— Ваш стандартный монолог уже приелся, Рудольф, — Лена резко повысила голос. — Но я готова выслушивать его хоть каждый день, если Леонид Андреевич всё-таки проявит интерес к моим словам.
— Пока что я не услышал ничего интересного, — сказал Горбовский. — Или хотя бы важного. Например... Ещё никто не высказался, является ли обсуждаемая ситуация тайной личности.
— Да какая разница? — Лена нервно сглотнула, готовясь к нападению. — Человек лежит в клетке и вы потрошите ему мозги! Отпустите его! Верните к нормальной жизни! Сейчас же!
— Боюсь, это невозможно, — сказал Горбовский. — Сейчас Вандерхузе проходит реабилитационные процедуры. Когда он придёт в сознание, то отправится на Леониду. Недельки на две. Отдохнёт, наберётся сил. Заодно и войдёт в курс дела. Очередное заседание Комиссии по информатизации в следующем месяце. А Яков, уж простите за откровенность, в их тематике ни ухом, ни рылом... Ничего, разберётся. И вы, Лена, не обессудьте, но на Леониде я настаиваю. Иначе вы окружите его такой заботой, что он что-нибудь заподозрит, — старик тонко улыбнулся.
Завадская медленно, осторожно выдохнула. Потом быстро глотнула воздух ртом.
— Благодарю вас, Леонид Андреевич, — сказала она. Потом повернулась к молчащему Сикорски и добавила с ядом: — Извините, Рудольф.
— И вы меня извините, Руди, — вздохнул Горбовский. — Конечно, вы были правы.
— Я знаю, — сказал Сикорски. По его голосу невозможно было понять, что он чувствует.
— Но в данном случае правильное решение было бы ошибкой, — заключил Горбовский.
— Почему? — спросил Рудольф.
— Хотя бы потому, — Горбовский сделал значимую паузу, намекающую на сложность выбора из множества равно значимых аргументов, — что оно слишком очевидно. И если кто-то за всем этим стоит... — он прервался снова, с тем же значением.
— Вы все прекрасно знаете, кто за этим стоит, — грубо перебил Сикорски. — Вы просто не можете в это поверить.
— Поверить? С этим — не ко мне, Рудольф, — в тоне Горбовского отчётливо послышалось усталое снисхождение. — И хочу предупредить. Что ваша одержимость известной темой становится подозрительной.
— Что значит подозрительной? — уши Сикорски снова шевельнулись.
— Человек, видящий за всем одну причину, — наставительно сказал Горбовский, — может быть параноиком. Или фанатиком. А может быть, он не параноик и не фанатик. Возможно, он отвлекает своё и наше внимание от какой-то другой причины. Которую он почему-то хочет оставить в тени. Сознательно или бессознательно, как вы в таких случаях выражаетесь. Конечно, я так не думаю, — добавил он, отчётливо расставляя голосом вежливые кавычки.
— Если бы вы так думали, меня бы тут не было, — сказал Сикорски без уверенности.
— Ещё раз извиняюсь, коллеги, — перебила Лена. — У меня два вопроса к Леониду Андреевичу. Первый: я могу присутствовать при восстановительных процедурах? Второй: мне нужна путёвка на Леониду. Сейчас с этим, кажется, проблемы. Вы можете помочь?
— Да. Нет. — сказал Горбовский. — Я уже объяснил, почему. И вообще — пусть последний раз посмотрит на девушек. Вы же его на цепь посадите.
Завадская усмехнулась. Слабость прошла, она вновь чувствовала себя уверенно.
— Я не сомневаюсь, — сказала она, — что такого рода проблем у нас с Яшей не возникнет. Никогда. Так я могу присутствовать?
— Конечно, — улыбнулся Горбовский. — Я предупредил, вас пропустят. Вы знаете, где это.
Завадская встала.
— Тогда не буду тратить время. То, что мне сейчас нужно... — она не договорила, шагнув к двери.
— Лена, подождите. Я вас немного дезинформировал, — остановил её Леонид Андреевич.
— Процедуры ещё не начались, идёт предподготовка. Посидите пока с нами. Мы будем обсуждать вещи, которые вам следует знать. Как нас учит Валентин Петрович, перед принятием решения необходимо, чтобы все заинтересованные стороны получили всю значимую информацию по вопросу. Вы — заинтересованная сторона?
— Я прежде всего... — начала было Лена, потом осеклась. — Да. Я заинтересованная сторона.
— Хорошо. Так вот: мы очень тщательно проверили мозг Вандерхузе. Вплоть до прямой работы с нейронами. Запустили микрощупы в извилины. Процедура считается калечащей. Она используется только в самом крайнем случае. Но Сикорски настаивал, и я счёл его аргументы убедительными.
Лена почувствовала, как кровь отливает от лица. Она снова сделала вдох-выдох, собираясь с мыслями.
— Я опасаюсь, — сказала она, — что когда-нибудь наш Руди ошибётся. Люди всегда ошибаются, рано или поздно. И ему придётся подвергнуться аналогичной процедуре. Если это случится — пожалуйста, сообщите мне. А теперь я всё-таки пойду. Я хочу пообщаться с мужем и понять, что от него осталось.
— Ну зачем так пугать, Леонид Андреевич? — вступил Славин. — Калечащая процедура, крайний случай... Потеря интеллекта при такой операции — не более десяти процентов. Ну, двадцати. Но это максимум.
— Лена, — проникновенно сказал Григорянц, — какая теперь разница? Он же на складе работать не будет. Он в Комитете руководить будет. Тут не надо быстро думать. Тут надо иметь это, — он щёлкнул пальцами, — жизнь понимать. Это с возрастом приходит.
— С опытом, — поправил Славин.
— С опытом, да, — согласился Григорянц. — И Лену будет больше слушать, — добавил он задумчиво. — Всем хорошо.
— Плохо, — сказал Горбовский, укоризненно покачав головой. — Это очень, очень плохо — то, что вы говорите. Лена, не слушайте их. Теперь есть новые технологии ЦЭМ. Мы их использовали. Врачи говорят, что мозг Вандерхузе практически не повреждён. Не больше, чем после хорошей пьянки. Я им доверяю. А вы?
— Хотелось бы лично убедиться, — сказала Лена, не двигаясь с места.
— Ещё успеете. Или это я потерял ваше доверие? Лена, скажите, когда я вас обманывал? Хотя... — Горбовский потёр лоб, — ах да, точно. Вам было шесть лет. Я подарил на день рождения сборник задач по математике. Древний, бумажный. Две задачи были нерешаемыми. Вы очень расстроились.
— Помню. Из-за этого я не стала математиком, — слабо улыбнулась Завадская.
— И напрасно. Помните, чем решаемая задача отличается от нерешаемой? В нерешаемой не хватает какого-то условия. Иными словами — обыкновенный дефицит информации. Так вот, сейчас мы будем обсуждать то, что извлекли из головы Вандерхузе. Для вас это — уникальная возможность узнать своего супруга ближе. И тем самым избежать проблем в будущем.
— Да, это очень сближает, — подтвердил Славин с самым серьёзным видом.
— Ваш юмор... — пробурчала Лена, усаживаясь обратно в кресло. — Он грубоват, — закончила она.
— Что поделаешь, профессиональная деформация. Зато вы, Лена, полны пафоса, — парировал Горбовский. — "Я пришла просить за мужа", — передразнил он. — "Человек лежит в клетке и вы потрошите ему мозги". Уж назвали бы сразу палачами и мучителями. Впрочем, Руди составил вам достойную конкуренцию. Про маленькие кулачки — это даже меня проняло. Браво, Руди! Вы, оказывается, превосходно исполняете роль злого следователя. Вы кладезь талантов, Руди. Интересно, что вы ещё умеете?
— Рад, что вам понравилось, — Сикорски, не вставая со стула, умудрился изобразить что-то вроде шутовского поклона. Пиджак на плече затрепетал, но всё-таки удержался.
— А я разве сказал, что мне понравилось? — осведомился Горбовский. — Оценить не значит одобрить. Я оценил. Но не одобрил.
— В таком случае — рад, что вы умеете абстрагироваться от собственных вкусов, — ответил Руди. — Интересно, что вы ещё умеете?
— Та-та-та! Молодой ещё! Дерзить старшим! — Горбовский картинно погрозил Сикорски пальцем.
— Очень вы строги, Леонид Андреевич, — поддержал тон Сикорски. — Мы молодые, шутливые...
— Болтливые вы очень, — закончил Горбовский. — Давайте всё-таки займёмся делом и не будем задерживать Лену... Что-то диван жестковат. А я не в том возрасте, чтобы лежать на жёстком. Арам Самвелович, дорогой, распорядитесь, чтобы сюда доставили диван из моего кабине... ах да, я же его закрыл. Своим ключом. Гена, может ты откроешь своим... хотя нет. Не хочу потом менять дверь. Что ж, мне наука.
Все промолчали.
За окном пролетел длинный красный глайдер. Внутри прозрачной кабины виднелась крохотная фигурка пилота — девушки с длинными волосами.
— Уберите это, Арам Самвелович, — попросил Горбовский. — Надоело.
Григорянц что-то сделал с подлокотником. Окно мигнуло, пейзаж сменился. Возникло сонное озеро, окутанное синеватым туманом, поросший осокой берег и расплывающиеся очертания деревьев.
— Замечательный вид, — сказал Горбовский. — Вот где искупнуться бы.
— Холодно, — сказал Комов.
— Это тебе холодно. А по мне так самый раз. И чтобы никакой радиации. Ну что ж, давайте приступим. Евгений Маркович, теперь вам карты в руки. Вы занимались головой Вандерхузе?
— Ну не то чтобы я. Занимались медики. Я формулировал вопросы.
— Значит, у вас есть ответы. Посвятите же нас во все тайны дяди Яши. Обожаю тайны.
— Ну, во-первых, — начал Славин, — он чист. В смысле, не предатель. Он никогда не изменял Земле....
— А Лене? — уточнил Горбовский. — Не обходите эту тему, пожалуйста. Всем очень интересно.
— Мне не интересно, — сказала Лена.
— В таком случае вы можете на минуточку выйти, — предложил Горбовский. — Ваш дядя может показать, куда идти. Вы покажете, Валентин Петрович?
Архивариус промолчал. Лена осталась сидеть.
— Вандерхузе не изменял ни Земле, ни Лене, — торжественно заявил Евгений Маркович. — Я бы сказал, что он относился к ним одинаково. Как... как...
— Как к своему долгу, — закончил Сикорски и неожиданно хихикнул. Через пару секунд зафыркал Славин. Наконец, раздался тоненький смешок самого Горбовского.
— Фффу... Ну вы, ребята, молодые, шутливые... — он вытер заслезившиеся глаза невесть откуда взявшимся платочком. — Вот прямо так — не изменял?
— Не изменял, — подтвердил Славин.
— А с Майей Глумовой? — не отставал Горбовский.