–Корм, говоришь? Веточный? – Он смеялся до слёз и вытирал ладонью щёки. Потом выпрямился в своём кресле и вперился в меня. Долго смотрел. Наконец сказал:
–«Ветошный» – было бы правильно теперь говорить. Ветошью теперь многие и многое стало. А я вот ещё держусь.
Я сидела и смотрела на него. Столько лет я копила на него досаду, раздражение, недоумение… Передо мной сидел человек, который распоряжался моей жизнью как предметом. Но мне это было теперь всё равно. Моя жизнь ведь состоялась и без его разрешений.
Он вытащил платок и вытер им лицо.
–А молодой я тогда, наверное, был… Правда?
–Юноша просто, – сказала я.
–Ну, да. -Теперь он вытер носовым платком модные очки. -Хоть кто-то это помнит. А то все сейчас думают про меня: «старый ты, хрен…»
–Я так не думаю, – сказала я, и я действительно так не думала. -А вы не знаете, где сейчас заведующая второй поликлиникой, той, в которой я работала? -Мне почему-то стало интересно это узнать.
–Наталья…Наталья… как её? – Он потёр лоб
–Владимировна, кажется.
–У-у-у, – потёр он себе переносицу. -Скончалась она. Уже давно. Внезапный инсульт. И прямо на работе. Задержалась в кабинете допоздна… Работы ведь было – ужас. Утром только нашли.
Я вспомнила заведующую с её заискивающей перед главным врачом улыбкой, с её придирками ко мне, с её ненавистью к Фаине Фёдоровне и не почувствовала ничего – ни плохого, ни хорошего.
–Ну, ладно. -Главный врач снова опустил на глаза очки и стал похож на кого-то немецкого политика. -Где этот твой родственник? Пусть завтра с утра приходит. Поговорим. И ты с ним приходи.
–Спасибо! – Я встала. Всё во мне пело. -Конечно, мы придём. Прибежим. Прилетим. Я, как только выйду от вас, сразу же ему позвоню.
–Ну-ну… – Главный привстал и протянул мне документы. -Забирай. Вроде всё устраивает. Подумаю.
–До завтра. – Стараясь казаться спокойной, я повернулась спиной и чётко вышла из кабинета. Навстречу мне уже устремились двое в зелёных медицинских костюмах.
Улыбнувшись секретарше, я выскочила в коридор. Телефон запропастился где-то в сумке. Да боже мой, не оставила ли я его дома? Нет, это было бы просто невероятно.
Я вылетела на улицу, подбежала к машине, села и опрокинула на соседнее сиденье всё содержимое сумки. Кто-то припарковался рядом со мной, чуть не задев меня зеркалом. Я даже не оглянулась. Бренчали ключи, звякала пудреница, раскрылся кошелёк, вывалив из пасти несколько купюр. Сердито зашелестели косметичка и футляр для очков… Ну, где же он?! Телефон оказался застёгнутым на «молнию» в боковом отделении сумки. Там, в принципе, где он и должен был быть.
Только бы Олег оказался на связи!
Номер не отвечал, я набирала его снова и снова. Где же ты? Отзовись! Речь идёт о твоей жизни.
Я посылала импульсы в пространство. Вселенная молчала. Я откинулась на сиденье и стала смотреть в сгущающуюся темноту. Я видела, как вышел из здания главный врач, пошёл к машине. Наверное, это была служебная машина, какой-то светлый внедорожник с красным крестом. Вот теперь, я увидела, что он очень постарел. Если бы я не знала, что это он, я бы его не узнала. Я вспоминала, как он громоподобно нёсся когда-то к моему кабинету – халат расстёгнут, живот вперёд, и на меня вдруг предательски нахлынула жалость. Никогда раньше я даже не подумала бы, что она возможна к тем, кто тебя мучил, кто унижал, на борьбу с кем было истрачено столько сил. Жалость к террористам, к бывшим любовникам, изменницам-жёнам, предателям-друзьям, как это называется? Синдром чего? Интересно, пожалела бы я сейчас Сергея?
Водитель вышел со своего места и открыл перед главным дверь. Тот сел рядом с ним, дверь закрыл сам, они уехали. Попавшаяся им навстречу в воротах завывавшая «Скорая» притормозила, пропуская их, видно машина главного была известна, но они сами пропустили «Скорую» и потом вывернули на улицу. Я видела, как из «Скорой» фельдшер и врач спустили под руки какого-то старика и повели его к дверям приёмного. Я впомнила, как Главный сказал мне только что: «Только я держусь».
Над забором больницы вставала луна, и мне показалось, что она светит ярче, чем фонари, освещающие больничный двор. Деревья уже совсем стали зелёными. И во мне вдруг больно заныло что-то старое и забытое, но ещё живое и теперь разрастающееся, как метастаз.
Фаина Фёдоровна ни от кого ничего не узнала.
Утро началось, как обычно. На плечиках, зацепленный за дверцу шкафа висел приготовленный для меня халат, на рабочем столе были уже разложены инструменты, с лампы вытерта пыль, насевшая за ночь. Прямо передо мной на столе лежал мой рефлектор. Фаина Фёдоровна пританцовывала около своего стола, нарезая бутербродики.
–Больных в коридоре немного, не хотите чаю? Успеете перед приёмом глотнуть полчашечки.
–Спасибо, не хочется.
Я думала, как ей сказать?
Она с аппетитом откусила от бутерброда.
–А я вот что-то с утра проголодалась… Ну, хоть кусочек сыру?
–Нет.
–Не заболели? – Она уставилась на меня.
–Не беспокойтесь.
–Ну, тогда начинайте принимать, вам всё приготовлено, а я присоединюсь! – Она была в прекрасном настроении.
Я встала, приоткрыла дверь кабинета. В коридоре было привычно темно, из кабинета выпал узкий луч света, и люди, попавшие в него, казались нереальными, будто вышедшими из тёмного фона картины.
–Кто по очереди, пожалуйста, заходите.
Я приняла трёх или четырёх больных, а сама всё думала, как начать разговор. Наконец случай заставил меня раскрыть карты. Очередному больному мне понадобилось выписать больничный.
Фаина Фёдоровна протянула мне на подпись бумажку в регистратуру и сообщила больному:
–Во вторник к нам на продление.
Я мягко поправила её.
–Всё правильно, во вторник. Только не к нам, Фаина Фёдоровна. Я ухожу в отпуск, больничный продлит заместитель заведующей поликлиники по трудовой экспертизе.
Фаина Фёдоровна еле дождалась, пока больной вышел из кабинета.
–Вы уходите в отпуск? И мне ничего не сказали? Нам надо было вместе идти, чтобы потом вместе выйти!
Я внутренне сжалась, но старалась выглядеть беззаботной. Я ведь прекрасно помнила, как она однажды робко ( в первый раз за время нашей работы – робко!) попросила меня:
–Не уходите сейчас в аспирантуру! Мне бы поработать с вами ещё годок! Для пенсии. Если вы уйдёте, меня здесь больше никто к себе из врачей не возьмёт. А в другую поликлинику я сама не пойду. И ездить далеко, и к кому ещё попадёшь. Мне ведь уже за семьдесят.
Я постаралась беззаботно улыбнуться.
–Фаина Фёдоровна, я не сказала, потому что одновременно с отпуском написала заявление об уходе. Я поступила в аспирантуру.
Она как-то сразу вдруг постарела, прямо на глазах. У неё побледнели щёчки, повисли кудряшки. Она села на кушетку и как-то беспомощно расставила ножки, обутые в коричневые кожаные тапочки. А я вдруг заметила, что икры у неё уже тоже по-старчески немощные, немножко кривоватые. Один серый хлопчатобумажный чулок сморщился и приспустился в складочку ниже колена, как это часто у неё бывало.
И вдруг она заплакала. Второй раз за наши с ней два года. Моя железная Фаина Фёдоровна.
Я встала и подошла к двери, придержала её, закрыла на ключ.
–Фаина Фёдоровна! -Я не смотрела ей в лицо. -Всегда всё как-нибудь устраивается. Сначала, кажется, не получается, а потом глядишь: может и к лучшему. Не переживайте! Я не могу сейчас не уйти. Раз меня взяли, я не могу не воспользоваться этим случаем. И главный врач подписал заявление. Поверьте, это было нелегко.
Она вскинула на меня мокрые глаза.
–Вы же говорили, что не возьмут вас на ЛОР ни в этом году, ни в следующем?
–На ЛОР действительно не взяли, а на иммунологию взяли.
Она удивилась, так же, как и главный врач.
–Да не уходите вы из отоларингологов! Это же ваш хлеб на всю жизнь.
Я смотрела на неё важно.
–Я буду изучать лимфоциты глоточного кольца. Иммунитет – это новая, необыкновенно интересная область медицины. Вот мы удаляем миндалины детям, а иногда и взрослым. А зачем мы это делаем? Раньше вот удаляли не все миндалины, оставляли кусочек, а теперь – все. А кто-нибудь изучал, что лучше, что хуже?
Фаина Фёдоровна встала, прошла к своему месту, вытащила из ящика стола эти её приготовленные для больных салфеточки из марли, утёрлась, высморкалась.
–Простите, Ольга Леонардовна. Зовите больного.
Я встала и отворила дверь.
–Следующий, заходите!
Сколько мы приняли с ней в тот, наш с ней последний день?
Десять тонзиллитов (летом тонзиллитов тоже много, это из-за холодного питья), четыре отита (это из-за купания, вода в уши попадает), два гайморита ( умудрились всё-таки двое схватить, несмотря на жару), атрофические фарингиты от летней пыли, две серные пробки (промыты Фаиной Фёдоровной без всякого энтузиазма), один фурункул носа и один шейный лимфаденит непонятной этиологии – отправлен в онкодиспансер на пункцию.
В середине приёма она всё-таки приготовила мне чай. Положила на блюдечко несколько конфет. Мою любимую московскую «Коровку». Кто-то ей за промывание уха принёс. Я выпила чай молча, но конфету не удержалась, съела. Фаина тоже молчала. К концу смены поток больных иссяк, я подписывала последние больничные, Фаина Фёдоровна прибирала на столе, обрабатывала использованные инструменты. На меня опять напало веселье, хотелось скорее закончить, уйти, очутиться на свободе. Приняв последнего больного я проверила карманы халата, стащила с головы рефлектор.
–Только подумать, Фаина Фёдоровна, с завтрашнего дня он мне больше не понадобится!
Она взглянула мельком, ничего не сказала. Потом стала складывать какие-то инструменты в марлю. Убрав остальные в шкаф, перевернула вверх дном пустые металлические кюветы из-под них, что никогда не делала, даже когда мы уходили в отпуск.
А ведь завтра здесь никого не будет, – вдруг подумала я. – Опустеет коридор. Ну и хорошо! Фаина тоже отдохнёт, а через месяц сюда придёт новый врач. Хорошо бы мужчина для разнообразия. И она точно так же будет работать с ним. Делать ему бутербродики.