Честно говоря, сейчас мне даже неловко вспоминать этот эпизод на почтамте с Фаиной Фёдоровной. Любовь напала на меня, как болезнь, сначала к одному человеку – к Володе, потом, и неожиданно быстро, к другому – к Сергею. Я была жадной в своей любви, я была очень искренней в ней и даже глупой. Инстинкт гнезда сыграл со мной плохую шутку. Я была поглощена любовью настолько, что не видела очевидного.
Совсем не странно, что мне ни разу за несколько месяцев совместной с Сергеем жизни в одной комнате не попался на глаза его паспорт. Мне и в голову не приходило искать его специально. Мне сейчас даже кажется, что и его фамилию я узнала тоже случайно, потому что однажды нас задержал на входе в общежитие новый, только что устроившийся на работу, дежурный. Фамилия у Сергея оказалась забавной. Удивительно, что сейчас я даже не могу её вспомнить, а тогда всерьёз примеряла к себе.
Итак, Фаина Фёдоровна, завидев моего кавалера, сидящего за столом, не нашла ничего лучшего, как подкрасться к нему сзади. Вообще-то это было несложно. В помещении почты всегда стоял какой-то неясный гул. Он исходил от голосов служащих и посетителей, от шума, доносившегося с улицы даже через толстые запыленные стекла окон, от гудения ленты конвейера посылочного отделения и от голосов телефонисток:
–Нижневартовск, ваш номер не отвечает, подойдите к кассе.
К тому же, Фаина Фёдоровна всегда носила обувь из «Детского мира», а ботинки и туфельки для детей тогда, как правило, выпускались на «микропористой» бесшумной подошве.
Сергей разрывал конверт за конвертом и быстро, с удовольствием, умилительно улыбаясь, прочитывал письмо за письмом. Из третьего конверта выпали и несколько фотографий. Фаина Фёдоровна, стоя за его спиной, надела очки… Потом, когда я уже могла об этом говорить, она рассказала, что на всякий случай держала в руке газету.
–Зачем?
–А если бы он меня заметил?
–И чтобы вы тогда сделали?
–Закрылась бы газетой, чтобы он меня не узнал.
Как мне ни было горько, я улыбнулась. Иногда Фаина была забавной до невозможности.
–Откуда же вы взяли газету?
–В зале лежала не стуле, Видно кто-то прочитал и оставил. А я подобрала.
Я и сейчас представляю себе продолговатый, светлый зал нашего почтамта. Овальный стол посредине. Несколько стульев вокруг него, и несколько человек сидят за этим столом, что-то пишут. Другие люди разместились вдоль стен на утроенных, как в кинотеатрах, жёстких деревянных скамьях с откидными сиденьями. От прямоугольных высоких окон косые полосы света и в них пылинки. Пахнет деревом от фанерных посылочных ящиков высокой грудой уставленных вдоль стены в посылочном отделении. Молоденькая девушка с листами почтовых марок, конвертами с надписью «avion» (не знаю уж зачем, но выпускались такие – с надписью по-французски) торопливым шагом идёт по залу. Почтальонша с объёмистой коричневой сумкой через плечо, наполненной газетами, движется на выход, торопится разнести корреспонденцию. Вот ещё проходит служащая из посылочного отделения – с железной банкой, обвёрнутой тряпкой. Из банки торчит плохо обструганная деревянная палка для размешивания расплавленного сургуча, и от сургуча этого разносится по залу специфический запах. И среди всей этой постоянно меняющейся декорации я вижу Фаину Фёдоровну в её седых кудряшках, выбившихся из-под берета, с её облезшей кожаной сумкой, болтающейся на сгибе локтя, и со свёрнутой газетой – «Известиями» или «Комсомольской Правдой» в свободной руке. Я это вижу, словно смотрю комедию положений.
Сергей не подозревал о шпионстве Фаины Фёдоровны за его спиной. Он аккуратно сложил прочитанные письма в конверт, и снова стал рассматривать фотографии. Взял их аккуратно, за краешки, поднёс их поближе к лицу, чтобы полюбоваться. Фаине Фёдоровне прекрасно было видно, что на всех трёх фотографиях присутствует симпатичная молодая женщина в ярком платье (возможно, она и сфотографировалась ради нового платья), а по обе стороны от женщины стоят двое нарядных детей. Мальчик и девочка. Девочка старше.
–Одному годика два, другой – четыре или пять. Похожи чем-то на моих детей, – рассказывала мне Фаина Фёдоровна на следующий день.
–Может, это его сестра. – Я только что отпустила очередного больного и очень хотела чаю.
–Ага. Или его мама. Или бабушка. На сестёр, моя дорогая, так не смотрят.
–А женщина красивая? -Я встаю и сама иду к двери. Прошу подождать пять минут.
–Жену я не рассмотрела.
Я наливаю себе чай.
–А вам налить? – Когда я держу чайник, у меня чуть-чуть подрагивает рука.
–Давайте.
Я смотрю прямо перед собой и мысленно вижу зал почтамта, жёлтый овальный стол. Я чувствую то же, что, сейчас, наверное, чувствуют обманутые вкладчики.
–Этак если разобраться, – рассуждает Фаина Фёдоровна, -вас ещё почище меня можно перед всеми на суд выставить. Связались не просто с женатым. С отцом двух детей!
–Я всё выясню, Фаина Фёдоровна, – храбро говорю я. -Всё станет ясно. Может, вы ещё и ошибаетесь.
