–Ну-ка, тише, тише, тише…. – Я почувствовала что кто-то приподнимает меня подмышки. -Давайте-ка сюда, на кровать, Ольга Леонардовна… Тихонечко-тихонечко… Не торопясь…
Правду говорят, что когда теряешь сознание – «уплываешь». Я погрузилась в темноту, как в воду, будто вошла ночью в тёплую спокойную реку и понеслась по течению. Потом пахнуло старой шерстью и дешёвыми духами, меня кто-то трогал и переворачивал. И когда я очнулась окончательно, я поняла, что переодетая в ночную рубашку лежу в постели, отец и мать стоят рядом, а Фаина Фёдоровна по ложечке вливает мне в рот крепкий чай с коньяком. Я замотала головой и сжала зубы. Я не хотела никого видеть. Мне было плохо, но одновременно и стыдно. И самое главное, я поняла, что сколько бы заботящихся обо мне людей здесь не было, моя проблема не решена и решаться не будет. Проблему мог решить только Сергей, прилетев сюда с букетом белых цветов, как ангел спускающийся с небес на картинах про «Благовещение». Он должен был заявить, что произошла чудовищная ошибка, он любит только меня, он готов развестись с женой и двумя детьми прямо завтра. А послезавтра он готов пойти со мной в ЗАГС, надеть свадебный венок на голову металлическому ослику, облить наши паспорта шампанским, поселиться вместе с моими родителями и сказать, чтобы я обязательно поступала в аспирантуру.
«Он не придёт», – говорил во мне человек разумный.
«Неужели я хуже всех?» – говорила во мне девочка Оля Григорьева.
«А вдруг придёт?» – говорила принцесса в горностаевой мантии с моей картинки, нарисованной на почтамте.
«А нужно ли, чтобы этот человек пришёл?» – наверное могла бы сказать Фаина Фёдоровна, но именно она ничего не говорила, а только ходила и поднимала с пола разбросанные мной вещи.
–Чаю, Фаина Фёдоровна? – спросила мама, входя в комнату с горячим чайником и коробкой подаренных пациентами конфет.
–Спасибо, попозже. – Фаина вытаскивала из-под кровати пояс от моей юбки.
–Фаина Фёдоровна останется у нас ночевать, – сказала мама, а я смотрела на неё глазами ещё не полностью пришедшего в себя получеловека – полумедузы. Ночевать? Зачем? Мне хотелось встать и уйти из дома. Из того дома, в который я так стремилась.
–Не ехать же ей сейчас обратно? – Мать поставила на кровать поднос с чашками, блюдцами. -Пейте, Фаина Фёдоровна. А может, вы хотите чего-нибудь посущественней? У нас есть суп, котлеты…
–Не беспокойтесь, – Моя медсестра была сама респектабельность. -Я посижу с Ольгой Леонардовной. И чаю выпью. Попозже. – Она оглянулась, как бы оценивая, на чём можно прилечь в моей комнате. -Если составить вместе несколько стульев, а вы мне дадите подушку и что-нибудь подстелить…
–У нас есть прекрасная раскладушка и матрас! – засуетился отец.
–И подушка, и одеяло… -забегала мама.
Я приподнялась на кровати и села, поджав ноги. Я чувствовала себя в западне.
–Вы меня не стесняйтесь, Ольга Леонардовна. Ложитесь и спите. Наших с вами больных на завтра никто не отменял. Вместе и пойдём на работу.
Потом, дней уже через несколько, я извинялась перед ней и говорила, что не понимаю, что на меня нашло.
–А это любовь у вас такая была, Ольга Леонардовна. Как наваждение. Такое бывает. Вроде если разобрать, то и нет ничего, а как найдёт на человека что-то, так он вдруг – рраз, и в окно с пятого этажа. И у вас тогда тоже такой же вид был, ненормальный. Я-то знаю, как это бывает. Поэтому и осталась с вами, хоть и видела, что вам хочется избавиться от меня. У девчонок, медсестёр на фронте я такого насмотрелась… Обжимаются с кем-нибудь из раненых, вроде понарошку сначала, вроде даже как бы шутя, а потом, когда дружка подлечат да снова на фронт отправят, они и уксусом, и верёвкой… Только и глядела тогда, чтобы в уборной не запирались.
Боль моя за эти дни как-то притупилась, хотя была ещё очень сильной. Я могла работать, я могла жить дальше. Так обух топора бьёт по куску дерева, поставленному на попа сильно, расплющивая всё, что лежит на поверхности, но не в силах расколоть само дерево.
–А квартира у вас хорошая, – вдруг сказала Фаина Фёдоровна, казалось, без всякой связи. -Уютная, чистая. Комната у вас своя, опять же, отдельная… Живи не хочу.
И я вдруг подумала, что наша совсем небольшая, но действительно уютная, и самое главное, отдельная, квартирка, может быть предметом недостижимых мечтаний Фаины Фёдоровны, всю жизнь проведшей в коммуналке.
А в ту ночь отец втащил для Фаины Фёдоровны раскладушку, мама быстро соорудила постель. Я поняла окончательно, что одной мне никак не остаться, снова легла и отвернулась к стене.
Фаина Фёдоровна села на приготовленное ей ложе, подвинула к себе поднос, налила чаю и невозмутимо всыпала в свою чашку три ложки сахарного песка.
–Крепкий, -хлебнула она из чашки. – И горячий ещё. Вкусный.
Я не видела её действий, но обо всём догадывалась по звукам.
–А я не обижаюсь, – сказала она. -Отвернулись – и хорошо. Постарайтесь уснуть. Тогда и я лягу.
–Я не могу уснуть,– зло сказала я. -Вы мне мешаете.
–А я потихоньку буду прихлёбывать.
