кая так и не дождалась, а упорные слухи о том, что актрису из театра якобы «ушла» Алиса Георгиевна Коонен, которая не терпела талантливых и ярких соперниц, умиротворения ситуации не добавляли. Однако уроки не только профессионального мастерства, но и житейской мудрости, которые Фаине дали Екатерина Васильевна Гельцер и Василий Иванович Качалов, не прошли даром.
Раневская Ф.Г. в роли Маньки. «Шторм». Москва, Государственный академический театр имени Моссовета. 1951 г. Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А.А. Бахрушина
Например, Раневской запомнился такой случай, потрясший ее совершенно: «Я присутствовала однажды при том, как В. И. (Качалов), вернувшись из театра домой, на вопрос жены, как прошла репетиция «Трех сестер», где он должен был играть Вершинина, ответил: «Немирович снял меня с роли и передал ее Болдуману… Болдуман много меня моложе, в него можно влюбиться, а в меня уже нельзя». Он говорил, что нисколько не обижен, что приветствует это верное решение режиссера… А я представила себе, сколько злобы, ненависти встретило бы подобное решение у другого актера… Писались бы заявления об уходе из театра, жалобы по инстанциям… я была свидетельницей подобного».
Научиться отделять себя от своей роли, амбиции от здравого смысла, фантазии от реальности может, безусловно, не каждый, но попытка, пусть даже и вопреки своим эмоциям, поступать не так, как хочется, а так, как должно по негласным законам чести, предоставляется всякому. И тут важно, воспользуешься ли ты этой попыткой или нет. Таиров был тем человеком, который невзирая на обстоятельства доказывал, что этой попыткой следует пользоваться всегда.
Например, в 1947 году, узнав и присвоении Раневской звания Народной артистки РСФСР, Таиров написал: «Дорогая Фаина! Нежно и дружески с большой радостью поздравляем Вас со званием Народной артистки. Вы, вероятно, знаете, как несусветно мы были заняты выпуском новой премьеры. Этим объясняется некоторое запоздание в нашем поздравлении, которое от этого не потеряло ни своей искренности, ни в самых добрых пожеланиях, которые мы Вам шлем в неизменной надежде снова встретиться с Вами в общей работе. Сердечно обнимаем Вас! Ваши Коонен, Таиров».
И это при том что его супруга – Алиса Георгиевна Коонен так подобного звания и не удостоилась.
Да, Раневская признавала себя человеком, «испорченным Таировым», то есть актрисой, узнавшей, как работает идеальный режиссер, остающийся благородным и чутким не только в театре, но и в жизни. А, познав идеал, трудно отказаться от этого знания, трудно, да и невозможно опускать собственную актерскую планку в угоду заурядным режиссерам, играя в бездарных пьесах, служа в посредственных театрах.
«Вспоминая Таирова, мне хотелось сказать о том, что Александр Яковлевич был не только большим художником, но и человеком большого доброго сердца. Чувство благодарности за его желание мне помочь я пронесла через всю жизнь, хотя сыграла у него только в одном спектакле – в “Патетической сонате”», – вспоминала Фаина Георгиевна Раневская и рассуждала далее: «После спектакля, в котором я играю, я не могу ночью уснуть от волнения. Но если я долго не играю, то совсем перестаю спать. Для меня каждый спектакль мой – очередная репетиция. Может быть, поэтому я не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо – никогда. Чтобы играть Раскольникова, нужно в себе умертвить обычного, земного, нужно стать над собой – нужно искать в себе Бога… Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной. Но ведь зрители действительно любят? В чем же дело? Почему ж так тяжело в театре? Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле “потеряла стыд” – ничего о себе не знаю».
Незнание себя, как ей казалось, разочарование в себе и уход из Камерного театра совпали и стали для Раневской событиями рубежными. Это было своего рода прощанием с мечтой служить именно здесь, под началом Таирова, расставанием с наивными юношескими думами о сложном психологическом театре, стоящем выше бытовой рутины и политики.
А на дворе меж тем стоял 1933 год.
В это время в Германии к власти пришли нацисты.
В СССР были открыты Беломорско-Балтийский канал, а также Челябинский тракторный завод и Магнитогорский металлургический комбинат.
В Москве прошел Всесоюзный съезд колхозников-ударников.
Были установлены дипотношения между СССР и США.
В Германии принял первых заключенных концентрационный лагерь Дахау под Мюнхеном.
Постановлением СНК СССР был утвержден Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, ставший законодательной базой ГУЛАГа ОГПУ НКВД.
В Москве и Ленинграде был раскрыт «контрреволюционный заговор общества педерастов».
Скончались Анатолий Васильевич Луначарский и основоположник грузинского театра Константин Александрович Марджанишвили.
В 1933 году Томас Манн закончил первый том тетралогии «Иосиф и его братья».
Карл Густав Юнг написал свой трактат «Современный человек в поисках души», в котором поделился своими ставшими уже хрестоматийными размышления о духовности, смысле жизни, мировоззрении, искусстве, религии, о современном человеке в его сопоставлении с «архаичным человеком», о сходстве психоанализа с исповедью, а также выдвинул предположение о том, что идея жизни после смерти весьма полезна для психического здоровья. В конце своего сочинения Юнг, как известно, высказал критические замечания в адрес материализма, потому как он отрицает душу и любое психическое проявление, что категорически отменяет возможность лечения невроза не медикаментозно (по понятным причинам это произведение швейцарского психиатра и основоположника аналитической психологии в СССР известно не было).
О ряде перечисленных в этом списке событий Фаина Георгиевна, безусловно, знала, но, скорее всего, видела их частью повседневности (не более того), на фоне которой было необходимо выстраивать собственную жизнь, преодолевать себя, двигаться от одного переживания к другому, от удачи к падению, от триумфа к полному краху и наоборот.
Итак, на смену сожалению и подавленности пришли профессия и полная погруженность в работу.
Зная о той ситуации, в которой оказалась Раневская, главный режиссер Театра Красной армии – актриса, педагог, режиссер, заслуженная артистка РСФСР (1933 г.) Елизавета Сергеевна Телешева – предложила ей роль Вассы Железновой в одноименной пьесе Алексея Максимовича Горького.
Для многих в театре такое решение Телешевой показалось если не ошибочным, то в высшей степени спорным, потому что представить себе в этой сложной трагической роли актрису, чье амплуа до недавнего времени составляли гротесковые и комические персонажи, было категорически невозможно.
Но Елизавета Сергеевна была непреклонна. Она поверила в то, что Фанни, происходившая из купеческой семьи, должна была хорошо знать жизнь уже не существовавшего на тот момент в России сословия изнутри и потому прожить ее (роль) на сцене в образе Вассы убедительно.
Телешева не ошиблась.
О Раневской-Железновой в Москве заговорили.
Однако этому успеху, зная перфекционизм актрисы, предшествовала долгая и кропотливая работа над ролью.
«Вспоминая сейчас отдельные этапы работы, я вижу, что много занималась вульгарной социологией и недостаточно проникла в самую пьесу, где, как во всяком высоком произведении искусства, глубоко скрытая тенденция», – говорила впоследствии Раневская. Недоумевала, конечно, что давно прошедшая и забытая жизнь в Таганроге, о которой и вспоминать-то не особо хотелось, вдруг вернулась и предстала перед мысленным взором ярко и выпукло, словно было это все вчера.
Актриса представляла себе отца, вечно погруженного в свои дела, сосредоточенного и строгого.
Видела мать, посвятившую себя семье и детям, восторженную и нервную.
Наконец, задумывалась о девочке Фаине Фельдман, что унаследовала от своих родителей непреклонность и трепетность одновременно, отцовскую страсть и материнскую издерганность.
Роль Вассы Борисовны Железновой стала для Раневской своего рода погружением в мир шекспировских страстей и античной трагедии. Все, происходившее на сцене, совершалось на пределе эмоционального напряжения, на грани истерики, было объективным безумием, которое переживает русский человек в начале наступившего ХХ столетия.
Особенно сцена, а которой Васса предлагает своему мужу Сергею Петровичу покончить с собой, потрясала не только зрителей, но и всех, занятых в этом спектакле.
Васса. Подумай – тебе придётся сидеть в тюрьме, потом – весь город соберётся в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать арестантом, каторжником, в позоре, в тоске – страшно и стыдно умирать будешь! А тут – сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и – как уснёшь.
Железнов. Прочь… иди! Пускай судят. Всё равно.
Васса. А – дети? А – позор?
Железнов. В монастырь попрошусь. Пускай постригут. В схимники. Под землёй жить буду…
Васса. Глупости говоришь. Прими порошок!
Железнов. (встаёт). Не… не приму. Ничего от тебя не приму…
Васса. Прими добровольно.
Железнов. А то – что? Отравишь?
Особенно проникновенно и многозначно звучали эти слова горьковских героев в то время, когда медленно, но верно страна «победившего пролетариата» сползала в сумрак тотальных репрессий и лагерного социализма.
По делам, расследуемым ОГПУ-НКВД, на рубеже 1933–1934 годов в СССР было осуждено более полутора миллиона человек (НКВД в то время возглавлял Генрих Григорьевич Ягода), а убийство в декабре 1934 года Сергея Мироновича Кирова повлекло за собой массовые аресты и крайнее ужесточение режима.
Интересно, что нигде в своих воспоминаниях Фаина Раневская не упоминает о той гнетущей обстановке, в которой оказались ее соотечественники и она сама. Она словно бы жила в каком-то другом измерении, и никакие превратности социалистического быта (советского нуара) не касались ее. Что это было? Нарочитое нежелание видеть реальность (способность ее видеть могла иметь самые трагические последствия)? Искренняя уверенность в том, что партия большевиков, следуя Ленинским заветам, все делает правильно? Или, наконец, бесконечная сосредоточенность на работе, когда на досужие разговоры и размышления просто не оставалось времени?