Паша ржёт, как мужик на ярмарке. И даже прихлопывает себя по ляжкам.
–Ольга Леонардовна, всё равно же на голове! Зато будет двойной приём – по ЛОР и по глазам.
Теперь мы смеёмся оба. Я с иронией, а он – не знаю.
–Будете доучиваться?
–Пройду где-нибудь коротенький курс. Да там не нужно особых знаний. Если что – всегда можно направить в ту же пятую больницу.
Мы некоторое время молчим.
–А Даша где? – Без особенного любопытства, скорее просто так, спрашиваю я.
–Ой, Даша… Вы не в курсе, какие у неё неприятности?
–Нет.
–Она больную прооперировала, вот перед самым тут нашим разломом. И говорит, сделала всё идеально. Даже кровотечения, как такового, не было. Увезли больную в палату. А утром Дашка приходит, а та в коме. В реанимации и вообще под вопросом. В сознание до сих пор не пришла.
–Бочкарёва? – спрашиваю я. Я уверена, что это она.
–Не знаю фамилию. Дашка тут же ушла в отпуск. Но она-то не виновата. Это может анестезиолог чего …, или уже позднее, реаниматоры. – Он посмотрел на мой пакет.
–А вы собираетесь?
–Да.
–Так и не откроете секрета, куда уходите?
–Паша, я правда не знаю!
–Ну, ладно.– Он смотрит на меня осуждающе и недоверчиво. -Счастливо вам! Может, ещё пересечёмся.
–Конечно, увидимся, – говорю я и сама этому верю. -Мир тесен, Паша.
Он уходит, я смотрю ему в спину, а сама думаю о Бочкарёвой и о том, что Фаину Фёдоровну я больше так и не видела ни разу.
Володины родственники подали на меня жалобу в прокуратуру. Я ходила к следователю. Была создана комиссия. Мне дали выговор, но уголовное дело заводить не стали. Комиссия подтвердила, что я допустила врачебную ошибку – неправильно установила диагноз, но эта ошибка на исход заболевания не повлияла. Володя умер бы всё равно. В период разбирательства и главный врач, и заведующая сильно струхнули. Главный вызвал меня к себе и сказал:
–Если тебя будут спрашивать, какую последипломную подготовку ты проходила, скажешь, что ходила на двухнедельные курсы.
Мне было и смешно, и грустно. Я действительно как-то просилась на курсы, мне хотелось вырваться из рутины, узнать что-то новое, хотя курсы эти никакого отношения к Володиному заболеванию не имели.
Я отлично помнила, как главный ответил на мою просьбу:
–Вот проработаешь годков с десяток – тогда пойдёшь!
А теперь он боялся, что я нажалуюсь на него за то, что не отпустил меня, хотя обязан был отпустить раз в год на курсы молодого специалиста.
–А разве я посещала последипломную подготовку? – глядя ему прямо в глаза, спросила я.
–А как же! -ответил главный. Теперь он был сама доброжелательность.
–Я тебе не только отпуск под это дело на две недели дал, как ты просила, мы тебя в командировку на них отправили! – Он посмотрел на меня со значением и веско добавил:
–Командировочные получишь в зарплату.
Деньги мне действительно перечислили, но дело было не в них. Мне не хотелось кляузничать. Ведь не виноват главный врач, если я сама прошляпила опухоль лёгкого?
В прокуратуре тоже особенно не копали.
–Вы, Ольга Леонардовна, молодой специалист?
–Да.
–Какой у вас стаж работы?
–Один год.
–Понятно. – Он взял со стола какую-то бумагу. -… «За время работы в поликлинике врач Григорьева показала себя вполне грамотным, ответственным молодым специалистом…».
–Это главный врач писал? – спросила я.
–Заведующая поликлиникой.
–Вы мне не можете дать копию этой бумаги?
–А вам зачем?
–Просто. На всякий случай.
–Ну, скажите секретарше, она вам сделает. За шоколадку.
Я сама тогда ещё не знала, зачем мне копия. Но, как выяснилось, она мне потом пригодилась.
Удивительно, что тяжело переживая эту свою врачебную ошибку, я довольно скоро забыла о своём любовном влечении к Володе. Как будто и не было никогда моего томления, жара, ожиданий, волнений. Я не хотела ничего вспоминать – ни его руки, ни улыбку, ни плечи пловца… Только долго ещё потом при малейшей охриплости у других больных я тут же гнала всех на рентген. И остановить меня не могли уже никакие нормы и никакие правила поликлиники. А когда месяца через два после того памятного похода с Володей на консультацию, я познакомилась с Сергеем, мне самой стало казаться странным, что абсолютно не похожий на Володю человек вдруг так быстро и сразу завладел моим телом, разумом, желаниями, жизненными установками. В общем, полностью перевернул мою жизнь.
Пакет с манатками снова оказался большим. Откуда всё-таки с годами копится столько вещей? Пока я перепаковывала барахло, в наш кабинет через набок свороченную дверь протиснулась Даша.
–Вы здесь?
Моё присутствие было очевидным. Она прошла к своему столу и начала со злостью выдвигать ящики.
–Ты в отпуске?
–Угу. – Она была в джинсах, в какой-то облезлой, но, по-видимому, модной куртюшке, с разбросанными по плечам светлыми волосами – молоденькая, будто школьница, и совсем не похожа на врача.
–Даша, а у тебя какой стаж работы?
–Зачем вам?
–Просто так.
–Седьмой год.
–А здесь ты сколько работаешь?
