–До вас далеко. Ну, а как ваши дела?
–А что мои дела? Стареем. Вот спину на даче сорвал… Так-то я без палки хожу. Работаю ещё.
–Неужели водителем?
–Водителем… – Он усмехнулся. -Водилой я сорок лет отпахал. В прошлом году ушел.
–А как ваш гайморит?
Он пожал плечами.
–Да мне его давным-давно вылечили. Шариками. Я уж и забыл, как раньше мучился. Вот вы сейчас сказали, я вспомнил. Да я и не болел с тех пор. Один раз, правда, ногу ломал. Ну и спина…
Мне стало обидно.
–Сколько раз мы вам с Фаной Фёдоровной проколы делали, фурациллина казённого цистерну извели. А вы – шарики!
– Хотите, верьте, хотите, нет. – Он засмеялся хрипло и отошёл.
Мне стало грустно.
В какой реестр мне нужно было записать Балабанова? В победы или в поражения?
Я возвращалась обратно домой и думала о Фаине Фёдоровне. Нужно ли было мне тревожить её память? Она ведь тоже мне ни разу за всё время не позвонила. И не пришла.
Милая моя, Фаина Фёдоровна! Маленькая попрыгунья в детских чулочках. Бескорыстная служительница начальных моих профессиональных лет. Наивная хитрюшка, мечтающая обмануть судьбу и добиться от неё чуть-чуть больше положенных по реестру материальных благ. Не для себя она хотела благ, для дочери, которая видно тоже недалеко от неё ушла по дороге успеха. Как сейчас я вижу вас, Фаина Фёдоровна, приплясывающую от возбуждения возле нашего «чайного» стола, нарезающую «левые» бутербродики с сыром и полукопчёной колбасой – вожделенными продуктами того угрюмого, неказистого времени.
Я въехала в свой двор, открыв брелком шлагбаум, вошла в подъезд и поднялась на свой этаж. В кухне было просторно и тихо. Солнце просвечивало через закрытые шторы, с улицы доносилось возбуждённое чириканье воробьёв, тиньканье синиц. Я включила чайник, бросила в чашку пакетик. Кто-то из больных подарил мне какой-то необыкновенный набор – пятьдесят сортов элитного чая. Ау, Фаина Фёдоровна, где теперь ваши любимые «три слона»? Или «три слона» это был японский зонтик, а чай был просто серый слон на жёлтой картонке?
Я прошла в свою комнату и достала с полки старый учебник. Как в первый раз оглядела обложку. Вверху над названием всегда темнело чернильное пятно. И теперь оно было видно всё так же отчётливо, но уже не так ярко. Я раскрыла учебник на закладке – вырезанная картинка с коробки конфет. Фаина, наверное, и вырезала. Как она сказала тогда: «любовь передаётся через прикосновения. Если вам хочется человека трогать, обнимать, прижиматься, значит, вы его любите».
Я стала рыться в ящиках письменного стола. Открыла комод. И там, под запасными наволочками и пододеяльниками «для гостей», которых у меня практически никогда не бывало, нащупала искомый марлевый свёрток. Он так и лежал, храня сокровища все эти годы. Марля уже не была такой свежей, как раньше, но ещё достаточно белой. Я размотала свёрток. В нём был прекрасный набор инструментов, их она отдала мне в день моего увольнения. Наверное, из её собственных запасов. У каждый медсестры ведь всегда есть в загашнике то, что для врача наиболее ценно.
Всё было собрано тщательно и прагматично. Пара шпателей, пара носовых зеркал, три разного размера ушные воронки, в том числе – детская, два абсолютно новых гортанных зеркала, несколько зондов, в том числе и тот, который мне так нравился. Ушные пинцеты, шприц для внутригортанных вливаний. И отдельно в маленькой салфетке я обнаружила что-то непонятное мне на ощупь. Я развернула. Там лежали несколько каменистой уже твёрдости конфет «Коровка» Ужасно дефицитная в те годы московская «Коровка». Я и тогда, и сейчас любила её больше всего.
В носу у меня защипало, но я дала себе слово не плакать. Фаина Фёдоровна не одобряла слёз. Я отложила «Коровку» в сторону, и поднесла к лицу старую марлю.
«Любить – это значит хотеть прикоснуться».
Я узнала запах нашего кабинета: немного йодом, немного фурациллином, эфиром, антисептиком, в котором Фаина Фёдоровна замачивала инструменты, земляничным мылом, растрескивающимся в мыльнице…
Я прижала марлю к лицу. Это был родной запах. Я вдыхала его и не могла надышаться.
2019-2020.