Но нельзя не упомянуть, говоря о храмах Бенареса, о толпе нищих и факиров, кишащих у наиболее почитаемых пагод. Это какое-то отвратительное сборище. Калеки, уроды — одни вследствие несчастного случая, другие добровольно, из-за религиозного подвига, что окружает их ореолом святости; многим покрывающая их корка грязи заменяет одежду, другим — длинные волосы и бороды, растущие в полном беспорядке; некоторые мажут себе мелом лицо и тело. Но не надо смешивать этих посвящённых с многочисленными орденами нищенствующих жрецов, которые встречаются повсюду в Индии: жирные, упитанные, лоснящиеся от здоровья, они хорошо одеты, хорошо спят и хорошо едят, и нищенствуют лишь для того, чтобы иметь возможность добывать от верующих средства для ведения ленивой, животной жизни.
Европейцы всегда удивляются, что <по всей Индии> лёгкие и изящные работы, которые в Европе исполняются женщинами, здесь исключительно в руках мужчин, и именно мусульман. На улицах Бенареса чаще, чем в любом другом городе, кроме Кашмира, можно видеть прекурьёзные картинки.
На каждом шагу встречаются открытые лавчонки, в которых мужчины сидят и вышивают какие-нибудь кисейные воротнички или манжеты, подрубают фуляры, шьют сорочки. Одно из самых прибыльных занятий — это починка кашемирских шалей, и они с таким искусством заменяют потёртые места новыми, что часто такие реставрированные шали продаются за новые, и самый опытный глаз не может заметить этого. Разве только шаль скоро разлезется, тогда и откроется обман. Когда-то Бенарес славился своими фабриками, но англичане сумели затмить их Манчестером и Ливерпулем. Ещё сохранилась выделка некоторых шёлковых материй: восхитительного газа и кинкобы, шёлка, затканного золотом и серебром, вроде парчи — эта ткань продаётся чуть не на вес золота.
Тюрбаны в Бенаресе на редкость пышны, некоторые из них делаются вроде шаров, вышитых золотом или серебром, другие из бархата удивительно тонкой работы. Вообще, в смысле сбыта местных товаров Бенарес является богатейшим складом Леванта.
Со всех концов Азии сюда стекаются алмазы, жемчуга и другие драгоценные камни, а также и громадное количество шалей, <шёлка,> духов, красителей, <камеди> и пряностей.
Только, пожалуй, в этом городе можно ещё достать некоторые из тканей Дакки, целая штука которых проходит сквозь обручальное кольцо. Ткань так тонка и так прозрачна, что её можно видеть лишь когда она сложена в несколько раз; знатные женщины любят украшать себя ею в своих гинецеях. На поэтическом языке Бенгалии эта чудесная материя зовётся «ночной росой».
Рассказывают, что один из прежних раджей Бенареса, войдя внезапно в свой гарем, спросил, — что одевают его жёны, отправляясь в свои купальни? Ему отвечали, что одеждой им служит ночная роса. И на самом деле, на каждой из них было накутано по несколько соток кисеи из Дакки.
Цена этой материи такова, что штука в сто соток стоит пол-лака [(5 000)] рупий, или сто двадцать пять тысяч франков, и я не думаю, чтобы в Европу попал хоть один кусок такой драгоценной ткани.
[Именно] в Бенаресе состоялась последняя Дхурна против одного из приказаний генерал-губернатора Калькутты. Фанатизм одного города оказался сильнее, нежели целое войско, и эдикт был отменён.
Дхурна — один из старейших обычаев Индии, и прежде к нему относились с большим почтением. Вот из чего он состоит: когда какой-нибудь кредитор не может ничего получить с богатого и влиятельного должника или, если какой-нибудь бедняк, кто бы он ни был, видит, что ему не выпутаться из когтей своего кредитора, то ему остаётся Дхурна.
Для этого он посыпает себе пеплом голову, надевает траурные одежды и отправляется на главную площадь, восклицая: «Я объявляю Дхурну против такого-то».
С этого момента он не должен ни есть, ни пить, пока он не добьётся справедливости.
Если его противник допускает ему умереть в таком состоянии, то толпа устраивает жертве торжественные похороны и принимает на себя месть за него.
Враг умершего объявляется народом вне закона, ему отказывают в рисе, в воде, в огне, никто не хочет с ним сноситься, он отвергнут обществом, и убить его считается добрым делом.
Власть этого обычая такова, что каждый, против которого объявлена Дхурна, должен уступить, так как смерть того, кого он преследовал, является сигналом неминуемой смерти его самого, и, хотя бы он уехал или окружил себя самыми верными, самыми бдительными слугами, всё равно, рано или поздно, его найдут дома в его кровати или где-нибудь на краю дороги, с кинжалом в сердце.
