Когда сын с улыбкой снова приблизился к ней, она погрозила ему пальцем:
— На свете есть множество вещей, которые врачи или забывают, или так никогда и не узнают, особенно те, кто учит и пишет мудрые книги. Вот их жены многое могли бы написать в назидание потомству!
— Я подарю тебе мои камышовые перья, чернила и сколько угодно папируса, — со смехом ответил Гиппократ.
Праксифея многозначительно улыбнулась и переменила тему:
— Я никогда не расспрашиваю о больных, но мне хотелось бы знать, зачем к тебе вчера приходила Олимпия. Она мне никогда не нравилась. И она выбрала себе странного спутника, этого кулачного бойца Буто…
Гиппократ покачал головой и опять повернулся, собираясь уйти. Но в эту минуту с громким скрипом распахнулись ворота и во двор въехал верхом на муле посланец архонта Тимона. Спешившись, он протянул Гиппократу маленький свиток.
Праксифея, дожидаясь, когда ее сын кончит читать, поправляла сслыс косы, пенком уложенные вокруг головы.
— Передай архонту, — сказал Гиппократ посланцу, — что я приду, когда осмотрю всех больных.
Затем он повернулся к Праксифее.
— Архонт Тимон, — объяснил он, — приглашает меня к себе на виллу сегодня днем, и врач Эврифон также просит меня быть гостем на помолвке Дафны и Клеомеда. Он называет меня своим родичем — асклепиадом.
— Ах, вот почему Олимпия вчера приходила к тебе, — кивнула Праксифея. — Но ведь ты, кажется, говорил, что Дафна просила, чтобы ей позволили поближе познакомиться с ее будущим мужем, прежде чем будет составлена брачная запись?
— Да. Отец как будто обещал ей это и сказал даже, что никогда не выдаст ее замуж против воли.
— По-моему, Гиппократ, нелепое анатомическое описание наружности Дафны, которое я услышала от тебя вчера за обедом, не совсем отвечает истине: «мускулистая», «нормально развитая». Ужасно! Нет, ты просто не заслуживаешь хорошей жены. Однако, как ни отвратительно было твое описание, благодаря ему я все же сообразила, что уже видела ее вчера днем.
— Где же?
— Я ходила в храм Аполлона Врачевателя. Я молилась ему, чтобы он помог мне найти жену для моего сына. И вдруг прелестная девушка (я уверена, что это была Дафна) вошла в храм и остановилась перед статуей бога. Уходя, она улыбнулась мне. Есть вещи, которые мужчины понять не способны.
Гиппократ задумчиво посмотрел на мать.
— Как по-твоему, случается ли, что мужчине в голову приходит хоть одна мысль, не подсказанная женщиной?
— Очень редко, — улыбнулась она.
Когда Гиппократ поднялся на террасу виллы, он застал там Тимона и Эврифона, которые о чем-то увлеченно беседовали. Они приветливо поздоровались с ним. Низенький, толстый архонт рассказывал своему гостю историю виллы. Теперь он указал на кипарисовую рощу.
— Видишь вон ту дорожку, которая выходит из леса? Прежде она вела от храма Аполлона к развалинам на месте этой террасы. Когда я был молод, я часто охотился в этих местах и хорошо их знал. У этого ручья мы поили своих коней, а иногда привязывали их тут и отправлялись в лес пешком. Тогда в нем еще водились кабаны. Женившись, я купил землю на опушке леса и вырубил часть деревьев, чтобы построить виллу. О, это был огромный труд! Посмотри-ка на эту стену гигантских кипарисов — таких деревьев не найти на всем дорическом Востоке! На расчистку и постройку у меня ушло два года. И все же к тому времени, когда Клеомед научился ходить, мы переехали сюда. А потом, после рождения Пенелопы, мы срубили кипарисы, которые заслоняли склон холма и вид на море.
Несколько минут они любовались сбегающими вниз холмами и островами на горизонте, а потом Тимон сказал:
— Однако пойдемте к моей жене, она ждет нас вон там.
Олимпия и Пенелопа стояли на лужайке у конца террасы. Олимпия, надменная и красивая, одетая в оранжевый пеплос, казалась одного роста со своей дочерью, потому что по последней афинской моде была обута в сандалии на очень толстой пробковой подошве, благодаря которым стала выше чуть ли не на локоть.
Мужчины пошли к ним. На ходу Эврифон повернулся к Гиппократу, и его длинное худое лицо озарилось улыбкой, что случалось не часто.
— Я рад, что ты пришел. Когда Дафна станет жительницей Коса, мы с тобой, без сомнения, будем часто видеться.
— Да, вы оба всегда будете здесь желанными гостями, — вмешался Тимон, и Гиппократ улыбнулся ему в знак благодарности.
Олимпия смотрела, как они подходят. Ее муж что-то говорил, жестикулируя, словно выступал с речью перед большим собранием. Эврифон задумчиво слушал, по долголетней привычке к чтению сутуля узкие плечи. Гиппократ шел рядом с ними, наклонив голову набок, словно он вовсе и не слушал, а исподтишка наблюдал за ней. Что он скажет о Клеомеде? — подумала она. Сможет ли она с помощью этого врача вернуть себе былую власть над сыном? Она двинулась к ним навстречу.
— Хайрете,[4] — звучным голосом сказала она, и браслеты ее звенели, когда она по очереди обращалась к гостям.
— Хайре, — ответил ей каждый.
Они не обменялись поклонами. Это был обычай персидской монархии, а они жили в дни расцвета греческой демократии. Не обменялись они и рукопожатиями — люди пожимали друг другу руки только перед долгой разлукой или принося торжественную клятву.