Я снова к ней повернулась и увидела, что она сидит на раскладушке прямо и ровно, как герцогиня на приёме, и в руках держит чашку на блюдце. И лицо у неё спокойное и властное. И мудрое лицо.
Зачем она мне сказала про Сергея? – думала я. -Могла бы промолчать… Какое её было дело?
Фаина Фёдоровна опять глотнула чай и протянула свою намытую сухую лапку за конфетой. Скребанули её ноготки по пластиковой упаковке. Зашуршала цветная фольга. Фаина Фёдоровна раскусила шоколадную оболочку и стала всасывать сливочно-помадную плоть конфеты. Меня чуть не стошнило. А она так любила сладкое! Шоколадные «Ассорти» ведь доставались всё время мне, как врачу. Я-то ей уже передаривала конфетки подешевле.
Я встала и вышла в туалет. И с наслаждением задвинула задвижку. Когда я снова проходила через комнату, в кухне стояли родители и с беспокойством поглядывали мне вслед, Фаина Фёдоровна пряталась за косяком двери в мою комнату. Они меня караулили.
–Ложитесь все спать! – сказала я своим уже обычным голосом, проходя мимо. -Ничего я с собой не сделаю. У меня завтра полный приём.
Я снова легла. Отчётливо и навязчиво, как всегда по ночам, стремилась по кругу секундная стрелка на циферблате настенных часов.
Фаина Фёдоровна немного подождала. Аккуратно сложила грязную посуду на поднос, вынесла поднос в кухню.
– Я, пожалуй, пойду домой. Думаю, вы правда пришли в себя, -сказала она, когда вернулась.
–А как вы это определили? – Злость моя сменилась иронией.
–А слышно было, как вы в унитаз долго писали, – лицо её сохраняло полную серьёзность. – Надо думать, дурь ваша, хотя бы частично, с мочой и вышла.
Я ошарашено посмотрела на неё, потом вздохнула.
–Ложитесь, Фаина Фёдоровна. – Дохлая сущность медузы окончательно покинула моё тело и мой разум. -Раздевайтесь и ложитесь. Спать осталось два с половиной часа.
Она легла и погасила свет.
–Но свет не гасите! – Я испугалась, что в темноте медуза вернётся.
Она снова встала, поискав, включила ночник. Некоторое время мы лежали молча. Мне не спалось, я ворочалась с боку на бок и чувствовала, что и она тоже не спала.
–Чёрт вас дёрнул рассказывать мне, как вы ходили на почту. – Вдруг сказала я. Образ Сергея стоял у меня в глазах. Так охотник, не желающий возвращаться с неудачной охоты, всё кружит по лесу, высматривая новые следы. Злость моя на него уже испарилась, навалилось отчаяние.
–По кусочку хвост кошке пилить ещё хуже.
–Я не кошка. И к тому же ведь его жена, наверное, знает о его похождениях. И как-то ведь терпит?
Она сказала сердито:
–А вы бы не смогли.
–Почему это?
–Да вы бы вообще с ним долго не выдержали, даже и без жены. Вы сами на себя эти месяцы не были похожи. Будто не врач, а … поломойка какая-то.
–Кто – поломойка? – Я искренне удивилась.
–Вы, – она пожала плечами. – А что вы удивляетесь? Если вы раньше наукой интересовались, книжками медицинскими, манипуляций в кабинете сколько делали, что я даже ругалась, а в последнее-то время – что? Лишь бы отпустить больного и скорее туда! Спросишь вас, чем будете заниматься? А вы всё одно: столько дел! А каких, спрошу я вас, дел? Да каких, вы отвечали, будто не знаете? Обед приготовить, полы помыть. Я и говорю – поломойка! А ведь вы не для этого на свет родились. Я ведь людей знаю. Я вижу.
–По-вашему, все эти месяцы я не интересовалась своей профессией?
–Не интересовались. Раньше от вас только и слышно было: буду поступать в ординатуру, буду поступать в аспирантуру… А сейчас: «Сергей то сказал, Сергей это сказал…» Кто он такой этот ваш Сергей? Год бы прошел. В лучшем случае – два. Вы бы его и сами возненавидели. Или окончательно бы спеклись. И действительно превратились бы в чёрт знает что. Потеряли бы себя, а ему и горя было бы мало.
Я задумалась. Вольно или не вольно, но Фаина ударила по больному. Я знала свои достоинства и недостатки. Я спокойно относилась к тому, что внешне не произвожу впечатления. Я не умела шить, вязать, вышивать, печь пироги, но я умела лечить. И когда Фаина сказала, что я превратилась в поломойку, это было наихудшее оскорбление из всех, какое только можно было придумать для меня.
–Но как же любовь? – Спросила я. -Вы ведь любили своего мужа? Ради любви можно идти на жертвы.
–Любовь… – И вдруг всё лицо у Фаины зарделось. На лбу выступила испарина. Она вынула из сумки нарезанную в салфетки марлю и вытерла лицо. Скомкала салфетку.
–Это от чая, – сказала она. -Или климакс.
Но взгляд её опять уплыл от меня куда-то в глубину. Она решала: сказать – не сказать.
–Любовь… Если хотите знать, любовь, это вообще самое плохое, что может с человеком случится. Любовь, это когда один человек теряет себя ради другого. Теряет так, что будто его и нет.
–Бросьте салфетку на пол, я завтра выброшу, – сказала я машинально, будто мы были с ей в кабинете.
А ведь она сказала правду, подумала я. Любовь, это когда один человек теряет себя для другого. А разве я готова потерять себя для другого человека? И все мои детские представления о любви, как о счастье, о том, что надо идти вдвоём вместе, на равных, рука об руку, исчезли туда же, куда утекла гадкая плоть дохлой медузы.