Олега всё нет. Я слышу, что работает душ. Я улыбаюсь, хотя в улыбке моей есть и доля скепсиса. «Смывает чужие запахи, как животное, чтобы его не обнаружили». И ещё я слышу треньканье телефона. Это СМС. Передает их Олег или получает, я не хочу знать.
Я понимаю, что ему нужно уходить, но мне страшно сейчас остаться одной. Странная слабость для меня – я не хочу думать об Олеге в одиночестве. Я делаю вид, что дремлю.
Олег выходит и прячет свой телефон в карман брюк. Ну, как же без телефона? Хорошо уже и то, что он выключил телефон на время нашей постели.
–Оль, ты спишь? – Он снова ныряет ко мне под одеяло. Сумерки за окном перерастают в темноту. Сама по себе она меня никогда не пугала, но сейчас я напряжённо жду, когда он скажет, что ему пора уходить. Я не хочу, чтобы он уходил! Во всяком случае, сейчас, сию минуту. Отчего-то мне кажется, что если Олег уйдёт, я никогда его больше не увижу.
–Ну, кто тебе звонил? – вяло спрашиваю я, всё ещё не открывая глаза. Сейчас он скажет «жена» и уйдёт.
–Жена, – говорит Олег. – Она прислала смс-ку, что пришло заказное письмо.
–Письмо? – Глаза открываются сами собой, и я вдруг начинаю хохотать.
–Ну, да. Я ведь посылал…
Ещё этого не хватало! Вот говорят, история повторяется в виде фарса.
–Пожалуйста, не рассказывай. Ничего не хочу знать.
Хохот мой исчезает так же внезапно, как и появился. – Господи, бывают же совпадения! Я вылезаю из постели и иду в ванную. Встаю под душ. Вот если что я и ненавидела всю мою жизнь, так это чужие письма.
В ту пору, когда я работала с Фаиной Фёдоровной, люди умели писать друг другу на бумаге (странно вспомнить!) длинные письма. На одной или двух тетрадных страницах, а не редко и на трёх-четырёх. Они писали письма на линованной бумаге или на бумаге в клеточку, складывали листочки пополам и по линии полей, чтобы письмо удобней влезало в конверт. Они покупали марки, облизывали марки языком, чтобы размочить клей, нанесённый с обратной стороны, и аккуратно пришлёпывали марку в верхний правый угол конверта. Адрес «Туда» писали в верхнем поле справа, а обратный адрес под жирной чертой с того же бока внизу. С левой стороны конверта обычно печаталась какая-нибудь картинка. Букет цветов. Какой-нибудь новый самолёт, картина известного художника или виды разных городов. Это было удобно и со «смыслом»: послать привет из города с рисунком его набережной, дворца, вокзала, памятника или музея.
Я тоже получала письма от родителей.
«Милая наша Олечка!..»
Родители каждый год ездили в отпуск по так называемым «курсовкам». Курортом такие места, куда они могли купить путёвки в обычном профсоюзном турбюро, назвать было трудно, но мама и папа были люди неприхотливые, неизбалованные, некапризные. Им нравилось ездить и видеть новых людей и новые земли. Мне они писали на специально взятой из дома тетрадке. Для каждого письма вырывали из серединки сдвоенный листочек.
Я им отвечала, и отправляла письма ( и это было надёжнее всего) на главпочтамт ближайшего города или на простую поселковую почту в окошечко «До востребования».
Вообще в этом даже была какая-то романтика. Ты приезжаешь в незнакомый город, осматриваешь достопримечательности, потом спрашиваешь, где главпочтамт, приходишь туда и отыскивашь окошко. И в этом незнакомом городе, в окошке «до востребования» (слово-то какое прекрасное – до востребования) тебя уже ждёт от кого-то письмо. И ты счастлив, получая конверт. Ты определяешь навскидку его толщину и вес, и если письмо «толстенькое», то радуешься предвкушению узнавания. В толстом письме может быть открытка с видом, пара фотографий или даже денежная купюра. И ты садишься тут же на почте за большой массивный стол (или за школьный ученический, как уж где придётся). На столе валяются испорченные телеграфные бланки и бланки извещений для посылок, ты отмахиваешь их в сторону и торопливо пишешь ответ.
«Дорогие мама и папа! Дела у меня идут неплохо. За последнюю неделю не было тяжелых больных…»
На том самом почтамте с башенками, куда мы ходили с Фаиной Фёдоровной, окошко «до востребования» было в том же ряду, где продавали марки, открытки, лотерейные билеты и облигации. И вот однажды, когда мои отношения с Сергеем становились всё непонятнее, Фаина Фёдоровна в очередной раз отправилась на почтамт проверять списки выигравших облигаций.
Сергея Фаина Фёдоровна увидела в зале сразу, как вошла, и сразу же его узнала. А он не обратил на неё внимания, потому что без медицинского халата и колпака её никогда не видел.
Да даже если бы он на неё и посмотрел… Подумаешь, идёт какая-то старушенция в тонком беретике на одно ухо, в задрипаном плащике, коричневых детских ботиночках и простых, хлопчатобумажных серых чулках.
Он стоял возле окошка «до востребования» и ждал, когда девушка в почтовой форме с его паспортом в руках проверит в длинном ящике с корреспонденцией, есть ли письмо на его имя.
Письма были.
Как сказала мне Фаина Фёдоровна, целых три.
Сергей ещё перекинулся с девушкой в окошечке несколькими словами, тщательно до копейки пересчитав мелочь, купил у неё конверт, улыбнулся ей своей застенчиво-нахальной улыбкой и пошёл к столу в середине зала.
