– Откуда он у тебя?
–Места надо знать, – рассмеялся Сергей. Но было в его смехе что-то натужное, суховатое.
–Включи! – сказала я.
–Он не мой. Не буду. – Сергей аккуратно убрал магнитофон в шкаф. – Меня передать просили. Вот поеду в командировку – передам.
–И мясо ты приготовил?
–Ну, что там готовить. Нарезал кусками, залил водой. Через час добавил картошку. Как раз собирался поехать за тобой. Вместе бы и поужинали.
Я села на постель, повалилась на бок, с облегчением подтянула ноги, засунула подушку под голову.
Он хотел, чтобы я пришла. Приготовил ужин. Что мне ещё надо?
У меня был трудный рабочий день. Двадцать четыре первичных, двадцать повторных… Ещё под конец трое больных запёрлись без талонов. Да я уже и привыкла, что каждый день кто-то просился принять без талона… Ещё с утра были две пункции, два промывания миндалин, бесконечные Фаинины «Тридцать три!»… Как здорово было просто лежать и знать, что кто-то тебе приготовил поесть, и это – не мама. И не думать о каком-то там почтамте.
–Значит ты дома уже, как минимум, час? – Я вовсе не хотела его подлавливать, спросила просто так.
–Ты меня допрашиваешь? – Сергей прищурился, и в его пёстрых глазах вдруг чётче проявились чёрные точки на радужке. Мне показалось, что так смотрят змеи.
–Просто странно, что ты не на заводе. Ты ведь обычно приходишь позднее?
–Отпустили пораньше перед командировкой.
Он прокололся как-то очень глупо.
–Ты ведь не едешь.
Он ещё сделал попытку восстановить статус кво. Небрежно пожал плечами.
–Отменили в самый последний момент.
Как у меня вырвалось?
–И вчера тебя отпустили.
Сергей подошёл к шкафчику и стал доставать стаканы.
–Не понял? – Он посмотрел стакан на свет, чистый ли? -Запылились. Пойду, помою.
–Ну, ты ведь был вчера днём на почте?
Он повернулся ко мне спиной, чтобы идти мыть стаканы, но я увидела, как его спина стала ровной и напряжённой, как у гимнаста, идущего к брусьям. У меня даже мелькнула мысль спросить, не занимался ли он в детстве?
Сергей сделал ещё шаг к двери, но вдруг медленно развернулся.
–Ты за мной следила? – Его рот был как всегда растянут в улыбке, но глаза уже были чужие. Бешеные. -Что за манера у тебя появилась устраивать допросы. Ты ещё лампу включи, чтобы свет в лицо бил.
И я вдруг ясно осознала, что Фаина Фёдоровна не ошиблась. Я тоже улыбалась, хотя всё то, что было связано у меня с Сергеем – мои надежды, мои старания, мой восторг и моё упоение – всё уже скользило беззвучно и безвозвратно куда-то в пропасть.
–Так у тебя, оказывается, есть семья? Жена? Детишки?
И вместе с этими словами я вдруг почувствовала какое-то безумное торжество чего-то отчаянного, вертящегося, кружащегося…
–Куда же ты убрал свой магнитофон? Ничего с ним не сделается, если ты его включишь. На полную катушку. Что-нибудь эдатое!– сказала я. – Про любовь. Отметим это событие!
–Какое событие? – Он был и раздосадован, удивлён. Смотрел на меня, как на сумасшедшую.
–То, что ты женат. Для меня это оказалось событием.
–Этому событию уже шесть лет. Я женат шесть лет.
–Тем более. – Я поднялась и стала зачем-то поправлять постель. Просто машинально. Расправила складки на покрывале. Подняла и встряхнула подушки.
–Послушай, – он подошёл ко мне. -Ведь ты меня упорно ни о чём не спрашивала. Я даже удивлялся. Я думал, тебя всё устраивает.
–А я должна была спросить? – я развернулась к нему, выпрямилась. -Ну, вот я спрашиваю. Это правда, что у тебя двое детей?
Он стоял передо мной и смотрел на меня, искренне меня не понимая. И что-то даже жалостливое теперь скользнуло в его взгляде. И я остановилась перед ним, с опущенными плечами. Руки упали. Сердце вздрогнуло и прекратило биться. Лёгкие не дышали. Передо мной выросла преграда – ни перейти через неё, ни скакнуть, ни перелететь. Я почувствовала эту невидимую преграду, будто она была материальной – бетонной, высоченной до неба.
–Правда, – сказал он и опять пожал плечами. -Что в этом особенного?
–И ты их любишь.
–Люблю.
Я села на постель и в голове у меня вдруг закружились две сегодняшние пункции, два промывания миндалин, двенадцать больничных, паратонзилярный абсцесс…
Он подошёл ко мне и легонько опрокинул меня на взбитую мной же подушку.
–Оля, они мои дети.
–А твоя жена – это твоя жена. Всё понятно. Только не понятно, что здесь всё это время делала я.
Я попыталась оттолкнуть его и встать. Я больше не хотела лежать на его постели. Я по природе была максималисткой.
–Оль…
Какие у него жилистые руки.
–Пусти.
Мне сразу вспомнилось, что почти месяц я не была у родителей, вот как раз сегодня собралась придти, и опять не пришла. И за последнее время я не прочитала ни одной книги – хоть какой, не только медицинской, ни одного журнала… Я перестала быть собой из-за человека, который любовался своей женой и детьми.
Он ещё удерживал меня, но не слишком сильно.
