а эта отвечает за работу нижних мышц гортани, которые тянут за собой голосовые складки. И будто фотографически я вспомнила сноску в учебнике: «У жирафа этот нерв проходит путь длиной почти 4 метра – сначала вниз, а потом – вверх».
У жирафа.
Мне стало жутко. Картинка из анатомического атласа будто раскрылась предо мной. Где, ну вот где я должна была взять этот атлас, который меня заставили сдать в библиотеку сразу после сдачи экзамена по анатомии? Почему все думают, что знания – это что-то постоянное? Каждый день мы забываем какие-то слова, мы не можем отыскать адреса и телефоны, мы путаемся в названиях улиц, мы даже со временем забываем, как зовут тех, кого когда-то любили!… Ох, где обитают эти небесные создания, эти врачи, которые имеют свои обширные кабинеты с библиотечными полками по стенам? Сорок четыре человека в день, двести шестьдесят три в неделю. Ни книг, ни лекций, ни семинаров, ни свободного времени, ни знающего человека рядом.
Анатомический атлас Синельникова. Три тома. Жёлтая дерматиновая обложка. Вес – килограмма три каждый том. Вот нарисована гортань, ниже её щитовидная железа, дальше сосуды, сердце, лёгкое. Возвратный нерв не проходит через них, он проходит рядом. Ни щитовидка, ни сосуды, ни сердце – ничто не давало Володе симптоматику. Ниже лёгкого нерв не опускается. Значит, искать я должна была там. У Володи поражена правая складка. Следовательно, искать нужно с правой стороны.
Что такое есть лёгкое? По сути это ячеистая ткань из мелких и мельчайших пузырьков, пронизанная трубками бронхов и сосудов… Если бы что-то было в бронхе – Володя бы кашлял. Ну, почему за всё время, что я его наблюдала, он не кашлянул ни разу?
Господи, что же там такое?
Последняя надежда – эхинококк. Кисту можно удалить, пусть вместе с частью лёгкого. Но жить больной останется… Пусть это будет эхинококк!
Володя сидел, ничего не подозревая.
–Идите к рентгенологам. – Скомандовал врач. -Сделают снимок, всё станет ясно.
–Может мне можно сейчас и флюорографию сделать? На работе требуют, а я всё никак не схожу. -Володя был из тех людей, которые не упускают любую возможность использовать ситуацию в свою пользу.
–Чего же ты раньше не сходил? Надо было сходить, – индифферентно отозвался мой врач.
Если бы я была сторонним наблюдателем, я тоже ничего бы не заподозрила в голосе.
Мы с Володей остались сидеть в коридоре, а мой старший коллега ушёл договариваться, чтобы сделали снимок. Нам пришлось ждать. «Скорая» привезла старушку с переломом бедра, и на очереди был ещё один человек из какого-то отделения. Я волновалась так, что у меня тряслись руки, и я зажала их между колен.
–Ждите, – сказал нам наш врач и ушёл к себе. -Как сделают снимок, приходите, обсудим.
Володя поморщился. Ему надоело.
–Может, в следующий раз? Зачем мне рентген грудной клетки?
–Нет. Раз договорились, нужно сидеть. – Мне было тяжело. Гораздо удобнее было его отпустить, отослать домой, сказать, чтобы шёл на рентген в поликлинику, потом к терапевту или к хирургу, но я понимала, что если отпущу, он ещё больше потеряет время.
И он остался сидеть, равнодушно оглядывая потолок и рассматривая плакаты на стенах. Он щурился, пытаясь прочитать заголовки, и я отметила про себя, что, наверное, у него близорукость, а раньше я этого не замечала. И мне вдруг стало обидно. Неужели я вообще ничего для него не значу? Я всего лишь стрелочник, случайная девчонка, которая привела его на рентген и выдала больничный. Почему именно я оказалась у него на дороге? И почему я, будто в отместку за невнимание, как назло, совершенно забыла про возвратный нерв?
Внутри меня плавился сгусток льда и полыхал сгусток жара.
Господи. сделай так, чтобы это был эхинококк!
И странно, в этом коридоре возле рентгеновского кабинета из меня куда-то улетучилась моя влюблённость. Чувство вины не разжигает любовь, а убивает.
Коридор был пуст, было слышно, как в кабинете женщина рентген-техник что-то громко говорила старушке, и что-то там ухало и перекатывалось, как будто в кабинете ворочался великан.
Володя вплотную подошёл к плакату, пугающему туберкулёзом, и, улыбаясь, рассматривал изображение распадающейся каверны.
–Надеюсь, у меня не эта дрянь?
Господи, сделай так, чтобы у него была «эта дрянь»!
Я вспоминала Виолетту и уговаривала себя, что снаряд не падает дважды в одну воронку, и тут же думала, что ведь это разные снаряды. Я цеплялась за мизерную надежду, что может быть причина повреждения связок какое-нибудь кровоизлияние, которое я почему-то не вижу, или какой-нибудь особенный паралич, а лёгкое – это что-то другое, случайное, не относящееся к делу, но сама понимала, что надежда моя – не более чем самообман.
Володя посмотрел на часы, вздохнул и плюхнулся на стул рядом со мной.
Что такое старость? Это когда тебе некуда идти и тебя никто нигде не ждёт. Этот постулат легко делится на две части, но ни одна из них не работает без другой. Если тебе есть куда идти – плевать, что тебя где-то не ждут. Если тебя где-то ждут, то ты сама решаешь, идти тебе туда или не идти. Я придумывала себе занятия: можно сходить в магазин одежды, в музей, на выставку. Записаться на курсы иностранного языка. Посетить кружок каких-нибудь танцев. Перекрасить волосы, чёрт возьми. В конце концов, можно съездить отдохнуть. Кто его знает, удастся ли вообще в скором времени куда-то не то, чтобы поехать, а вообще что-то купить. Может быть, неделя у моря поможет мне найти какой-нибудь выход? Но мне было противно даже думать обо всех этих развлечениях. Зачем себя обманывать? Развлечения – на то они и развлечения; они имеют смысл, когда у тебя нет времени развлекаться и тогда они становятся ещё слаще, как запретный плод. Или когда у тебя есть время и есть деньги, чтобы развлекаться. А когда полно времени, но нет денег… С другой стороны, как нас учили, «ничто не стоит так дорого, как время»? Или ещё: «богатство общества исчисляется наличием свободного времени у его членов». Слово «член» теперь ассоциируется не со словом «общество».
В этой духовной жвачке прошёл весь день. Я тупо запихивала в рот какую-то еду, запивала её водой и валилась в постель. «Член», «общество», «время»… Ни одного медицинского термина в голове. Мысль о чтении вызывала тошноту. Как гриб-дождевик я распухла от спор ненависти, бездействия, невозможности. И всё это перемешалось во мне – ненависть к бездействию и невозможность действия. Я задыхалась от запаха этих ядовитых спор, но не могла их вытряхнуть из сознания. Сон был не радостью и не отдыхом, он был ещё одним средством отупения. И меня мучили мысли об Олеге. Зачем он оказался на моей дороге? Что он думает обо мне? И самое непонятное мне самой заключалось в том, что я думала: «как глупо всё получилось» и, одновременно, «когда он снова придёт». Я не хотела, чтобы он приходил, но я его ждала, и не хотела ждать, и не хотела о нём думать, но всё-таки думала. Всё это раздражало, запутывало и угнетало меня ещё больше.
Вечером раздался звонок в дверь. Я специально пошла открывать в том же старом, застиранном халате, злая и непричёсанная. И ещё даже не открыв дверь я уже знала, что это Олег.
–Как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать.
–Что тебе надо от меня? – Я сама не узнала свой голос – глухой от ненависти.
Олег отпрянул.
–Просто… Хотел узнать, как у тебя дела?
–В пятую больницу меня тоже не взяли! – сказала с сарказмом.
–А ты подавала? – Он удивился.
Я пожала плечами. -Конечно нет! Но решила сразу сказать тебе об этом. Ведь ты же это хотел узнать?
Он отступил назад на лестничную площадку, повернулся и пошёл к лифту.
–Олег! – крикнула я.
Лифт так и стоял на площадке, готовый к отплытию, на всех парусах.
Олег вошёл в него и исчез. Только звук – отвратительный и навязчивый сообщил, что лифт ушёл вниз. Как я раньше не замечала этот звук?
–Ну, и ладно! – Крикнула я вслед лифту и со страшным грохотом захлопнула свою дверь. Швырнула тапки броском с ноги и опять повалилась в постель.
Из рентгеновского кабинета высокая худая медсестра выкатила на инвалидной каталке крохотную старушку в красном платке, одёрнула халатик, поправила причёску. Скрипнули металлические обода коляски, они уехали. Больной из другого отделения так и не появился, Володя и я зашли в кабинет.
Когда снимок был сделан, я поговорила с рентгенологом наедине. Он был краток:
–Скорее всего, опухоль.
Я оставила Володю ждать и вместе со снимком пошла к тому врачу, который Володю смотрел. Тот, прочитав описание, почесал в затылке.
–Что тут можно сделать? Отправляй к онкологам.
–Может, доброкачественная? – со слабой надеждой спросила я. Тот пожал плечами. -Ну, всё может быть. Хотя… – он снова скептически взглянул на снимок и отдал его мне.
–Вы можете сами сказать?
–Зови.
Я открыла дверь, Володя вошёл. Врач был краток. К концу его сообщения Володя медленно повернулся ко мне. Лицо его побледнело.
–Что же ты меня лечила столько времени, сука? – сказал он мне и тут же, при враче, замахнулся, будто хотел меня ударить. Кулак его трясся, и все лицо и фигура затряслись тоже. Я стояла, готовая ко всему. Ну, пусть ударит, убьёт меня, если хочет.
Врач сделал шаг Володе навстречу.
–Потише, парень. – Он был взрослее и крепче Володи, этот врач. -Гортань у тебя уже была повреждена, когда ты пришёл на приём. Ведь ты сипел? – Врач показал ему на историю болезни. -Мой тебе совет, скажи Ольге Леонардовне спасибо, что она тебя привела ко мне, и что вместе мы установили диагноз. И беги теперь скорее к онкологам. Может, другой бы врач лечил бы тебя несколько месяцев.
Володя повернулся и вышел. Из-за двери донеслось матерное ругательство. Я выхватила у врача снимок и побежала по коридору.
–Володя! Ещё не всё потеряно… – Я догнала Мартынова и кричала, и хватала его за руки. -Володя, кто мог догадаться? Кто мог подумать? Это так редко встречается…