–У нас только одна плитка. И она всё время работает.
Он картинно крякнул и несильно, но показательно стукнул кулаком по столу.
–На фронте и то раненых лечили, а вы…
Я с опаской посмотрела на Фаину. Она молча разводила раствор.
Ни я, ни она даже не заикнулись, чтобы он посидел на кушетке, а я бы пока осмотрела следующую за ним женщину. Тишину нарушали только шум нагревающегося чайника с водой, чтобы развести фурациллин и звяканье склянки со спиртом. Фаина Фёдоровна протирала спиртом наконечник шприца.
Чтобы сэкономить время я достала из специального кармашка с рецептами заготовку:
–В течение завтрашнего дня для профилактики отита капли – борный спирт. Два раза в день по пять капель в ухо. Лучше лечь на бок и чтобы вам кто-то закапал. Утром и вечером. – Я размашисто вписала в рецепт фамилию больного и поставила свою подпись.
–А чего вы мне это даёте? – Мужчина не сделал ни малейшей попытки взять рецепт.
–?????
–Зачем вы мне это даёте? – Его грозно открываемый на каждом слове рот стал похож на сундук, и будто кто-то резко открывал и внезапно захлопывал крышку.
–Что б вы в ухо капали… – растерялась я.
–Я! ИНВАЛИД! ВОЙНЫ! -. Запах чеснока из его рта был невыносим.
–Ему лекарства полагаются бесплатные! – хриплым шёпотом пояснила мне Фаина Фёдоровна.
Три копейки стоил пузырёк тех самых капель. Те же три копейки стоил билет на одну поездку в трамвае. Пять копеек – поездка в метро. Батон белого хлеба – пятнадцать. Двадцать четыре копейки – литр молока. Два рубля двадцать – килограмм докторской колбасы. Пять рублей – бескостная говядина на рынке.
И вот тут я допустила окончательную оплошность. Мне надо было встать и выйти в коридор, дойти до кабинета заместителя заведующей по выдаче специальных бланков для специальных рецептов, передохнуть по дороге, обменяться с кем-нибудь улыбкой или парой ничего не значащих фраз и вернуться, вручив ему полагающийся рецепт. Но я повела себя, как… ОЛЯ ГРИГОРЬЕВА, ТЫ – ДУРА? Действительно, иногда я поступала так, что слово ДУРА зачёркивать было не нужно.
–Я знаю, что вы инвалид войны, – сказала я мягко.
Если бы в то время у меня был какой-нибудь гаджет с табло, он бы уже весь горел от перегрева, так быстро и ярко он должен был мигать мне словом «ОШИБКА!». Но гаджеты тогда ещё не изобрели, и буква «F» могла обозначать, что угодно. Скорее всего, мою Fантастическую веру в то, что любому человеку можно что-либо объяснить, и он поймёт, если я очень постараюсь.
–Видите ли, в коридоре много больных. Чтобы выдать вам специальный рецепт я должна буду затратить не менее пятнадцати минут, а у меня по нормативу восемь минут на человека. Мы не укладываемся. Нам с вами ещё ухо промывать. Купите капли сами в аптеке! Они стоят всего три копейки.
–Что-о-о? – Заорал мужик. -Вы что, не понимаете, что вы говорите?
Что-то во мне лопнуло и сдулось. Наверное, это была вера в человечество.
Я встала и пошла за специальным бланком. В дверях я обернулась. Фаина Фёдоровна невозмутимо вставляла поршень в корпус шприца.
Заместителя на месте не оказалось.
–А где?
–В регистратуре, кажется.
Пришлось идти в регистратуру.
Вернулась я с проклятым рецептом не скоро. Очередь перед моим кабинетом значительно выросла и понуро кучковалась, как перед похоронным бюро. Очевидно все знали, что приём инвалидов войны быстрым не бывает.
Я открыла дверь и замерла на пороге. Мужлан, закутанный в полиэтиленовую простыню, сидел на стуле в центре нашего кабинета неподвижно, как выточенный из дерева индийский божок и таращил глаза. Фаина Фёдоровна сосредоточенно, по всем правилам, делала промывание. Её белоснежный халат, простыня на кушетке, простыня на Мужлане, пол под его ногами – всё было залито фурациллином. При каждом движении поршня из уха била тугая струя, как из фонтанов-шутих в Петергофе. Это раствор, подаваемый под давлением, упирался в каменистую пробку и возвращался такой же плотной струей назад, обливая лимонными волнами всё вокруг.
–Даже не шевельнулась, – сказала Фаина Фёдоровна про пробку.
–Сила действия равна противодействию, – машинально заметила я.
–Я на вас жалобу напишу – заявил Мужлан шёпотом, осторожно открывая рот.
–Пересаживайтесь ко мне, – устало сказала я. Этот больной за сегодняшний день был двадцать восьмым по счёту. Неужели под напором Фаины Фёдоровны его треклятая пробка даже хоть чуть-чуть не сдвинулась с места? Если б сдвинулась, мне удалось бы её извлечь.
Больной пошёл ко мне прямо в мокрой простыне и клеёнке. Капли с клеёнки дождём полились мне в туфли.
Зондом – той самой моей любимой, длинной шестигранной металлической штучкой с сетчатой гравировкой и крошечным шариком на конце, я попыталась подцепить его замечательный артефакт. Ничего не получалось.
–Больно! Больно! – он тряс башкой, и я не могла подступиться. Я всё примеривалась, с какого края было удобнее подцепить эту чёртову пробку, но как только я делала к нему движение Мужлан орал, будто я, как итальянский мафиози, собираюсь отрезать ему ухо и огромной лапищей отпихивал мою руку.
Вдруг Фаина Фёдоровна подошла и обхватила одной рукой его голову, прислонила её к своему животу. Другой рукой она сжала его руки. Со стороны посмотреть – любящая мать утешает дорогого сыночка.
Я тут же изловчилась. Поддела пробку и нацепила на шарик. Пробка подалась и стала медленно, как червяк, выползать из слухового прохода. Давай! Тянись! Только не сорвись! – так рыболовы молятся за крупную рыбу.
–Эсесовки! Садистки! – орал мужик. -Вы рвёте с мясом! Я вас сейчас всех тут перестреляю!
Фаина Фёдоровна держала его изо всех сил, а он, теперь уже боясь пошевелиться, только орал.
–Ну, вот и всё! – Я вытащила экспонат. Фаина подхватила пробку на марлевую салфетку. Я осмотрела очищенное ухо. В его глубине светилась девственно чистая, блестящая барабанная перепонка. На коже ни царапинки.
Я протянула мужику салфетку, на которой лежало его сокровище.
–Можете сохранить на память. Редкий экземпляр. Хоть студентам показывать.
–Я тебе не обезьяна, чтобы меня показывать.
Да, он был Мужлан с большой буквы. Как только миновала малейшая опасность для его уха, он с лёгкостью стал мне «тыкать».
Я скатала его замечательную пробку вместе с салфеткой в марлевый комок и выбросила в мусорную корзину под стол.
–Фаина Фёдоровна, дайте турунду с альбуцидом.
Ни слова не говоря, она подала мне тазик с влажной турундой. Спиртом от турунды разило, как от открытой бутылки с водкой.
Мужик стал принюхиваться.
Ох, Фаина Фёдоровна, шутница моя… Я представила, как он бы заорал, если ему действительно вставить в ухо турунду со спиртом. Спирт – он ведь имеет склонность щипать, кожа слухового прохода хоть и не была повреждена, но от промывания покраснела.
Я встала, взяла из банки сухую турунду и сама макнула в альбуцид.
–Вынете перед сном. И вот вам ваш бесплатный рецепт на капли. До свидания. – Я не могла дождаться, когда он покинет наш кабинет.
–Давай-ка пробку сюда. -Вдруг сказал Мужлан. -Жене покажу.
–Поздно. – Сказала я не без удовольствия. -Я уже её выкинула.
–Я на тебя жалобу напишу!
–Вы сами отказались её взять.
Мужик, злобно косясь на нас с Фаиной, продолжал сидеть.
И тут Фаина Фёдоровна опустилась возле моего стола на колени и выволокла корзину из-за моих ног. Мужик с прежней злобой недоверчиво наблюдал за ней, пока она своей маленькой рукой без перчатки перерывала в корзине мусор. Я встала со своего стула.
–Перестаньте, Фаина Фёдоровна!
–Вот. Нашла! – Она вытащила из корзины марлевый комок.
–А это точно моя? – недоверчиво спросил Мужлан
–Мы с врачом сегодня никого кроме вас не промывали!.
–Ну, уж нет! Так я и поверил! Давайте проверяйте!
Фаина Фёдоровна развернула салфетку и показала пробку.
–Заворачивайте снова! Чтоб не потерялась.
Моя медсестра упаковала пробку в коробочку из-под использованного лекарства. Я молчала. Меня трясло. Мужлан сунул коробку в карман и пошёл к двери, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания». Я посмотрела, как он протаранил животом дверь и повернулась к Фаине Фёдоровне. Она с равнодушным видом уже чистила мой зонд.
–Зачем вы дали мне спирт на турунде? – спросила я. -И зачем полезли под стол? Может, нам за его пробкой надо было бы ещё на помойку бежать?
–От спирта ему ничего бы не сделалось. Пощипало бы – и всё. Даром он что ли тут орал про эсэсовок? А под стол я полезла, потому что это говно иначе вас со свету бы сжило, если бы я не достала. – Она была спокойна, и даже не верилось, что какой-то час назад она плакала и сучила ногами. -Я этого хама уж давно знаю. Он трёх своих жён, если не четырёх, до могилы довёл. Вы его берегитесь, между прочим. Он и сглазить может. – Она аккуратно вытерла и убрала зонд в коробочку. -У него такой взгляд противный! Нечистый. И мать у него тоже, знаете ли, до девяноста лет дожила, и на всех наших врачей жалобы писала. А он, говорят, даже могилу ей толком не справил. Ни памятника, ни даже оградкой не обнёс. Так и лежит, как брошенная. Это от жадности всё. А вы ему: «купите в аптеке… три копейки…» Разве ж с такими так можно?
Меня стало тошнить.
–Фаина Фёдоровна, пожалуйста, откройте окно.
–Это от чеснока! А спирт ему даже понравился бы. Он ведь дороже альбуцида. Эти пройдохи всё знают, – Фаина открыла окно и пошла к двери за следующим больным.
Женщина из тех, что кричали: «Почему без очереди?» вошла и села, и стала разворачивать передо мной какие-то бумаги.
–Фаина Фёдоровна, а вы-то сами как себя чувствуете? – спросила я. Фаина положила коробочку с зондом в специальный ящик и подошла ко мне. Наклонилась к моему уху и ответила шёпотом отчетливым матом. Вот так, в первый раз в жизни в этот день я увидела её слёзы и услышала, как она ругалась при мне.
Я взяла из рук пациентки выписку из больницы и стала читать. Я вникала в суть её заболевания и постепенно мне стало легче.