–Пусти! – я оттолкнула его. Ни на минуту не закралась ко мне в голову мысль, что может быть, мне стоит смириться. Я хотела для себя всего. Только для себя. И я сама была виновата, что доверилась слепо, бессмысленно, сразу.
Сергей встал, отошёл к столу и смотрел на меня, как администраторы торговых центров смотрят на постоянных жалобщиков – снисходительно, со скрытым презрением и со скукой.
–Не понимаю, чего ты злишься. Оля, пойми. Это данность, и тебе с ней придётся смириться.
–Смириться? – Я схватила подушку – первое, что оказалось под рукой, и метнула в него. -Ну уж нет!
Отчего я бесилась больше? От попранной гордости или всё-таки от любви?
Теперь я знаю, что есть много женщин, которые могут поступиться гордостью ради любви. Возможно, я тоже могла бы поступиться гордостью. Но справедливостью? Справедливость значила для меня гораздо больше, чем гордость.
–Мы делали это по обоюдному согласию.
–Делали?
–Ну, что ты придираешься к словам.
–Ах, ну да! Ведь говорят же: «он сделал мне ребёнка». -Я зло захохотала.
–Я, во всяком случае, ребёнка тебе не сделал.
–Потому что я тебе не дала.
–Ты что же думаешь, ты меня силой останавливала? -Он тоже набычился, шея его налилась и покраснела. Я поняла, что вот сейчас его ничего не остановит. Мне стало противно. Наверное, в эту минуту, защищаясь, я смогла бы его убить.
Вдруг открылась дверь из нашей комнаты в коридор, мелькнуло что-то кокетливое, кружевное-голубенькое и голос соседки сказал:
–Слушай, сегодня ничего не получится. Муж может раньше придти. Возьми у меня кастрюльку! Мне плита нужна. Ешь один!
Я до сих пор помню её глаза, когда она увидела меня и чуть не выронила кастрюлю от неожиданности. Глаза были густо накрашены – огромные чёрные ресницы с десятикратным наложением туши и перламутровые светло-голубые веки, очевидно, в тон халатику.
Как это назвать – то, что я почувствовала? Коллапс? Но я ведь была в сознании. Очевидно это был коллапс не сосудов. Души.
–Так ты, оказывается, многостаночник, – сказала я. Сергей подошёл к двери и закрыл её. Я вытащила из-под кровати свои тапочки и стала засовывать их в сумку.
–Мы просто собирались вместе поужинать. – Тихо сказал он. -Ничего больше.
–Да. – Злость моя превратилась в каменистые острые крошки, эдакая мелкая щебёнка – и не очень давит, но всё равно голым ступням больно и невозможно идти. Я попала в тупик. Всё встало на свои места. Значит, в те дни, когда меня здесь не было… Вот почему он не возражал против моих поездок домой. И поэтому соседка в последнее время и приплясывала на кухне то в розовом, то в голубом. То-то она с таким любопытством всегда меня рассматривала.
Дверь опять приоткрылась, но никого не было видно. Только послышался заговорщицкий шёпот.
–Серёжа, магнитофон отдай!
Сергей стоял, не двигаясь.
–Конечно, конечно! – сказала я. -Он нам не понадобился.
Сергей пошёл к шкафу. В проёме опять мелькнул и исчез голубенький халатик.
Я побросала в сумку косметику, пару книжек, которые всё-таки поставила здесь на полку и которые попались на глаза. Выкинула из сумки тапочки – вдруг в них кто-то ходил?
Скорей бы домой! Дома безопасно. Дома меня любят.
–Оля, не кипятись.
–Я не кипячусь. Я восхищаюсь. Умеют же некоторые люди устраиваться. -Я застегнула молнию на сумке.
Всегда мне помогало по жизни, что я – врач.
Врачи не плачут. Не плачут! Не плачут… У меня каждый день очередь – сорок человек. И все хотят мне пожаловаться. Разве я могу, разве имею право плакать?
–Оля, это жизнь… Нормальная жизнь!
Я остановилась в дверях, обернулась …
–А я не буду жить такой жизнью.
–Ты дура, Оля, – сказал он отчётливо. -Запомни, ты – дура. Ты ничего не понимаешь в жизни. И жить тебе, дуре, всю жизнь, одной. Старой девой… И в смысле секса ты, между прочим, тоже…
Я спокойным шагом вышла за дверь. Из кухни выглядывал краешек голубого халатика.
Врачи не плачут.
Наверное, кто-то действительно думает, что врачи не плачут. Я вернулась домой, повалилась в своей комнатке на кровать, которую мне купили ещё в восьмом классе, и зарыдала. Мама попробовала ко мне сунуться с валерианой, но я завизжала так, что отец закричал:
–Да что с ней такое?!
Я упала на пол и стала стучать кулаками по деревянным крашеным доскам.
Потом до меня доносился чей-то шёпот, потом вошёл отец и вылил на меня кастрюлю холодной воды.
Я села на полу, привалившись к кровати, и стучала зубами, обхватив себя мокрыми руками. Я отказываясь вставать. Потом я всё-таки вскочила и стала пинать всё подряд. Я кричала, чтобы меня оставили в покое. Я сваливала на пол, что попадётся под руку – мою старую дешёвую косметику, платья из шифоньера, единственный флакончик духов. Подушками я швырялась в дверь, поясом от пальто сбила абажур. Потом кто-то куда-то звонил и с кем-то говорил по телефону.
Я слышала из соседней комнаты: