Всё. Пора отсылать текстик. Вот сейчас мы его в омегу-то и отпра
Стоп! Забыл! Целеназначение рейса так и не сделал.
Напишу-ка я в этой графе "прогружур галахуп". Ну а чего? Целеназначение не хуже прочих.
Отправил. Система ведомость приняла и учла. Больше меня тут ничего не держит.
Разве что этот текст. Его сброшу перед самым уходом.
Саша звонит из камеры говорит скорее давай
две тысячи риманов
пять
восемь
режим закритический
корабль дрожит легенные ускорения
впереди свет
жёлтый золотой
медовый
прощайте что-ли
извини, лена
29 мая 78-го ғ
Лена Завадская нажала кнопку на левом подлокотнике. Окно посветлело, и стал виден покатый склон холма, поросший курчавыми деревцами, выглядывающий из-под него язык залива и белые развалины на другом берегу. Очень высоко тянулись длинные полупрозрачные облака, похожие на следы от низколетящих глайдеров.
— Искупнуться бы, — вздохнул Горбовский, отрывая голову от подушки. — Вот так взять и искупнуться.
— Искупаться, — поправил стоящий у окна Комов. — И потом, тебя же не вытащишь.
— Люблю воду, — согласился старик. — В ней легко. И приятно. Вот если б не солнце.
Григорянц привстал, оправил безрукавку. Летом он носил её на голое тело. Лена невольно засмотрелась на его плечо, покрытое идеально ровным загаром.
— У меня особое отношение к радиации, — вздохнул Горбовский, оторвав голову от подушки. — Я её чувствую. Кожей.
— Я тоже чувствую, — сказал Комов, повернув к нему красное, обожжённое космосом лицо. — И мне сразу кажется, что иду на "Хиусе" и реактор пошёл вразнос.
— Ты не ходил на "Хиусе", Гена, — заметил Горбовский.
— Не ходил. Но мне так кажется. От этого я начинаю нервничать. А зачем?
— И то верно, — согласился Горбовский. — Что у нас дальше, Евгений Маркович?
Славин близоруко прищурился, читая строчки на панельке.
— Пятнадцатого мая, — сказал он, — супремальная подсистема СЕН зафиксировала случай эпсилон-деритринитации в экватории ЕН-706. Космическое тело вошло в подпространство на легенных ускорениях. Вероятная точка выхода — выше галактического диска. Насколько — неизвестно. Предполагаемое время возврата — от двухсот лет и более.
— И что же это было? — спросил Комов.
— Скорее всего, "Призрак" девятой модели, — сказал Евгений Маркович.
— Позвольте, м-м-м, они разве не сняты с производства? — подал голос Валентин Петрович Завадский, пытаясь быть полезным.
— Сняты, — подтвердил Сикорски. Голос у него был высокий и хриплый. — С производства. И что?
Он сидел верхом на стуле, как в седле, обняв руками спинку. Белая рубашка расстёгнута на две пуговицы. Знаменитый чёрный пиджак догудбайной фирмы "Маркс и Спенсер" висел на одном плече, но почему-то не сваливался. Ещё один рудин чёртов секрет, устало подумала Завадская.
— Как думаете, коллеги, на сколько он нырнул? — спросил Горбовский.
— Лет на триста, — предположил Григорянц.
— Почему на триста? — без интереса спросил Комов.
— Чтобы с нами не пересекаться, — Арам Самвелович почему-то покосился на Горбовского.
— Тогда на пятьсот, — сказал Славин. — Ну, чтоб с гарантией.
— Ещё у него там были намёки, — вспомнил Григорянц. — На золотой свет. Может, его забрали? Ну эти, как их там. Лаксиане?
— В таком случае мы о нём больше не услышим, — рассудительно сказал Комов.
Лена не выдержала. Ей было душно, страшно и стыдно за свой страх.
— Простите, коллеги, — сказала она решительно, — но мы уже второй час переливаем из пустого в порожнее. Все факты мы обсудили. Давайте займёмся тем, ради чего мы сюда пришли.
— Прекрасная мысль, — оценил Горбовский. — Так ради чего мы сюда пришли? Я пришёл... назовём это совещанием... исключительно по вашей просьбе, Лена. Геннадий Юрьевич — по моей. Арам Самвелович и Евгений Маркович были приглашены Геннадием Юрьевичем, если я ничего не путаю. Что здесь делает Рудольф, я не знаю. Но если он здесь — значит, так надо...
Сикорски вежливо осклабился. Его огромные уши чуть шевельнулись.
— А Валентина Петровича позвали вы, — закончил Горбовский. — Зачем вас позвали, Валентин Петрович?
Завадский поднял на него испуганные глаза.
— Э... гм... это вы меня спрашиваете? — пробормотал он.
Архивариусу было неуютно, неловко — как любому человеку не на своём месте. Валентин Петрович очень хорошо знал своё место. Оно было в архивах. А не здесь, среди всех этих людей. О которых ему доводилось читать в тех же архивах. Но в архивах лежало прошлое. Здесь делалось будущее. Чужая, опасная стихия.
— Именно, — сказал Горбовский. — Вы же знали, зачем сюда идёте?
— Э-э... Лена попросила... Наверное, для каких-то консультаций? — предположил он.
— Я попросила своего дядю сопровождать меня... — начала Завадская, но Горбовский её перебил.
