–Какое, в сущности, дело нашей заведующей до вашей личной жизни? – я злилась, запирая дверь кабинета. Я знала, что не смогу ничего изменить.
–Да ладно, потерплю. – Фаина усмехнулась чему-то своему. Усмехнулась нехорошо, горько. Я хотела взять её под руку, но идти было неудобно – коридор был узкий.
–Я пойду вперёд, – сказала я. -Не отставайте.
Но по дороге нас разъединили, и когда я села в зале в третьем ряду, её уже остановили и велели подождать, а потом выставили перед всеми.
И ведь я тоже сидела на том собрании. Я не могла уйти и бросить её. Да ведь и мне потом припомнили бы уход.
–Вскрылись ужасающие подробности, – читала по бумажке профсоюзная дама.
Оказалось, что мужичок не мог надолго отойти от своей больной жены, и Фаина Фёдоровна приходила к нему в квартиру ночевать. Ещё и помогала ему иногда – вынести судно, поставить укол.
«Они вместе обманывали жену…»
В зале вдруг установилась любопытствующая тишина. И я не закричала: «Прекратите! Это всё не предмет для публичного обсуждения!» Я только ловила Фаинин взгляд, чтобы ободрить, но она не смотрела на меня. Я видела её какую-то ненормальную, не свойственную ей полуулыбку и взгляд наверх, в потолок, поверх всего, поверх нашего идиотизма… А может быть, когда смотришь вверх, не проливаются слёзы?
За что её мучили? За то, что она под конец жизни завела «похабный романчик» со старичком, связанным с больной и полусумасшедшей женой? Но ведь она ничего не отбирала у его жены. Ни квартиру, ни деньги. Ей просто хотелось внимания, может быть и секса, почему, нет? Да просто пройтись по улице в компании мужчины. Но странное дело, я понимала Фаину Фёдоровну сердцем, а умом мне почему-то было жаль жену этого «старичка». Я думала, как же так? Вот заболела бы моя мама, а папа завел бы роман с медсестрой из поликлиники и ночевал бы с ней в соседней комнате? И мне не приходило тогда в голову, что абсолютной правды и справедливости нет. А прав всегда тот, кого ты сам больше любишь.
О чём думала Фаина Фёдоровна во время того собрания? Она стояла перед нами, слушала дурацкое «обвинительное» заключение и думала: «Только бы не выгнали с работы». Наверное, её и уволили бы, но другой сестры для работы со мной в кабинете не было. Её решили «приструнить», а заодно припугнуть и меня. Ей объявили выговор за аморальное поведение, несовместимое с этикой советского человека, опозорившее высокое звание медицинского работника. И она вытерпела всё это из-за денег, которые должна была заработать для внуков.
–Фаина Фёдоровна, а вы больше не выходили замуж?– спросила я как-то её.
–Замуж? А кто меня возьмёт? Вдову, в одной комнатке с двумя детьми. После войны есть было нечего. Только и думала, как прокормить, работала сутками. Но, между прочим, она гордо вскинулась на меня, я ведь не страшненькая была. Только одета была очень плохо. У меня никогда хороших вещей не было. И я так рада, что у дочки и шуба есть, и хорошее пальто.
–Вы купили?
–Помогла. – Она сказала это с гордостью. -Муж у дочки не много зарабатывает, да и выпивает.
Я часто рассказывала о Фаине Фёдоровне у себя дома. Но рассказывала не всё. С её появлением в моей жизни образовалась граница – сумма знаний до моего прихода на работу и после. И как это ни глупо звучит, именно с Фаиной Фёдоровной, а не со всем багажом своих медицинских знаний и своего детского опыта я стала взрослеть.
Я не помню точно, когда Виолетта пришла ко мне на приём – кажется, это было значительно позже кидания карточек или судилища над Фаиной. И с Володей Мартыновым её приход в моей памяти был никак не связан.
Я сказала, как всегда, в сторону двери: «Входите!», и она вошла. Она была примерно моей ровесницей, но в отличие от меня – яркой, сияющей, в нарядном платье. Так ходят в театр, а не в поликлинику. Я даже подумала, что она зашла по ошибке. Может, искала известного в нашей поликлинике ловеласа – тренера по лечебной физкультуре. К нему вечно рвались какие-то дамочки. Но она зашла в кабинет ко мне и сказала, улыбаясь, и как бы между прочим:
–У меня что-то горло побаливает.
Я настороженно отношусь к таким «лёгким» больным. Часто под такими предлогами приходят психопаты. Неосознанная, а иногда и осознанная цель их визитов – выпустить свой собственный пар. Плохое настроение, зависть к кому-нибудь, невозможность отомстить или заставить плясать близких под свою дудку, а часто просто ненависть ко всему миру. Сначала они жалуются, обаятельно улыбаясь, что у них «просто побаливает» горло, потом они говорят, что им стало намного хуже (хотя объективно картина не меняется), потом они кричат, что они умирают, и, в конце концов, всё заканчивается какими-нибудь неприятностями для врача в виде угроз, оскорблений и жалоб, после чего «ужасные», «смертельные» боли тут же проходят.
Виолетта (я запомнила навсегда, как звали эту красавицу) плавно, как бабочка, опустилась на стул, поправила подол платья и широко открыла рот раньше, чем я ей об этом сказала. И я сразу увидела на её выбухшей левой миндалине обширную и глубокую, с изъеденными краями, покрытую фибрином язву. Видимо что-то изменилось у меня в лице, потому что Фаина Фёдоровна не стала спрашивать, как всегда:
–Антибиотики?