–Ну, как пришла после ординатуры, так и работаю.
Я удивилась. Я и не замечала, что мы сидим с ней в этой комнате, оказывается, немало лет. Женщины сейчас выглядят моложе, чем раньше. Выходит, Даше уже почти тридцать. Наверное, я в эти годы выглядела «солиднее». Зато сейчас никто не даёт мне моих лет.
–Даша, я слышала там неприятности с Бочкарёвой?
Даша вдруг резко развернулась ко мне, села на край стола, откинула волосы с глаз.
–Ольга Леонардовна, я вас очень прошу!
Она закусила губу, нервно потёрла лицо. Я вдруг в первый раз обратила внимание, какая у неё ещё маленькая, тоненькая и свежая рука. Не то, что у меня стала теперь – как у крестьянки. От мытья, от нагрузки, от инструментов. А раньше, как у Даши – перчатка шестой размер, колечко – шестнадцатый.
Даша вдруг сказала решительно, не глядя на меня.
–Если вдруг что-то случится, вы не говорите, что я вас просила больную проконсультировать. Ладно? И про бронхоспазм не говорите.
–А кому не говорить?
–Никому не говорите.
–Ах, Даша, Даша. Говорила я вам, не связывайтесь вы с этой операцией. Выписали бы лучше эту больную, как я предлагала. Столько лет эта Бочкарёва носом не дышала, но жива же была?
–Умная вы, больно, Ольга Леонардовна! -вдруг зло сказала Даша.
–Что? – удивилась я.
–Да ничего! -Даша нервно схватила волосы в горсть и стала скручивать их в тугой жгут. – Вы как с другой планеты! Ну, как я могла не взять Бочкарёву на операцию, если заведующая сказала, что надо оперировать, и я деньги за эту операцию уже заплатила!
Мне показалось, я не расслышала.
–Бочкарёва вам заплатила?
–Это я заплатила! И слава богу, что с Бочкарёвой я вообще никаких денег ещё не брала.
Я ничего не могла понять.
–А вы-то кому заплатили?
–Ну, Ольга Леонардовна! – в голосе Даши было и раздражение, и злость, и безысходность. -Ну, не прикидывайтесь же!
–Даша, я правда ничего не понимаю!
Она сидела, сгорбившись, на столе, закинув ногу на ногу. Пошарила в сумке, достала пачку сигарет, мельком глянула на табличку на двери «В отделении курить строго запрещается» и закурила. Тёмная длинная тонкая сигаретка красиво смотрелась в её руке.
–А вы что, не платили?
Когда больные платят врачам, это понятно. Сама я ни у кого ничего не прошу. Люди сами всё понимают, как говорила Фаина Фёдоровна. Что я могу сделать, если так устроено испокон веков? Но чтобы врачи платили больным?
–Мы все платили заведующей.
Даша выпускает в потолок дым. Запах дыма приятен: шоколад и ваниль.
–Как это?
Я пытаюсь вспомнить подробности наших буден. Вот с утра врачи собираются в кабинете заведующей, вот она назначает, кто будет оперировать, какого больного. Всё спокойно, рутинно, без возражений, без намёков, без упрёков…
–Даша, этого быть не может! Я столько лет здесь работаю и ничего не знаю.
Даша переводит на меня взгляд. Теперь он задумчив.
–Вы правда не платили? – Она и верит мне, и не верит.
–Клянусь тебе.
Даша раздумывает.
–Ну, может, заведующая просто связываться с вами не хотела? С другой стороны, разве вы не замечали, что вам уже довольно давно не давали оперировать ничего интересного. Все операции, кроме ушных, разбирали в основном мы с Павлом.
–Интересного? – Для меня это принципиальный вопрос. Я уже давно не хочу оперировать ничего «интересного». Интересное – это значит, не до конца понятное, не до конца отработанное. А я не люблю такие случаи. Я пришла к выводу, что оперировать нужно только тогда, когда совершенно ясно, что без операции не обойтись.
Даша пожимает плечами.
–Так можно всю жизнь на месте простоять.
Я усмехаюсь.
–А мы и стоим. Это конвейер с больными движется. А мы остановились где-то в мёртвой точке.
Даша не слушает меня. Она курит и размышляет вслух.
–А чтобы я заработала без операций?
–Так вы отдавали деньги заведующей, чтобы она вам давала больше оперировать, больница потом получала деньги из страхового фонда, а вам ещё приплачивали больные? Таким образом получалось, что не сам больной, а все вокруг него нуждались в операции?
Я всё ещё не могу поверить, что то, что говорит Даша – правда.
–И парни наши платили?
–Насколько я знаю, Павел – да. – Она стряхивает пепел на грязный пол. Смотрит на меня даже с вызовом.
–А почему вы думаете, Ольга Леонардовна, что платить за операции – это неправильно?
Я смотрю на неё и думаю, что я совсем уже не понимаю, что сейчас правильно, а что неправильно. Мне приходит в голову, что если Даша считает это правильным, значит, так теперь делают везде?
–Потому что поводом для операции должно быть только состояние больного.
–Ну, уж? Лечить можно и консервативно, и оперативно. Операцией вылечишь даже быстрее.
Я теряюсь.
Она покачивает красивой рукой с зажатой сигаретой. От сигареты остался уже только кончик с золотым ободком. Мне приходит в голову, что Даша смотрит на меня, как маленькая юркая ящерица смотрела бы на игрушечного динозавра – с недоумённым разочарованием: и вот это мой предок?