Стол был жёлтого дерева, старинный, овальный. Кое-где на нём темнели чернильные следы чьих-то любовей, поздравлений, соболезнований, встреч и расставаний. В центре его стоял большой и толстый стеклянный поднос с двумя чернильницами, заполненными смачно фиолетовыми чернилами, а возле подноса валялись несколько перьевых ручек и промокашек. Чернилами в те годы писали уже редко. Но держать их на почте была смешная и милая дань традиции. Они наливались в чернильницу просто на всякий случай или для отдельных любителей чистописания. Шарик с чернильной пастой – вот был самый распространённый инструмент для письма во время моей учёбы. Он, собственно, им и остался, пока не был заменён компьютером. Но когда я училась в школе, особым шиком считались толстые шариковые ручки, у которых внутри корпуса было четыре стержня – синий, чёрный, зелёный и красный, и можно было писать каждым стержнем по очереди. У Сергея была как раз такая ручка. Я несколько раз наблюдала, как он со смаком щёлкает переключателями, переходя с зелёного цвета на красный, на синий и на чёрный, просто черкая ручкой по бумаге. И вот сейчас на глазах Фаины Фёдоровны он прочно уселся за стол в центре зала, вынул эту свою толстую шариковую ручку и складной перочинный нож. Ножом он ловко вскрыл конверты.
Я до сих пор представляю эту картину. Казалось бы, ну, что особенного, сидит молодой мужчина за столом и читает письма. Но даже и сейчас я чувствую в этом оскорбление. Оскорбление во всём – и в его позе, в его предвкушении и интересе, с которым он вскрывает конверты, в его противной мне ручке и даже в том, что это происходит за моим любимым с детства огромным жёлтым столом. Сейчас я уже забыла в деталях лицо Сергея, а вот стол я до сих пор помню, как будто это был не общественный стол на почтамте, а лично мой собственный предмет обстановки.
В пору, когда у людей не было домашних телефонов, я уж не говорю о мобильных устройствах, многие перед праздниками ходили «на переговорный пункт» звонить родственникам. Можно, конечно, было послать поздравительную телеграмму на красивом бланке с цветами, кольцами или орденоносными лентами. Но в телеграмме было что-то или слишком торжественное и официальное или, наоборот, что-то поверхностно вежливое. А близким людям хорошо было звонить, заказывая переговоры на три, пять, семь и даже десять минут. Теперь мы не понимаем этой радости долгого ожидания. Услышать родной голос, задать вопросы «он лайн»… В предпраздничные дни очереди на переговорном растягивались до двух-трёх часов. Соединяла абонентов телефонистка. В кабинках с номерами на маленьком столике стоял телефон без циферблата и табуретка.
–Кемерово. Вторая кабина, – раздавался, к примеру, по всему почтамту голос телефонистки.
Или:
–Челябинск. Пройдите в четвёртую кабину.
И те, кто ждал Кемерово или Челябинск вскакивали и быстрым шагом устремлялись к кабинам, врывались в них, как во вражеские дзоты и кричали в телефонные трубки, как связисты на фронте:
–Алло! Алло! Наташа! Ты меня слышишь? Наташа! Как Ванечка? Не болеет? Кашель прошёл?
–Как Илья Семёнович? Выписали из больницы?
–От Саши ничего не слышно? Где он? Куда послали?
–Когда уехал Илья Семёныч? Зачем?
–Обязательно поздравь Марину с днём Рождения!
–Наташа, ответь мне, как Ванечка? Очень плохо тебя слышно…
–Мама, пришли мне деньги. Срочно нужно! Ну, позарез! Пять рублей! Ну, пожалуйста…
–С наступающим Новым Годом, наши дорогие! Пусть всё у вас будет хорошо! Пусть 1981-й год принесёт вам только радость… Новое десятилетие всё-таки… Кто бы мог подумать, что мы доживём… от бабушки с дедушкой всем ребяткам передавайте большой привет … Да, я не плачу, Сенечка, не плачу! Ты передай маме, что бабушка не плачет…
Мы тоже ходили звонить родителям отца. Меня усаживали за этот большой овальный жёлтый стол, за которым сейчас сидел Сергей, выдавали припасённую из дома тетрадь и цветные карандаши, и предоставляли самой себе. Я не скучала. Я рисовала «девочек». Это было тогда повальное увлечение. «Девочки» публиковались в детских журналах типа «Мурзилки» или «Костра», и возможно даже в газете «Пионерская правда». «Девочки» обычно были стройными октябрятками или пионерками с закрученными над ушами корзинками-косами. Они стояли прямо, одетые в спортивные майки и трусы, руки по швам, взгляд честный и чуть лукавый. В приложении к «девочкам» были подборки одежды. Платья, школьную форму, пальто нужно было вырезать ножницами, не забыв оставить прямоугольные держалочки на плечах и по талии. Держалочки загибались, и таким образом одежда крепилась на вырезанную фигуру. Меня такие готовые красавицы не прельщали. Девочки моего собственного изготовления были по сути уродицами, но со своим шармом. У них были длинные, до пола косы или высокие причёски, а платья я рисовала либо бальные – длинные, пышные, в пол, либо «королевские» – с глубоким декольте и мантией из горностая. На высокую причёску я крепила корону. Так незаметно проходило моё время до «вызова», и жёлтый овальный стол я воспринимала чем-то вроде собственной детской игровой комнаты. Как только я попадала в зал почтамта – с Фаиной Фёдоровной или без неё, я с нежностью смотрела на тот же самый овальный жёлтый стол, за которым много часов прошло с моими «девочками».