Я прощупала у Виолетты лимфатические узлы. Подчелюстные, шейные и подмышечные. О компьютерной томографии тогда у нас в поликлинике никто и не слышал. Фаина наблюдала за мной молча и настороженно.
Виолетта спокойно выполняла все мои указания, и всё время чему-то улыбалась.
–У вас какой-то праздник? – Я была озадачена, спросила просто так, чтобы выиграть время.
–А я в последнее время всё время улыбаюсь, – ответила она и засмеялась. -У меня дочка родилась. Здоровенькая. Мне в консультации сказали, что будет ребёнок-даун и хотели, чтобы я аборт сделала, а я не стала. И вот! – И Виолетта опять засмеялась. -Но я ни на кого не сержусь. Могут ведь врачи ошибаться. Любой может ошибаться.
–А сколько дочке?
–Два месяца вчера исполнилось.
–Вы кормите?
–Ага! – И она приложила руки к грудям, проверяя, прибыло ли молоко. -Я за беременность так переживала, что ужас как похудела! А сейчас опять поправилась, и так сильно, что на меня теперь ничего не лезет, кроме этого платья. А платье-то мамино! – И она опять так расхохоталась, что вместе с ней разулыбалась и Фаина.
–Вы мне выпишите что-нибудь в горло побрызгать, а то мне ведь лекарства пить никакие нельзя. Я хочу минимум до года ребёнка кормить.
–Хорошо.
Всё это время, пока она болтала, я думала, как ей сказать. Вариантов у этой язвы было три: мононуклеоз, проявившейся пока на одной стороне (это был бы самое лёгкое и простое), сифилис и рак. Сифилис тоже можно было бы лечить, но рак… Язва выглядела угрожающе, как бомба.
–Вот вам полоскание. На травках.
Фаина Фёдоровна протянула Виолетте рецепт из тех, что мы заготавливали для стареньких больных, страдающих от пожизненного и безобидного, в принципе, фарингита.
–Спасибо! – Виолетта встала, чтобы идти.
–Подождите. Ещё нужно будет сдать кровь.
Я решила не пугать её заранее.
–Общий анализ и…
–Посев на антибиотики? – с готовностью спросила Фаина, вытягивая из пачки направление-заготовку.
–Нет. Реакция Вассермана.
У Фаины Фёдоровны округлились глаза. Виолетта тоже сделала жалобное лицо
–Это из вены? Я боюсь. У меня вены плохие. В роддоме девчонки измучились, когда стимуляцию кололи.
–Ну, как-нибудь потерпите.
–А зачем нужен этот анализ?
Я замялась
–У вас процесс не совсем обычный. Это требует дополнительного исследования.
Она даже не спросила, что за процесс. Она была так полна веселья, энергии, радости, что не сомневалась в хорошем и не думала о плохом.
–Ладно, попробую! – Она опять схватилась за груди и опять засмеялась. -Ой, потекло! Хорошо, живу недалеко.
–Не задерживайте с анализом! Чтобы завтра же сдали, а послезавтра – ко мне! – крикнула я, но она уже умчалась кормить свою дочку.
–Что у неё? – спросила Фаина, придерживая в дверях рвущегося к нам следующего больного.
–Хорошо бы, мононуклеоз, – сказала я. -Атипичное течение атипичной ангины. Если это так, то завтра-послезавтра ещё одна язва появится и с другой стороны. Но…
Фаина посмотрела на меня скептически.
– А Вассермана-то зачем назначали? Как сифилис мог в таком месте появиться?
Я важно ответила, хотя сама не имела об этом никакого практического понятия:
–Французская любовь.
–Она ж кормящая мать!
Я посмотрела на Фаину со значением:
–Всякое бывает…
Та поморщилась, потом спохватилась.
–У вас порезов свежих на руках нет? А то ещё заразитесь. Через ранки-то тоже заражаются. На фронте-то сифилиса было много…
–Нет у меня ничего.
Я видела, она отложила использованные только что инструменты отдельно и обработала их с особенной тщательностью.
Виолетта прибежала ко мне с анализами такая же сияющая, как и в прошлый раз, но плюхнулась на сиденье уже не так задорно.
–Что-то горло у меня не проходит. Я теперь в зеркало на него каждый день смотрю.
Мононуклеаров в крови не было, реакция Вассермана показывала чёткие минусы. По закону подлости со стопроцентной вероятностью это был рак.
–Вам нужно поехать в онкодиспансер на исследование.
Онкодиспансер тогда, да и сейчас, (но тогда в гораздо большей степени, чем сейчас), был чем-то вроде городского пугала для больных. Той телеги, в которой везут осуждённых на казнь.
Виолетта посмотрела на меня с удивлением:
–Куда?
И тут же:
–Ой, вы выпишите мне что-нибудь посильнее. Мне некогда ехать на какие-то исследования.
Она была всё так же цветуща, молода, с румянцем во всю щёку. Но только вместо сияния в её глазах появилось недоумение. Разве может какое-то странное, незначительно болезненное ощущение в горле помешать ей быть счастливой?
–Вы замужем? – спросила я.
Она пожала плечами, мол, к чему такой вопрос…