Когда Надзиратель вошел в мою камеру, уголки его губ были опущены, брови нахмурены, как будто перед ним неожиданно встала задача, которую ни одним из его опытов не решить. Он прошелся взад-вперед, затем сказал:
– Ты ответишь на мои вопросы подробно и без утайки. – Он поднял на меня бледно-голубые глаза. – Или я отрублю тебе все пальцы один за другим.
Обычно он угрожал не так прямолинейно, поскольку выпытывать секреты для него игра, во время которой он получает истинное наслаждение. Чего бы он ни хотел от меня, ему это понадобилось крайне остро.
– Я знаю, что Лайя из Серры, с которой ты сбежал из Блэклифа, и есть младшая сестра Дарина. Скажи мне: почему ты сбежал с ней? Почему о ней заботился?
Я постарался спрятать все эмоции, хотя сердце билось предательски быстро. «Зачем тебе это знать? – Хотел я крикнуть. – Что тебе от нее нужно?»
Я не спешил с ответом. Надзиратель достал нож и, прижав мою ладонь к стене, раздвинул пальцы.
– У меня есть для тебя предложение, – сказал я быстро.
Он поднял брови, остановив нож в нескольких дюймах от указательного.
– Если ты повнимательнее посмотришь на обстоятельства, Элиас, то увидишь, что ты не в том положении, чтобы со мной торговаться.
– Мне больше не нужны пальцы ни на руках, ни на ногах, ни что-либо еще, – сказал я. – Я умираю. И потому сделка: я отвечу на любой вопрос, который ты мне задашь, и отвечу честно, если ты сделаешь то же самое.
Надзиратель выглядел по-настоящему озадаченным.
– Какими же сведениями ты можешь воспользоваться на пороге смерти, Элиас? А. – Он скривился. – Небеса. Не отвечай. Ты хочешь знать, кто твой отец?
– Мне все равно, кто мой отец, – произнес я, – да и в любом случае я уверен, что ты не знаешь.
Надзиратель покачал головой:
– Плохого же ты обо мне мнения. Ладно, Элиас. Давай сыграем в твою игру. Но с небольшой поправкой к правилам: я задам тебе все мои вопросы первым, и если меня устроят ответы, ты можешь задать мне один, и только один вопрос.
Это чудовищная сделка, но выбора у меня не было. Если Кинан собирается обмануть Лайю в угоду Надзирателю, я должен знать, почему.
Надзиратель выглянул из камеры и крикнул рабу, чтоб ему принесли стул. Девочка-книжница внесла стул, с любопытством оглядев камеру. Интересно, не та ли это Пчела, с которой дружен Тас?
Подгоняемый Надзирателем, я рассказал ему о том, как Лайя спасла меня от казни и о том, как поклялся помогать ей. Он надавил, и я признался, что стал заботиться о ней, когда впервые увидел ее в Блэклифе.
– Но почему? Она обладает какими-то особыми знаниями? Может, она одарена некой силой, непостижимой для обычного человека? Почему она так ценна для тебя?
Я не задумывался над тем, что говорил Дарин о Надзирателе, но сейчас в памяти всплыли его слова: «Он спрашивал наобум. Как будто не был уверен, о чем именно спрашивать. Как будто задавал чьи-то вопросы, не свои».
Или же, вдруг понял я, и Надзиратель сам не знает, почему вообще он это спрашивает.
– Я знал эту девушку всего несколько месяцев, – произнес я, – она умная, смелая…
Надзиратель вздохнул, пренебрежительно махнув рукой.
– Меня не волнует вся эта лирическая чушь, – сказал он. – Подумай рационально, Элиас. Есть в ней что-нибудь необычное?
– Она сумела выжить у Коменданта, – ответил я, теряя терпение. – Для книжника это довольно необычно.
Надзиратель, устремив взор вдаль, откинулся на стуле и погладил подбородок.
– В самом деле, – согласился он. – Как она выжила? Маркус вроде бы убил ее. – Он вперился в меня холодными бледно-голубыми глазами. В промозглой камере вдруг стало еще холоднее. – Расскажи мне об Испытании. Что точно случилось в амфитеатре?
Вопрос прозвучал неожиданно, но я рассказал, что случилось. Когда описывал, как Маркус бросился на Лайю, Надзиратель остановил меня.
– Но она выжила, – повторил он. – Как? Сотни людей видели, что она умерла.
– Пророки нас обманули, – пояснил я. – Один из них принял удар на себя вместо Лайи. Каин назвал Маркуса победителем. В суматохе его собратья ее вынесли.
– А потом? – спросил Надзиратель. – Расскажи остальное. Ничего не упусти.
Я колебался, поскольку что-то здесь казалось неправильным. Надзиратель встал, распахнул дверь и позвал Таса. Раздались шаги, и спустя секунду он втянул Таса за шкирку и приставил нож к горлу мальчика.
– Ты был прав, когда сказал, что скоро умрешь, – прошипел Надзиратель, – однако этот мальчик молод и относительно здоров. Солжешь мне, Элиас, и я покажу тебе его внутренности, пока он еще жив. Сейчас я снова спрошу: расскажи мне все, что случилось с девушкой после Четвертого Испытания.
Лайя, прости меня за то, что я выдал твои секреты. Клянусь, это не впустую.
Я внимательно наблюдал за Надзирателем, пока рассказывал о том, как Лайя разрушила Блэклиф, как мы бежали из Серры и о том, что случилось дальше.
Я ждал, как он отреагирует на упоминание о Кинане, но старик вел себя так, будто ничего не знает о повстанце помимо того, что услышал от меня. Нутром я чувствовал, что его равнодушие к нему настоящее. И все же из рассказа Дарина было ясно, что они каким-то образом связаны. Могли ли они оба подчиняться кому-то еще?
Старик оттолкнул Таса, и ребенок, упав на пол, съежился в ожидании, когда его отпустят. Но Надзиратель глубоко задумался, методично выбирая нужные сведения из того, что я ему сообщил. Почувствовав мой взгляд, он оторвался от своих раздумий.
– У тебя был вопрос, Элиас?
«Допросчик может узнать о тебе из твоего вопроса не меньше, чем из ответа», – неожиданно, но очень вовремя пришли мне на ум слова матери.
– Те вопросы, что ты задавал Дарину о Лайе… – произнес я. – Ты сам не знаешь, для чего они. Кто-то тебе приказывает. – Я смотрел на рот Надзирателя, потому что там, в подергивании тонких, сухих губ скрывалась правда. Пока я говорил, рот его почти незаметно напрягся. Попался. – Кто это, Надзиратель?
Надзиратель встал так резко, что опрокинул стул. Тас быстро вынес его из камеры. Надзиратель дернул рычаг на стене, и мои цепи ослабли.
– Я ответил на все, что ты спросил у меня, – сказал я. Тысяча чертей, зачем я вообще пытаюсь? Я был дурак, если думал, что его обещание чего-то стоит. – Ты не выполнил свою часть сделки.
Надзиратель остановился на пороге вполоборота ко мне, на лице – ни тени улыбки. При свете факелов, льющемся из коридора, борозды на щеках и подбородке стали казались еще глубже. На миг я различил очертания его черепа.
– Потому что ты спросил, кто это, Элиас, – ответил Надзиратель, – а не что.
45: Лайя
Как и большинство предыдущих ночей, эту я провела почти без сна. Кинан спал рядом, закинув руку мне на бедро и упираясь лбом в плечо. Его тихое дыхание убаюкивало меня, но каждый раз, почти уснув, я тревожно вздрагивала.
Жив ли Дарин? Если жив и если у меня получится его спасти, то как мы потом доберемся до Маринии? Будет ли нас там ждать Спиро, как обещал? Захочет ли Дарин делать оружие для книжников?
Что будет с Элиасом? Элен, возможно, уже схватила его. Или, может, его убил яд. А если он жив, то захочет ли Кинан помочь мне спасти его? Не знаю.
Однако я должна его спасти. Да и других книжников тоже не могу бросить. Не могу оставить их гибнуть во время резни, устроенной Комендантом.
К казни приступят завтра вечером, как сказал Кинан. Багровые сумерки к ночи станут кровавыми.
Я убрала руку Кинана и встала. Натянув плащ и сапоги, я выскользнула из пещеры в ночной холод.
Ноющий страх заполз в душу. Я ничего не знала ни о плане Кинана, ни о том, как устроен Кауф изнутри. Его уверенность немного успокаивала, но не настолько, чтобы верить, что у нас все получится. Что-то во всем этом казалось неверным. Опрометчивым.
– Лайя?
Кинан вышел из пещеры. Рыжие волосы спутались, отчего он выглядел моложе. Он подал руку, я взяла ее и тут же ощутила покой. Какая перемена произошла с ним! Я не могла себе даже представить, чтобы тот мрачный борец, которого я впервые встретила в Серре, так улыбался.
Кинан взглянул на меня и нахмурился:
– Нервничаешь?
– Я не могу бросить Элиаса, – вздохнула я. Небеса, надеюсь, я не совершу новую ошибку. Надеюсь, что настаивая на этом, я не навлеку еще какое-нибудь несчастье. У меня в голове всплыл образ мертвого Кинана, и, содрогнувшись, я отогнала эти мысли. Элиас сделал бы это ради тебя. А проникнуть в Кауф, не важно с какой целью, в любом случае огромный риск. – Я не оставлю его.
Кинан склонил голову, глядя на снег. Я задержала дыхание.
– Тогда мы должны найти способ, как его вызволить, – произнес он. – Хотя это дольше…
– Спасибо. – Я прильнула к нему, вдыхая ветер, огонь, тепло. – Это будет правильно. Я знаю это.
Я ощутила знакомый узор браслета под ладонью, осознав, что как обычно невольно сжимаю его, ища успокоение. Кинан посмотрел на меня. В его глазах сквозило странное одиночество.
– Каково это – когда у тебя осталось что-то на память о твоей семье?
– С ним я чувствую себя ближе к моим родным, – ответила я. – Это придает мне сил.
Он протянул руку, почти коснувшись браслета, но затем застенчиво ее опустил.
– Хорошо помнить тех, кого потерял. Хорошо, когда у тебя есть то, что напомнит о них в тяжелые времена. – Его голос звучал мягко. – Хорошо знать, что ты был… что ты… любим.
У меня на глаза навернулись слезы. Кинан никогда ничего не рассказывал о своей семье, кроме того, что все они умерли. У меня хотя бы была семья, а у него – никого и ничего. Я крепче сжала браслет и, повинуясь внезапному порыву, сняла его. Сначала он как будто не хотел сниматься, но я как следует дернула, и браслет поддался.
– Я буду твоей семьей, – прошептала я и, разжав пальцы Кинана, положила браслет ему на ладонь. Затем сомкнула его пальцы. – Ни матерью, ни отцом, ни братом, ни сестрой, но все же семьей.
Он порывисто вздохнул, глядя на браслет. Темно-карие глаза затуманились. Мне захотелось узнать, что он чувствует, но я не стала нарушать молчание и расспрашивать его. Он неспешно, с почтением надел браслет на запястье.