–Я? – удивляется Фаина Фёдоровна, и больше ничего не говорит. И, что удивительно, я тоже как-то сразу вдруг прекрасно понимаю, что она не ошибается.
Теперь у меня озноб, дрожь, тошнота, но мне надо досидеть до конца приёма.
–Что с вами, Ольга Леонардовна? Расстроились? Не расстраивайтесь! Ну, его, этого вашего Сергея. У меня всё время было впечатление, что какой-то он скользкий. – У Фаины такое лицо, будто она очень рада, что застала Сергея за получением писем.
–На вас не угодишь. – Очередь в коридоре кажется бесконечной. У меня ужасно ноет во лбу, я чуть ослабляю ремень рефлектора. Боль искрит мелкими вспышками перед глазами.
–А вы с вашим старичком продолжаете видеться? – спрашиваю я, чтобы перевести разговор на другую тему.
–Нет, не вижусь, – отвечает мне Фаина.
–Почему? Стыдно стало после собрания? – я её, как теперь говорят, троллю. Я знаю, что не должна так поступать. Я должна делать вид, что ничего не случилось и принимать больных, я не могу выбежать из кабинета и пнуть стоящий в холле горшок с китайской розой. Но во мне растёт напряжение, и я мучаю Фаину. Впрочем, она делает вид, что не замечает этого, что всё в порядке.
–Нисколько не стыдно. Он сам перестал ко мне ходить.
–Значит, вы не только в парке гуляли?
–Какой же мужчина ограничится только прогулками?
Я сейчас вспоминаю этого старичка. Что значит, возраст. Тогда я и думать не могла, что между этим… червячком и Фаиной может быть постель. Теперь я думаю, что и в семьдесят мужчина может быть скрюченным, некрасивым и больным, но секс, вероятно, всегда будет доминировать в его мыслях.
–Так значит, теперь он к вам не ходит?
–Нет.
–Что так?
Фаина смотрит на меня испытующе – сказать или не сказать?
–Испугался.
–Что тоже вызовут на проработку? В ЖЭК?
–У них с женой квартира кооперативная. На неё записана. Жена пригрозила, что в суд подаст и выселит его.
–А вы откуда знаете?
–Людка из процедурного уколы к ней ходит делать.
–А жена этого старичка откуда узнала про вас?
–Так Людка ей и сказала. Она же давно к ним ходит. Уколы то одни, то другие…
Лицо у Фаины Фёдоровны делается насупленным, сердитым. Носик подёргивается. Ей всё-таки неприятны мои вопросы. Бесполезно людям разных поколений рассказывать друг другу о любви. Время разделяет людей больше, чем расстояние или смерть.
После приёма я сразу полетела в общежитие. Вообще-то я не должна была сегодня туда приходить. Как обычно перед праздником, Сергей собирался в командировку, мы уже попрощались, и я собиралась домой. Надеялась отдохнуть, слишком уж устала за предыдущие недели. Однако рассказ Фаины Фёдоровны опрокинул все мои планы.
Я знала, что не обладаю ногами от шеи, глазами в пол-лица, пышной грудью, нежнейшим голоском и не сильна во французской любви, то есть всем тем, что нравится таким мужчинам, как Сергей, но, тем не менее, во мне была женская и просто человеческая гордость. Я больше молчала, чем говорила, и я любила больше наблюдать, чем участвовать, но это не значит, что я была бесчувственной деревяшкой. У меня чуть не с раннего детства выработался разумный «взрослый» характер, а вся романтика моего детства закончилась, когда я вдруг, в одночасье, перестала рисовать «девочек» в королевских нарядах. Возможно, я была (да и теперь остаюсь) скучным человеком. Но скучные люди – опора общества.
Я прилетела в общежитие узнать правду и поступить в соответствии с этой правдой. У меня был ключ. Тёмной молнией, почти неслышно я проскочила коридор и ворвалась в комнату. Мне нужно было обязательно застать Сергея до отъезда. Я просто не выжила бы до его возвращения.
Сергей был уже дома, что меня удивило. По моим представлениям он должен был появиться позднее, быстро уложить вещи и ехать на вокзал, чтобы не опоздать на поезд. Но никаких признаков сборов в комнате не было. Из кухни неслись ароматные запахи. Тушеное мясо с картошкой. Наверное, это готовила соседка. На столе стояла тарелка с несколькими кусочками нарезанной колбасы и нераспечатанная бутылка портвейна.
–Ты не едешь? – бухнула я с порога.
Он удивился.
–Куда?
–В командировку.
Секундное молчание и спокойный ответ.
–В последний момент всё отменили.
Он подошёл ко мне, обнял.
–Хорошо, что ты приехала. Накрывай на стол. Сегодня в столовой по талонам давали мясо. Подкатился к кассирше, у них всегда же остаются двойные, тройные… – Он засмеялся. -И винца купил, – он повернулся к шкафу, достал штопор. -Портвешок. Кажется, хороший.
–А это что?
Я смотрела через его плечо. На табуретке в углу стоял магнитофон. Блестящий, длинный, со встроенными колонками, металлической тонкой ручкой вдоль корпуса. Я такие видела тогда только по телевизору.
–А это музыка.
Дома у нас была «Комета» с крупными, круглыми бабинами, на которые наматывалась магнитная лента.
Сергей нажал на какую-то кнопочку. Открылись кассеты. Прямоугольные, аккуратненькие, в пластмассовых прозрачных коробочках. Нажал ещё на одну кнопку и шнур от сети втянулся в магнитофонную утробу, как хвост змеи скрывается в норе вслед за хозяйкой. Чудо света.