К ним робко подошла Пенелопа, и Гиппократ заметил, что она уложила свои длинные черные косы вокруг головы. Когда она посмотрела на него, ее исхудалое лицо просияло улыбкой.
— Матушка позволила мне подождать, чтобы я могла поздороваться с тобой. Но теперь я должна уйти — мне пора заняться лечением. Я тороплюсь в твою палестру. — И, засмеявшись тихим смехом, она ушла — высокая, худая, милая полудевочка, полудевушка, вся в белом, словно бутон, который вот-вот готов распуститься.
— Дафна еще не выходила, — сказала Олимпия. — Наряд, прическа и сотни всяких мелочей отнимают в подобный день много времени. А Клеомед усердно упражняется со своим наставником. Но это и к лучшему. По старинному обычаю нам полагается сейчас восхвалять силу жениха и красоту невесты.
— Дай мне кончить, — сказал Тимон. — Еще одно слово. Я рассказываю Эврифону и Гиппократу о весьма важных вещах. — Он говорил с напыщенной самоуверенностью. — Старый город Астипалея на том конце нашего острова не имеет хорошей гавани. Она еще годилась в те дни, когда Астипалея послала свои корабли осаждать Трою. Но времена изменились. Корабли стали больше, и с ними труднее обращаться. С тех пор как к носу кораблей начали прикреплять тараны, корабли уже нельзя вытаскивать на берег, их приходится ставить на якорь в глубокой гавани. Персы наконец научились мореходству. Они снова нападут на нас, я в этом убежден. Нас будут защищать корабли Делосского союза, а для этого нам нужны хорошо укрепленные гавани. И конечно, мы поступили правильно, укрепив гавань здесь, на восточном берегу острова, — недаром Афины предпочитают теперь вести переговоры со мной здесь, в Мерописе, а не с Астипалеей. Вы видели афинскую таблицу из пентеликонского мрамора, которую они прислали сюда? Я приказал установить ее на нашей агоре. Она указывает, какие взносы должны мы платить в Делосский союз. Взносы эти слагаются из налогов, собираемых со всего острова, а, кроме того, горный город Пелея в центре нашего острова платит особый небольшой взнос.
— И поэтому Меропис быстро растет, — кивнул Эврифон.
— Вот именно. Как раз это я и предсказывал, когда меня выбрали первым архонтом. Но у меня есть и другие планы. — Он указал на вершину горы. — Я собираюсь провести кристальные воды чудесного источника Ворины прямо в город.
Его собеседники выразили удивление.
— Да-да, — продолжал он, — это можно сделать с помощью труб из обожженной глины.
— Мой муж, — заметила Олимпия, — посвятил свою жизнь благу острова Коса. И добился удивительных успехов. Однако у него никогда не хватает времени для собственного сына, хотя для дочери оно всегда находится.
— Не льсти мне, милая. Как видите, — тут Тимон опять повернулся к своим собеседникам, — в одном отношении я, во всяком случае, напоминаю первого гражданина Афин: как и Перикл, я нашел опору в очаровательной женщине. Но мне повезло больше, чем ему. Когда я отыскал мою Олимпию, я был свободен и женился на ней, а он встретил свою Аспасию, когда уже был женат.
— Люди говорят, — улыбнулся Эврифон, — что не Перикл нашел Аспасию, а она его, что она была охотницей, а он — добычей.
— Погодите, — раздался мягкий голос Олимпии, — не стоит говорить об Аспасии: о ней достаточно говорят в Афинах. Не стоит говорить и обо мне: на Кос приехала Дафна, и мне предстоит отступить в холодную тень безвестности. Мы собрались здесь, чтобы прославить добродетели невесты, которую выбрал наш Клеомед. А если после этого у нас еще останутся силы, восхвалим и самого Клеомеда.
— Вот видите, — заметил Тимон, — она сказала именно то, что собирался сказать я, да еще словами Гомера. Мой сын много раз твердил нам, Эврифон, что красота и грация Дафны не имеют себе равных в мире. — Он засмеялся. — А мой сын разбирается в женщинах. Он даже говорит, что когда стоял перед твоим домом, Эврифон, то слышал, как она пела строфы из «Антигоны».
— Возможно, — кивнул Эврифон. — Пожалуй, настало время и мне похвалить свою дочь. Она любит музыку и танцы, читает Эсхила и Софокла. Она хорошо знает поэзию — особенно Сафо. В нашем доме в Книде хранятся свитки лучших афинских трагедий, и каждый год я покупаю новые свитки трагедий и комедий, которые снискали награду на празднествах, и даже тех, которые ее не снискали. По просьбе Дафны я велел переписать все стихотворения Сафо, которые мы сумели найти. Она часто читает мне по вечерам, а иногда играет на флейте или на лире. Видите ли, после смерти моей жены Дафна заняла в моем доме место хозяйки, и она отлично со всем справляется. Я привык полагаться на нее, и без нее мне будет очень одиноко. Наши родственники без конца твердили мне, что она стала слишком уж нужна мне и что это мешает ее благу. Вот почему я хочу, чтобы она поскорее вышла замуж. А какой жребий может быть завиднее, чем стать женой сына первого архонта Коса? Однако, хорошо зная свою дочь, я понимаю, что ее ни к чему нельзя принудить. Во всяком случае, я не решусь ее принуждать. Вы помните, что случилось с первой Дафной, когда Аполлон слишком настойчиво ее преследовал? Она стала лавром, и даже Аполлон не смог вновь превратить бесчувственное дерево в нимфу, которую так любил.