<Должны ли мы полностью довериться мусульманским панегирикам, которые английские историки, кажется, слишком рабски копировали, чтобы составить точное представление об этом необыкновенном принце?>
Бывший адъютант раджи Аудского пишет о нём:
«Его преступления слишком ужасны, чтобы их можно было забыть, и всё-таки за свою долгую жизнь он выказал свои большие и многочисленные добродетели».
При своих судах он был беспристрастен и справедлив, рука его, подающая милостыню, была неистощима, и он выказывал большие заботы о благосостоянии своих подданных. Окружённый всевозможными соблазнами, которые могут испортить человека, исповедуя религию, которая даёт полную свободу страстям, он в своей частной жизни жил почти аскетом.
Был ли он искренним? Пожалуй, потому что вряд ли бы он преследовал индусов, если бы не был глубоко верующим в свою религию<если страсть иногда служила его политике, то за ней скрывалось подлинное благочестие>.
Но всё же кровь убитых им братьев всегда стояла у него перед глазами, и, сидя на величайшем троне мира, достигнув всех почестей, о которых только можно мечтать, он всё же был несчастен, что можно видеть из его писем к сыну, которые он писал, почувствовав приближение смерти.
«Пришла старость, слабость меня одолевает, сила покидает все мои члены, слабым я вступил в этот мир и слабым его покидаю… Я ничего не знаю о самом себе, ни о том, что я такое, ни о том конце, который меня ожидает! Время, которое я провёл у власти, оставляет во мне лишь упреки к самому себе. Я не был истинным покровителем и защитником моего народа, много драгоценного времени ушло на пустое чванство. Внутри меня был хранитель моего счастья, но в своём ослеплении я не заметил его яркого света.
Я ничего не принёс в мир, и кроме человеческих немощей, ничего не унесу.
Я знаю, что мне не суждено спасение, и с ужасом жду мучений, которые меня ожидают.
Хотя я твёрдо верю в милосердие и доброту Бога, всё же, оглянувшись на свои деяния, боюсь, и страх этот преследует меня, Голова моя клонится под тяжестью лет, и ноги отказываются служить.
Дыхание моё ослабевает, а с ним и надежда. Я совершил многочисленные преступления, и не знаю какое наказание меня ожидает. Власть над народами — великий дар Божий.
Я поручаю тебя, и твою мать, твоего сына — моего внука, милости Божией, а сам ухожу… Агония смерти быстро приближается… Одипаре, твоя мать, ухаживает за мною во время болезни и хочет умереть со мною, но высшей мудростью всему назначено своё время, и она с нашими желаниями не считается.
Я ухожу, но всё, что я сделал худого или хорошего, это сделал для тебя.
Никто не присутствовал при расставании своей души с телом, но я чувствую, как моя покидает меня».
В таких выражениях великий император прощался с сыном, передавая ему трон.
Подробный осмотр мечети Аурензеба навеял на меня воспоминания о главных чертах этого великого государя, о его преступлениях и о его заслугах… Но, впрочем, и у других монархов Азии были в большом ходу и яд, и кинжал, и измена.
До возведения мечети Аурензеба брамины уверяли, что Шива, охраняющий священный город, не допустит, чтобы его оскорбили появлением чужих богов и крови животных. Но сколько они ни протестовали, а мало-помалу старинные мечети выросли рядом с храмами Шивы, и кровь животных льётся каждый день.
Мусульмане совсем не заботились о том, оскорбляют они религиозное чувство побеждённых или нет, и резали животных, которых они употребляют в пищу, без всяких церемоний, прямо на улице.
Чуть не на каждом углу они устроили открытые мясные лавки, в которых на длинных жердях висели тощие куски мяса, покрытые тысячами мух.
Некогда убийство животного не рукою жреца и не для жертвоприношения вызвало бы целое возмущение в благочестивом городе, но теперь брамины привыкли уже видеть, как падают священные коровы жертвами аппетита их бывших победителей, базары изобилуют телятиной и говядиной, и англичане и европейцы не стесняются открыто употреблять мясную пищу.
Вид с реки на Бенарес очень величественный, но, чтобы о нём иметь настоящее представление, надо углубиться внутрь, пройти его узкие и извилистые улицы, его многочисленные лабиринты, и с какой-нибудь возвышенной точки присмотреться к своеобразному виду каждого квартала. Лучшее — это не полениться влезать на минареты мечетей, но лестницы их узки и круты, а главное, без решёток, так что довольно опасны для того, кто страдает головокружением.
Но достигнувший купола минарета бывает награждён дивным видом Бенареса. У ног его расстилаются великолепные сады, красивые площади и дивные дворцы, а вдали видны плодородные равнины, кудрявые леса и величавая река.
Тысячи небольших, но удивительно красивых особняков, в которых живут зажиточные индусы и европейцы, окружены прелестными цветниками, и почти в каждом центральное место занимает фонтан. Лёгкий ветерок разносит его серебристую влажную пыль на роскошные цветы и освежает их даже в знойный полдень. И все эти сады и цветники кишат пернатым населением. Тут и горлинки, и зелёные голуби пагод, воробьи с чёрными головками и жёлтыми грудками, разнообразные попугаи всех цветов и оттенков, начиная с больших ара — белых, красных, лиловых или синих — и до маленьких зелёных попугайчиков, и всё это щебечет, поёт, перекликается, перепархивая с ветки на ветку.
Индусских храмов в Бенаресе слишком много, и, увы, все они почти полуразрушены.
Построить храм, посадить дерево или вырыть колодезь — лучшие из поступков каждого человека, потому что, как говорят священные книги индусов, они полезны не только тому, кто это сделал, но ещё многим следующим поколениям.
При владычестве браминов каждый индус должен был сделать, что мог, из этих трёх вещей, это было как бы повинностью, законом для тех, кто хотел получить высокое покровительство Вишну или Шивы.
Но если постройка храма была чуть не законом, то поддержание его благолепия и ремонт были не обязательны.
Да и вообще в характере индусов нелюбовь к починкам и поправкам.
Бывает, что на великолепной лестнице не хватает двух-трёх ступеней, и расстояние между нижней и верхней ступенями чуть не шире метра, так что ходить по такой лестнице становится невозможным, и никому и в голову не приходит исправить её. Если кто-либо начинает строить что-нибудь и, не докончив постройки, умирает, то наследники и не подумают довершить его дело. [Каждый ратует только о том, чтобы обрести «великие заслуги» для себя. Что касается общественного духа, то он никогда не заходит так далеко, чтобы жертвовать личными интересами ради общей пользы.]
На берегу Ганга есть пагода, башни которой — в виде митры, чисто индусского стиля — наклоняются к воде, вроде башни в Пизе; история этой пагоды та же, что и всех остальных, и не только в одном Бенаресе, но и во всей Индии. Дивную постройку оставили разрушаться, и все части здания, соединявшиеся между собою<поддерживавшие остроконечный купол>, обветшали и ушли под воду.
С раннего утра жрецы уже на молитве в разных частях пагоды, некоторые из них поучают богомольцев, читая им отрывки из Вед, другие принимают приносимые жертвы, в виде воды из священной реки для окропления статуй богов или цветов, а иногда и более ценные приношения.
Громадные корзины, наполненные цветами, окроплёнными священной водой, продаются у входа в пагоды, а пола пагод не видно под слоем белых, красных и жёлтых цветов.
Во всех дворах главных пагод находятся большие быки, посвящённые божественной троице: Браме, Вишну и Шиве. Эти быки разгуливают без всякого присмотра по базарам и питаются овощами с лотков продавцов.
Законом воспрещается дразнить их или мучить. За быками ухаживают, прекрасно кормят и поят, и они отличаются очень кротким характером. За моё пребывание в Бенгалии я ни разу не слышал ни о каком несчастье из-за злого быка.
А вместе с тем количество их громадно, и они переполняют деревни и окраины городов.
Иногда они отдыхают среди рисовых полей или в огородах и, разъевшиеся и ленивые, только мешают всем, но прогнать их нельзя, и индус должен терпеливо ожидать, пока священному животному будет угодно подняться и уйти добровольно. Но парии и мусульмане коротки на расправу с ними, они просто гонят их палками. А зачастую, в безлунную ночь, когда их никто не может увидать, они преспокойно уведут животное и в укромном уголке перережут ему горло и употребят в пищу, но горе им, если их накроют на месте преступления. Мусульманину грозит ненависть и масса неприятностей, а с парией церемониться не станут, его просто убьют.
И хотя во всей Индии быки почитаются, но всё же на севере особым почётом пользуются лишь те, которые принадлежат известным храмам. Бенгалец не позволит себе убить быка, но зато он не постесняется держать его впроголодь или взвалить на него всю тяжесть работы. Но за быка, посвящённого божеству, северный индус, как и южный, пожертвует собственной жизнью.
Я знал в Бенгалии одного надсмотрщика за общественными работами, которому как-то не хватило быков для подвод, тогда он велел взять двух священных быков, блуждавших поблизости, и приказал надеть им ярмо, сейчас же все индусы, работавшие у него, ушли с работ, он упорствовал и послал за париями и за мусульманами, но и те, и другие отказались явиться. Хотя он чувствовал себя неправым, но ему не хотелось показывать этого, и он взял одного из европейских рабочих, чтобы тот поехал с подводой куда следовало. В конце концов, он получил массу анонимных писем, в которых, ему грозили смертью, так что пришлось вступиться властям и уладить это дело.
Истинная <терпимость и истинная> свобода заключаются в уважении верований и предрассудков народов, которые не могут понять ни наших идей, ни наших нравов… в особенности, если [у нас самих,] в наших верованиях и предрассудках есть немало странного.
Все животные вообще пользуются в Индии покровительством, потому что уважение к жизни во всех её видах доходит почти до культа. Но из них есть небольшое число животных, которых почитают как священных и зовут их браминскими, или брама: кроме быков, живущих при храмах, есть утки брама, голуби брама, ящерицы и змеи брама и целая серия животных, посвящённых богам.