Несколько лет тому назад, генерал-губернатор Калькутты в интересах чистоты издал приказ, который обязывал мусульман убивать коров и быков, мясом которых они питаются, на берегу Ганга, с тем, чтобы внутренности и кровь убитых животных уносились тотчас же водами реки.
Весь Бенарес страшно возмутился, — неужели позволят неверным так осквернить священную реку… если только это допустят, то Бенарес навеки [будет] осквернён и уже перестанет быть священным городом…
Обратились к генерал-губернатору со смиреной просьбой отменить приказ.
Его британское вице-Величество даже не удостоил ответа.
Сейчас же образовываются группы, выбирают депутатов и шлют в Калькутту… Но депутация возвращается, не добившись ничего.
Тогда всё население грозит губернатору объявить против него Дхурну.
В одно прекрасное утро всё население Бенареса (свыше пятисот тысяч душ) вышло на улицы в траурных одеждах и все расселись на земле против своих жилищ, восклицая: «Я объявляю Дхурну против губернатора Калькутты и мусульман, убийц животных».
В эту минуту остановились все дела, все лавки закрылись, путешественники и, в особенности, мусульмане, спешно бегут из города… и в течение двадцати четырёх часов никто, ни один мужчина, ни одна женщина, ни один ребёнок не позволили себе отступить, никто не ел, не пил и не спал.
Весь Бенарес обрёк себя на смерть, желая добиться справедливости.
Испуганный этой манифестацией губернатор взял на себя отмену этого приказа и донёс об этом своему начальнику. Гордый вице-король уволил своего подчинённого, положившего конец такой ужасной забастовке, но всё же не было и речи о возобновлении невыполнимого приказа.
<Те же средства использовались для отмены одиозного налога и были успешными в Агре.>
В Бенгалии существует ещё один обычай, который хотя и похож немного на предыдущий, но выражается ещё резче [по своему образу действия].
Касте скороходов, носильщиков паланкинов, комиссионеров<посыльных> в Индии обыкновенно поручают переносить из одной провинции в другую золото, серебро и драгоценные камни.
Часто встречаются эти <одинокие>бохи за сто лье от обитаемых местностей. Со своею драгоценною ношею идут они джунглями, лесами, болотами. Казалось бы, что их одиночество могло бы соблазнить воров… И всё-таки грабёж бохи встречается очень редко, едва раз или два в столетие.
Бохи, по большей части, очень тщедушен, но для самозащиты у него есть ужасное оружие — трага.
Если его ограбили, то он считается обесчещенным и не может уже вернуться ни в свою касту, ни в свою семью, так как они дают следующую клятву: «Я доставлю этот предмет по назначению или я умру».
Несчастный, у которого отняли его ношу, закалывается на глазах грабителей длинным кинжалом, называемым трага.
Но эта смерть поднимет моментально на ноги всю касту, к которой принадлежала жертва, и, бросив все свои дела, с трагами в руках все члены касты пускаются преследовать воров и убивают их всех до последнего — <их самих,> их родственников и их друзей — начинается поголовная резня.
Преступление никогда не остаётся безнаказанным, потому что провинция, в которой пал бохи, буквально наводняется ожесточёнными преследователями, которые не успокоятся, пока не найдут и не уничтожат виновных, так как тут примешано ещё и религиозное поверье, что до тех пор, пока не будет отомщён умерший, ни один из его касты не достигнет небесного блаженства.
Подобные самосуды влекли иногда за собою ужасные последствия. По одному только подозрению в соучастии или сокрытии виновных вырезались целые деревни, причём не было пощады даже грудным младенцам.
Так что бохи Индии можно доверить самую драгоценную кладь, и он доставит её в целости по назначению.
Милях в четырёх от Бенареса находится очень интересный памятник Сарнатх.
Однажды утром я отправился туда с моим верным Амуду, которого я брал с собою даже в самые незначительные путешествия, так как в Индии европеец не может сам заботиться о своей пище.
Всякий путешественник с любопытством взглянет на сарнатхский монумент. Он состоит из башни около ста пятидесяти футов в окружности, и её развалины поднимаются в вышину на <более чем> сто футов. Она очень массивна, нижняя часть её облицована громадными глыбами камня, очень искусно скреплёнными между собою. Камни эти отполированы и украшены поверху широкой гирляндой цветов прекрасной скульптурной работы.
<Считается, что верхняя часть была построена в более поздний период; она построена из кирпича, а каменная облицовка, которой, как считается, она была покрыта, давно исчезла, не оставив ничего, что могло бы дать хоть малейшее представление о конструкции навершия. Предполагается, однако, что оно должно было быть пирамидальным, как у всех памятников древней Индии, каждый из которых имеет форму митры.>
Буддийские храмы, а всё заставляет думать, что и сарнатхский монумент один из них, были скорее могилами для увековечивания памяти выдающихся людей, нежели просто храмами, посвящёнными божеству.
Известно, что, в сущности, буддисты придают своему божеству очень небольшое влияние на общее течение вещей. