Я смотрела на других, заводящих роман за романом или интрижку за интрижкой, не только без зависти, но даже с некоторым презрением, как к существам другого вида. И вообще, мне не нравилось, когда кто-то прикасался ко мне, обнимал меня. В объятиях, например, во время танца, мне становилось жарко, душно и хотелось побыстрее освободиться. Целоваться мне тоже не нравилось. Я не испытывала ничего приятного от этих влажных прикосновений. И ни одного сколько-нибудь серьёзного романа у меня к моим двадцати четырём годам не случилось. Как это ни смешно, но знаменитая фраза одной перестроечной тётки «В Советском Союзе секса нет!» как нельзя точно относилась ко мне. И вот в двадцать четыре года половой инстинкт вдруг впервые сыграл со мной злую шутку. А ещё хуже эта шутка обернулась для Володи Мартынова.
Я открыла глаза и поняла, что уже утро. Я попыталась вспомнить, какой сегодня день. Оказалось, что сегодня должны прооперировать Бочкарёву. Интересно всё-таки, как она теперь дышит? Наверное, напичкали бронхолитиками. Ну, дай ей Бог, конечно…
А всё-таки я голову могла дать на отсечение, что оперировать её будут зря. Даже самая простая операция – это риск, и за неё больной может расплатиться жизнью, а доктор свободой. Свобода одного или жизнь другого. Всегда ли это равноценно? Я вспоминаю очереди моих удачно вылеченных больных. И вдруг встаёт потерянное лицо Виолетты. Усмешечка Балаганова. Торжественный поцелуй Моряка… И Володя… Володя …
Я стараюсь не вспоминать его, но забыть не могу.
Над его развёрнутыми плечами пловца возвышалась мощная шея. На ней крепко сидела пропорциональная туловищу, аккуратная голова со смеющимися нахальными глазами, крепким носом, ярким, широко растянутым в улыбке ртом. А его русые, густые волосы мне всё время хотелось погладить. Они были довольно жёсткие на ощупь (я ведь прикасалась к ним при осмотре) и коротко пострижены, но всё равно не хотели покоряться стрижке и ложились волной на висках и у шеи.
Конечно, я не могла не видеть, что Володя Мартынов пользуется мной для получения больничного листа и возможности легально не ходить на работу. Я видела это прекрасно, но всё моё существо этому сопротивлялось. Всё моё существо хотело от Володи любви.
После того, как я обнаружила у него паралич одной голосовой складки и назначила ионофорез на неделю, и на столько же дней выдала больничный лист, Володя ко мне не заходил. Это я сама под разными предлогами выскакивала из кабинета, чтобы пройтись в сторону физиотерапевтического отделения, но ни разу Володю не встретила.
Зато однажды его увидела Фаина Фёдоровна. Вернулась в кабинет, сердито тряся головой.
–Красавчик-то ваш, будто с юга. Загорелый стал… Любезничает в физкабинете с медсестричкой. Как только успевает? И лясы точить ему там не больно. Зачем вы ему больничный дали? Ходил бы на работу, а вечером на процедуры. Физкабинет работает до восьми, вполне бы успевал.
Мне было тошно. Мне было тошно от жары, от других больных, от того, что не получилось быстро и красиво вылечить парня, в которого я влюбилась, от ревности, что пока я тут принимаю больных, он, как прекрасный и опасный зверь, привлекает к себе юных красавиц. Я-то ведь тогда в свои двадцать четыре считала себя уже не очень молодой. Но само главное, мне было тошно от того, что я не понимала, отчего у него возник паралич. Всё мне было противно вокруг. И сама себе я была противна.
Прекрасно на самом деле, что сейчас многое можно найти в интернете. Тогда мы зависели от библиотеки. С июня по август наша институтская библиотека работала только для абитуриентов. А областная, общая для всех, вообще закрылась на ремонт. В моём «домашнем» учебнике в разделе ларингиты, отсутствовал один лист. Я знала об этом, но всё равно купила у букиниста этот учебник без листа, потому что другого такого же учебника в магазине не было. И никакого другого учебника тоже не было.
Подписывая обходной после окончания института, первым делом нужно было получить печать в библиотеке, что книги сданы. И, трудно сейчас это представить, но и ксерокса тогда тоже не было, зато полки магазинов были уставлены томами воспоминаний «Леонид Ильич Брежнев. «Малая земля». Война в районе Новороссийска заменила собой всё – монографии по медицине, истории, химии; тонны бумаги шли на политпросвещение. Мне достаточно было бы иметь хоть ещё одну книжку по лор-болезням, чтобы понять, что с Володей…
Как странно цепляются обстоятельства жизни одно за другое. Не будь в моей единственной книге выдран именно на этом месте лист, я бы, возможно, не познакомилась бы потом и с Сергеем. А не познакомившись с ним, может быть, по-другому смотрела бы вообще на мужчин… Эти двое – Володя и Сергей, вызвали у меня стойкий пожизненный иммунитет к мужскому полу. Может, они были для меня своеобразной прививкой, уберёгшей меня от ещё более опасной инфекции? Кто его знает. В конце концов, я одиночка. Не так уж это и плохо.
Неподвижная голосовая складка в Володиной гортани тревожила меня всё больше. Я думала о ней постоянно. Ну, почему же, почему возник этот паралич? Я договорилась о консультации с неврологом, но консультация ничего не дала.
–Вероятней всего осложнение после какой-то инфекции, – сказала невролог.
Может у неё тоже был выдран целый раздел в какой-нибудь книжке?
