приготовлено и сервировано со вкусом. Будто женщина готовила. Мужики, как я замечала, редко кабачковую икру из банок достают, в вазочки накладывают. Либо мажут на хлеб ложкой прямо из банки, а часто и не мажут, так с ложки и едят.

–Оля, есть у тебя штопор?

–В шкафу, в нижнем ящике. А ты в ресторане по совместительству работаешь?

–Надо пойти, если возьмут. – Он улыбается. – У меня тёща в закрытой столовой раньше работала. Начальству какому-то подавала. И дома так же. Я у неё научился.

И зачем я его спросила?

–Не у матери?

Он замялся самую малость.

–А у меня родителей не было. Вернее, сначала были, как у всех, но потом оба спились, умерли. Они ещё и кололись чем-то. Сначала мать умерла, потом отец. Я ведь детдомовский. После восьмого класса меня тётка, материна сестра, забрала. Тётка, прикинь, как раз в пятой больнице санитаркой и работала. Я ей по ночам полы мыть помогал. В той самой больнице, куда я резюме относил. Эх, была бы тётка жива – у меня б там блат был! – Он грустно засмеялся.

Всё это время, пока он рассказывал, он открывал вино, наливал по бокалам. Пролившуюся каплю аккуратно вытер тряпкой.

Мне стало неудобно за моё счастливое детство.

–Так ты поэтому в медицинский…?

–Ага. Ну, садись. Я сегодня не завтракал и не обедал.

–Жена выгнала? Как безработного? Так быстро? – Ухмыльнулась я.

–Нет. Просто не успел. -Он достал из кармана мобильный телефон, выключил его и положил рядом. Невольно я это отметила, и мне это понравилось.

–Чтобы пищеварению не мешал?

–Ага. -Он взял вилку и стал есть.

Омлет был действительно очень вкусный. Не жидкий и не пересохший. И ветчина свежая. Что ж, – подумала я. – приятный вечер.

–Ну, за тебя? – Я подняла свой бокал.

–И за тебя.

Мы ели молча, не хотелось отрываться. Потом я отломила кусок хлеба и подмакала тарелку. Почему-то с Олегом я не стеснялась.

–Вкусно?

–Да.

Он тоже взял оставшуюся корку и сделал так же.

–Теперь кофе?

–Давай.

Он хотел налить в те чашки, что стояли поближе, в сушке, но я достала самые лучшие. Из особенного фарфора с кобальтовой сеткой. Мама с папой когда-то из Петербурга привезли. Императорский фарфоровый завод. Тогда был наш, советский, ленинградский.

Олег повертел в руках чашку.

–Дорогущие, наверное?

–В советское время сервиз «Мадонна» ценился больше.

Он перевернул чашку вверх дном, посмотрел на надпись на клейме. Поковырял кобальт ногтем.

–Нет, они дорогие. Я такие в одном магазине в центре видел. Имею слабость к таким вещам. Семейный уют и прочее.

–Теперь не дефицит.

Он фыркнул.

–Теперь ничего не дефицит, были бы деньги.

Потом он стал мне рассказывать, как он учился в Германии.

–Мне вообще тогда повезло первый и единственный раз в жизни. Я выиграл грант. Представляешь, сам, без поддержки, прикинь? Это потому что немцы решали. Денег тогда у тёщи занял, чтобы в Германию поехать учиться. До сих пор долг не отдал. Вот такая, блин, херня…

Он сварил ещё кастрюлю кофе, мы её выпили, съели зефир. Докончили бутылку вина. Я смотрела на Олега и думала, да ведь он же симпатичный. Вино сделало его ярче. Его какая-то постоянная замызганность исчезла. А когда он говорил про операции – вообще стал красавчиком, хоть куда. Глаза горели, улыбка полнилась умом и обаянием. Просто зубр мудрости какой-то. Я не оговорилась. Не зуб, а зубр.

Но наконец я опомнилась.

–Слушай, мы тут сидим, а как же твои домашние?

–А их дома нет. Жена с дочкой поехали по магазинам. А с младшей бабушка сидит. Но, впрочем, ты права…

Он посмотрел на часы, включил телефон, пролистал пропущенные звонки, прочитал смс-ки, встал, сложил грязную посуду и направился в коридор. Надел куртку и на голову свою английскую кепку блином. Я подумала, что он, наверное, её в Германии купил.

–Ладно, я пойду. Спасибо за угощение.

–Тебе спасибо.

Я почувствовала сожаление, что он уходит. Каким неожиданным было его появление, таким стал и уход.

Он уже стоял одной ногой за дверью. Грязные следы вытирать не рвался.

–Олег!

–А ты, собственно, зачем приходил?

Он, не оборачиваясь, пошёл к лифту и так же, не обернувшись, заулюлюкал в потолок лестничной площадки какую-то разудалую мелодию, взмахнул руками, как будто танцевал вальс. Так клоуны в праздники танцуют на улицах – невесело танцуют, с надрывом. Потом повернулся ко мне и буднично сказал:

–Мне утром пришло сообщение, что не возьмут меня в пятую больницу. Вчера пригласили туда на собеседование. Я пошёл. Сказали, что вроде понравился, сказали, что переговорят с главным врачом и сообщат. – Он нажал кнопку лифта. -Вот сегодня и сообщили, что не возьмут.

–А с кем ты в пятой разговаривал? – спросила я.

–С какой-то блядью по персоналу.

Подошёл лифт.

–Там раньше женщина была главным врачом, а теперь – мужик. Ему со мной поговорить некогда было, так он был занят. – Олег вошёл в лифт, как в камеру, руки за спиной, потом высунулся на секунду наружу –Ну, пока! Удачи!

И лифт за ним закрылся.

Я вернулась в свой коридор и захлопнула дверь. Мысленно плюнула на следы на полу и пошла в кухню. Так вот, значит, зачем он приходил. Тёщин должник. От него ждут денег, а он безработный. Ему не в силах было оставаться дома, а я была кем-то вроде товарища по несчастью.

Я засунула посуду в посудомойку. Прибрала на столе. Три худосочные розы в вазе выглядели так, будто сегодняшний день был для них судным. Я вспомнила букеты, которые раньше дарили мне больные перед выпиской. Иногда цветы не помещались в обеих руках. Мне захотелось вышвырнуть эти три жалких цветка, жалкую подачку за временное избавление от одиночества, жалкое замещение прежней жизни, но я вдруг подумала об Олеге: а я бы смогла? Жить в детдоме. Мыть полы по ночам… Я усмехнулась. Выучиться, вырасти, пройти стажировку в Германии… Дать глухим людям возможность слышать и знать, что тебя не взяли в какую-то самую обыкновенную пятую больницу.

Я отнесла цветы в ванную, подрезала стебли, налила свежую воду в вазу, отнесла её в комнату, и сама прошла туда же. Села на диван. По сравнению с Олегом моя жизнь была в шоколаде. Но что делать теперь? Казалось, безделушки из шкафа смотрят на меня, как мои дети. Ты будешь нас продавать? Отправишь в детдом?

Я выключила свет, чтобы их не видеть, включила телевизор – на экране кривлялись какие-то дядьки. Я убила их кнопкой пульта. Вот так же по чьей-то воле выключили и меня, выключили Олега. Нажали на кнопку: идите, гуляйте, вы свободны, механические муравьишки.

Мне захотелось выйти из дома, поехать на машине, сделать вид что куда-то тороплюсь, что мне нужно куда-то успеть. Съездить в кино? В театр? Но что это даст, если после