— Лена, Лена! Ну что такое? Вы не меняетесь с пятилетнего возраста. Помните, я вам говорил: не перебивайте старших? Валентин Петрович вам в отцы годится. Так значит, для консультаций? — он снова посмотрел на архивариуса. — В таком случае проконсультируйте нас. Зачем мы здесь и чем нам заняться дальше?
Завадский собрался с духом. Мысленно сказал себе, что не позволит над собой глумиться. Подумал о Лене, которая на него надеется. Попробовал представить себе, что вокруг сидят студенты. Ничего не помогло. Тогда он просто открыл рот и начал говорить.
— Насколько я понимаю, — сообщил он лекторским голосом, — будут приниматься решения. Перед принятием решения необходимо, во-первых, чтобы все заинтересованные стороны получили всю значимую информацию по вопросу. Потом — рассмотреть видение проблемы, которое может отличаться. Желательно, чтобы стороны точно и определённо обозначили свои интересы. После чего, м-м-м, — он потёр лоб, вспоминая формулировки.
Горбовский, лёжа на спине, сделал вид, что аплодирует.
— Прекрасное изложение! — сказал он. — Лена, вы привели с собой ценного специалиста. И мы, несомненно, последуем рекомендациям Валентина Петровича. Но не сразу. Потому что я так и не услышал, зачем же вы всё-таки нас здесь собрали. Так зачем, Лена? — он посмотрел на Завадскую очень внимательно.
Лена взгляд выдержала.
— Немного не так, Леонид Андреевич. Я хотела встретиться с вами лично. Чтобы просить за мужа. Якова Вандерхузе, сотрудника КОМКОНа. Ставшего недавно членом Мирового Совета благодаря вашей протекции. Который был арестован без предъявления обвинений и помещён в вашу секретную лабораторию. О чём меня, кстати, известили только через трое суток.
— Безобразие какое, — сказал Горбовский. — Трое суток! Это, конечно, перебор. Мы непременно разберёмся, найдём виновных и их накажем.
— Вы прекрасно знаете, что я хочу обсудить ситуацию наедине, — продолжала Лена. — Но вместо встречи наедине устроили то, что сейчас назвали совещанием. С участием посторонних, включая Сикорски. Вместо того, чтобы выслушать меня, вы сначала захотели "увидеть общую картину", — последние слова она выделила голосом. — Потратили на это час с лишним. Это значит, что у вас есть какие-то свои интересы в этом деле. Мне неизвестные. Не так ли?
— Возможно, вы правы, а возможно и нет, — Горбовский заворочался на своём ложе, устраиваясь поудобнее. — Но вы не ответили. Хорошо, поставлю вопрос иначе. Чего вы от меня хотите, Лена?
— Вы знаете, чего я хочу, — голос Завадской не дрогнул. — Я хочу, чтобы вы сейчас же, немедленно, отпустили моего мужа, Якова Вандерхузе. И вернули на его законное место в Мировом Совете.
— На каком основании вы этого требуете? — поинтересовался Сикорски.
Лена обожгла его ненавидящим взглядом.
— Во-первых, не требую, а прошу. Во-вторых, не у вас, а у Леонида Андреевича. Отвечая на вопрос: Вандерхузе ни в чём не виновен. Ни перед вами, ни перед вашей конторой. Ни перед Землёй, — закончила она.
— Лена, — Сикорски посмотрел на неё через плечо, — вы знаете правила игры нашего уровня. Нас не интересует, виноват ли в чём-либо Вандерхузе. Нас интересует — представляет ли он угрозу. Для Земли, для нашей конторы или хотя бы для меня лично.
— Он не представляет угрозы. Он всю жизнь делал то, чего хотели вы, — ответила Завадская.
— Допустим. До сих пор у меня не было повода для недовольства. Но теперь он появился, и очень серьёзный. Вандерхузе создал проблему. Нет, даже не так. Он стал проблемой.
— Яша стал проблемой? При чём тут Яша? — Лена уставилась на Сикорски.
— Ну а кто же ещё? — Сикорски вернул взгляд. — Не было бы никакого Вандерхузе, не было бы и этой ситуации. Непонятной, а следовательно — опасной. И его непричастность к её возникновению не доказана.
— Вы держите его столько времени, что успели выпотрошить наизнанку! — голос Лены негодующе зазвенел.
— Я не утверждаю, что он действовал сознательно. Или хотя бы бессознательно. Но его могли разыграть втёмную какие-то внешние силы. Если они выбрали его — значит, у них на то были причины. Поскольку они нам неизвестны — нет гарантий, что ситуация не повторится. И пока у нас нет полного понимания, Яков Вандерхузе должен быть изолирован от общества.
— А поскольку полного понимания в таких вопросах быть не может, — закончила Лена, — вы намерены его убить. Или держать взаперти всю жизнь.
— А хоть бы и так? — Сикорский приподнял левую бровь. — Ваши переживания не стоят благополучия и спокойствия человечества. Можете сжимать свои маленькие кулачки и меня ненавидеть. Меня ведь так легко ненавидеть. Это моя работа. Мне можно прослыть дураком, злодеем, палачом и кровавой собакой. Мне одного не простят: если я недооценю опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, я просто не имею права пускаться в рассуждения о молекулярных флуктуациях. Я обязан предположить, что где-то рядом объявился чёрт с рогами. И принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах...