–Сядь на меня!
–Там же дети ходят? – Я неуверенно ткнула пальцем в сторону моста.
–Дети сейчас понятливые. Увидят – отойдут. И потом – ты же в пальто. Пальто и платье можно не снимать, – он улыбнулся.
–Правда? – спросила я.
–Ага! – ответил он и схватил меня в охапку, привлёк к себе.
Потом я сидела на днище лодки, подстелив под себя его плащ и свесив ноги, а он деловито осматривал мои туфли.
–По-моему, они промокли.
–Кажется, нет.
–Ну, зачем ты обманываешь? Туфли испорчены и забиты песком. – Он постучал моими лодочками поочередно о днище и вытер изнутри подошвы туфель носовым платком.
Во мне была какая-то пустота. Скажи он мне, что я могу заболеть, умереть – мне было бы всё равно. Разлетелись куда-то мои годы и десятилетия. Я больше не была Ольгой Леонардовной. Я снова была Олей Григорьевой. Вероятно, ДУРОЙ.
–Нужно идти, – сказал он.
–Куда?
–Назад. В машине можно включить отопление и согреть ноги.
Мне не хотелось уходить, но когда мы вернулись к машине, я действительно вдруг почувствовала, что озябла. Во мне разлилась противная мелкая дрожь.
–У тебя есть права? – спросила я Олега.
–Есть. Но машину водит жена.
–Слушай, мне необходимо сейчас, сию же минуту выпить чего-нибудь крепкого. Можешь думать обо мне что угодно, но ты побудешь сегодня водителем? Отвези меня в какой-нибудь большой магазин, где продаётся вино.
–Ты будешь пить прямо здесь?
–А что? Тебя это шокирует?
–Я тоже хочу, – сказал он, -Пойдём в магазин вместе.
И я вдруг развеселилась.
«Оля Григорьева! – подумала я. -Не будь дурой! Если тебе хорошо – пей, веселись, живи. Кто его знает, как будет дальше?»
–Нет. – Сказала я вслух. -Я всю жизнь мечтала, чтобы меня кто-нибудь вёз, в то время. как я буду пьянствовать. Я хочу снять с себя ответственность. Разве ты не можешь побыть полчаса трезвенником? Ну, хотя бы пока мы не доедем?
–Могу, -сказал он.
И я оставила его в машине, потому что он не нужен был мне в магазине. Мне очень хотелось зайти в туалет и посмотреть на себя в зеркало. Мне казалось, что я помолодела лет на тридцать.
Но в зеркале всё оказалось таким же, как раньше. Только у меня уже пьяно горело лицо, хотя я ещё совсем не пила, и растрепались волосы. Я вздохнула, причесалась и пошла по огромному залу супермаркета, разыскивая прилавки с бутылками.
«Портвешок»– вдруг всплыло что-то поганенькое в памяти. Я поморщилась, и воспоминание тут же исчезло.
Олег ждал меня возле машины, когда я звякнула об пол багажника пакетом с пятью бутылками.
–Солидно.
–Не удивляйся, – сказала я. -У нас сегодня будет Новый год.
Он протянул руку и выудил из пакета бутылку «Асти». -Тебе сразу открыть?
Но дрожь моя в магазине куда-то исчезла, и мне захотелось домой, в тёплую квартиру, в уют, и вино не из горлышка, а в бокалах.
–Ладно, до дому подожду. Поехали
–Так сама сядешь? – Он показал на руль.
–Нет. Вези меня.
Он тронулся с парковки осторожно, не разгоняясь, и я подумала, что так же осторожно он, наверное, делает разрез за ушной раковиной. Мне стало совсем спокойно, я откинулась на сиденье и закрыла глаза.
События того далёкого лета – болезнь Володи, визиты к следователю изменили меня не в лучшую сторону. Я похудела, побледнела, осунулась и стала вести себя нервозно. Часто замолкала или переспрашивала не к месту, на глаза ни с того ни сего навёртывались слёзы. Это неврастения, – говорила я себе, а Фаина Фёдоровна уточняла:
–Засиделись вы в девках. – И гнала меня после работы в кино, на концерты, в магазины.
–Что там в этих магазинах смотреть? Всё равно ничего не купишь.
–А дома вам на маму с папой любоваться? Взяли бы, да и сходили куда-нибудь.
–На каток! – язвительно замечала я.
–Да и хотя бы.
–Ага. Но сейчас вообще-то сентябрь.
–Ну и что? – раскрывала глаза Фаина Фёдоровна. – И сентябрь быстро пройдёт, и октябрь за ним, и вообще вся жизнь прокатится – не заметите. Коньки-то у вас есть?
–Нет. – Коньков у меня действительно не было. Из всех видов спорта мне был знаком только бадминтон.
В другой раз во время нашего короткого чаепития она вдруг зачитывала мне какую-нибудь заметку, вырезанную из газеты.
–Знаете, оказывается, есть такая игра – пляжный волейбол. Вы на пляж ходите? В волейбол играть умеете?
–Не хожу и не умею.
–А почему?
–Палец боюсь сломать.
–Это правильно, – замечала она. -Если палец сломаете, инструменты держать будет неудобно. Идите тогда в кино.
Меня не то чтобы бесили её замечания, я их всерьёз не принимала, но сама моя жизнь – с работы домой и потом опять на работу, стала надоедать. Хотелось чего-то ещё, другого применения сил после работы, хотя сил, если честно, к вечеру оставалось не так уж много.
Сама Фаина Фёдоровна в кино не ходила. И телевизор не любила. Она не читала книг и практически не готовила еду. Но радио она слушала, во всяком случае, была в курсе всех политических новостей. Читала газеты. Ещё она была помешана на чистоте. И в нашем кабинете, и в её комнатушке в коммунальной квартире обстановка была приближённой к стерильной. Думаю, она одна мыла и коммунальную кухню, и туалет, и коридор, потому что не переносила, когда где-то что-то было пролито, капнуто, запачкано. Однажды я зашла к ней домой по какому-то случаю. Крахмальные салфетки сияли свежестью на тумбочке и столе.
–Красивые салфетки.
–Это крючком. Хотите вас вязать научу? Я дочке и кофточки вяжу, и перчатки.
Значит, Фаина Фёдоровна в свободное время ещё и вязала.
Постепенно я научилась ходить в кино одна. Сначала я стеснялась заходить в зал при полном освещении, стеснялась, что на меня смотрят. А мне казалось, что на меня смотрит весь зал. Специально я ждала, прогуливаясь по улице, чтобы успеть войти как раз тогда, когда свет уже будет гаснуть. Но несколько раз после таких манёвров мне приходилось садиться на неудобное место, потому что моё оказывалось уже занятым. Поднимать скандал означало ещё более привлекать к себе внимание. Я изменила манёвр и стала приходить заранее, подкарауливая момент, чтобы первой войти в зал, как только откроют двери. Уже сидящий в зале человек вызывает интерес меньше, чем только что вошедший. Но однажды я прибежала в кино с полной сумкой только что купленной картошки. Мама попросила меня купить, а после сеанса магазин был бы уже закрыт. Картошка оттягивала руку, при входе в зал я запнулась на ступеньке и пролетела вперёд несколько шагов, выронив сумку. Картошка высыпалась в проход, а мимо меня шли к своим местам люди, и кое-кто наподдавал мою картошку ногой, будто футбольный мяч. Я загораживала проход, нагибаясь, ползала между сиденьями, подбирая клубни. Кто-то хихикал, какая-то женщина взялась мне помогать. Картошку собрали. В конце концов я плюхнулась на сиденье запыхавшаяся и распаренная, сумку поставила между ног, отёрла марлевой салфеткой лицо ( Фаина Фёдоровна и мне нарезала такие салфетки, не только себе) и вдруг почувствовала себя женщиной в возрасте, хозяйкой и добытчицей. И в этот день моё смущение при походах в кино улетучилось навсегда.
Олег вёл машину так же, как и стартовал – не быстро, плавно. Я опустила спинку сиденья и полулёжа смотрела на улицу, на проплывавшие мимо уже зажёгшиеся фонари. Они вычерчивали на оконном стекле немыслимые горящие зигзаги. Я заглядывала с любопытством внутрь себя. Что же это со мной? Неужели любовь?
С Сергеем мы познакомились как раз в кинотеатре. Наши места оказались рядом. Вообще-то, как потом он сам мне признался, его место было значительно дальше, но зал в этот раз был полупустой. Сергей оглядел все ряды, высмотрел меня, сидящую в одиночестве, оценил, что ряд передо мной был практически пуст, а значит, ничья голова не стала бы помехой перед экраном.
–Не возражаете?
Я повернула голову, посмотрела на него.
–Не возражаю.
Он потом рассказал, что, как ему показалось, от меня пахло стоматологическим кабинетом, и он решил завязать со мной знакомство именно по этой заманчивой причине иметь знакомого стоматолога. Теперь я понимаю, что эта откровенность, тогда мне импонировавшая, должна была бы скорее вызвать недоумение, но я сама была человеком прямым, и мне понравилась его прямота.
Фильм был пустой. Когда после сеанса включили свет, Сергей оглядел меня подробно и довольно бесцеремонно. Я спросила с вызовом:
–Ну, как?
Растерялся он.
–Что – как?
Я помню, что сначала разозлилась.
–Внешность подходит?
Тут он улыбнулся.
–Нормальная внешность.
Сейчас я уверена, что как бы не нравилась мне тогда работа в поликлинике, она пошла мне на пользу. Я приобрела уверенность в себе. У меня развязался язык, ведь я по сорок раз за приём должна была указывать, что делать, как принимать, чего остерегаться. Но от природы я не любила много разговаривать, и поэтому не сделалась болтливой. Мои пояснения были скупы, но необходимы. Я научилась говорить чётко, прямо и веско. Но в конечном счёте выяснилось, что так я привыкла разговаривать лишь с больными, а с Сергеем…
Пожалуй, мне даже понравилась его довольно заурядная внешность. После случая с Володей у меня возникло отвращение к высоким красавцам.
Сергей был обладателем зеленоватых, мелких, в забавную крапинку глаз, которые мне как раз и понравились своей крапчатостью, носика уточкой, и следов юношеских угрей на щеках. Он был невысок и не особенно плечист, но я потом убедилась, что жилист и достаточно силён. Улыбался он застенчиво и открыто. Он умел улыбаться, и как обнаружилось потом, возвёл улыбку в культ. Улыбкой он прекращал все споры. Я теперь уже не помню в подробностях его лицо, но улыбка его существует в моей памяти отдельно, как у Чеширского кота. Улыбкой он сопровождал все свои просьбы, высказывания, потребности. Это был его жизненный код, с помощью которого он привык добиваться желаемого, а может, у него был так устроен рот, что при каждом слове губы растягивались сам собой, а он, зная это за своим лицом, уже доводил улыбку до завершения, до логического конца. Я даже не исключаю, что в детстве он тренировал свою улыбку перед зеркалом.