–Бывает, что взрослые люди корь на ногах переносят. При кори тоже бывает паралич складок. Может, ещё был какой-то токсикоз. Может, не всё он рассказывает…
–Токсикоз беременных, – съязвила Фаина Фёдоровна и со значением на меня посмотрела.
–Может, пил какую-нибудь дрянь, – докончила мысль невролог.
–Не похоже. Он не из таких.
–Вы в нём видите только хорошее, – сказала Фаина, когда мы остались одни. -А зря. Тот ещё фрукт.
Когда после ионофореза Володя пришёл без всякого эффекта, но с желанием ещё поваляться на пляже, я поняла, что должна организовать ему консультацию в нашем главном стационаре.
–Поедем вместе.
–Зачем? У меня ничего не болит, а к осиплости я уже привык. Ещё немного – и захриплю, как Высоцкий. Девушкам это нравится, – Володя подмигнул довольно глумливо.
–Покажи гортань.
–Пожалуйста. Я дома тренировался.
У него действительно теперь получалось это легко.
Отстающая голосовая складка оставалась в прежнем положении, но здоровая ещё немного перекосилась, видно мышцы гортани её подтянули, замещая дефект, и за счёт этого перекашивания голос звучал уже сносно. Но всё равно я чувствовала, что что-то тут не так. Я тревожилась, но объяснения найти не могла. И позвонить, спросить было не у кого. В стационаре врач может попросить коллегу посмотреть больного, а в поликлинике доктор сам себе и специалист, и консультант. Да и поехать, показать больного старшему товарищу некогда. В рабочее время идёт приём, по вечерам из стационара врачи уходят домой. Прошло ещё несколько дней, прежде чем я договорилась о визите, дождалась ночного дежурства врача, у которого проходила интернатуру. Я сама решила ехать с Володей, хотя могла бы послать его одного.
Июль катился к закату, в воздухе стояло жаркое марево, мечталось искупаться, потом посидеть в кафе, поесть мороженое, запивая его персиковым компотом… А мы с Володей маялись в троллейбусе, набитом пассажирами, возвращающимися с работы. На улицах пахло арбузами и пылью. И всё вокруг – и улицы, и дома, и прохожие в светлых рубашках, девушки в сарафанах, в босоножках на платформе, и карагачи – всё казалось не ярким, а немного притуплённым от осаждающегося зноя.
Нас тесно прижимала друг к другу толпа. На лбу Володи проступили крупные капли пота, и кожа от этого серовато бугрилась, как у травяной жабы. Он опять пытался прижаться к моей ноге своим жарким бедром, внедриться между моих ног, но я волновалась о консультации, мне хотелось пить, и я уже не чувствовала возбуждения, только механическое давление его ноги. Он, видя мое невнимание, перестал. Очевидно, что я была не из тех, с кем бы ему хотелось добиться успеха любой ценой. Ему стало скучно.
Мой знакомый врач завёл нас в смотровую. В ней были опущены чёрные плотные шторы, чтобы ярче был свет от настольной лампы, и хотя я, конечно, знала, что в смотровых в ЛОР- отделениях всегда так, комната показалась мне похожей на тёмную, мрачную пещеру.
Врач посмотрел Володе гортань и сразу спросил меня (привет, привет – и Даше, и прооперированной сегодня Бочкарёвой):
–Ты лёгкие слушала?
–Нет.
–А рентген делала?
–Рентген чего?
–Грудной клетки.
–Нет.
–И терапевту не показывала?
–А надо было?
Он вытащил из тумбочки фонендоскоп. Повернулся к Володе.
–Снимай рубашку.
Впрочем, когда я спрашивала Дашу, слушала ли она лёгкие Бочкарёвой, я не имею в виду Володин случай. Лёгкие Бочкарёвой не имеет никакого отношения к Володе.
Я не помню сейчас в подробностях Володино лицо, не думаю о нём. В течении нескольких лет, уже после того, как я ушла из поликлиники, оно представлялось мне грозовым облаком, подсвеченным солнцем. Страшно вблизи такого облака идти вдаль – оно вроде бы до времени и веселит, и притворяется безобидным, но проходит несколько минут, и облако темнеет, прячет внутри себя свет, наливается гневом, проливается потоком дождя.
Такое облако несколько раз за жизнь снилось мне. Оно было непохоже на Володю, но подхватывало всё вокруг – и землю, и траву, и деревья и несло меня куда-то в темноту, где кто-то плакал, кричал, звал на помощь.
Врач долго слушал Володю. Мягко поворачивал его в одну сторону, в другую. Слушал спереди и со спины. Потом даже стучал пальцами, по старинке выстукивая грудную клетку.
–Тупо. – Показал он мне. -Здесь тупо. Очаг уплотнения примерно три на три. Ближе к верхушке.
Имелась в виду не моя тупость. Так звучала под пальцами врача Володина грудная клетка. Уплотнение в лёгком. И я похолодела от внезапного прорыва в памяти. Мы же учили это ещё на первом курсе! Кафедра анатомии. Возвратный нерв. Тоненькая веточка, которая сначала идёт вниз в составе общего крупного ствола, а потом, взбунтовавшись вдруг вопреки правилам хода всех других нервов, с середины пути сопротивляется общей тенденции и начинает карабкаться снова вверх – против силы тяжести. Возвращается от средостения к горлу. Спешит мимо лёгкого, мимо сердца, огибает самые крупные сосуды. Идёт несимметричными путями с правой и левой стороны. Зачем, почему, какая насмешка эволюции заставила эту непослушную ветвь идти против всех? Веточк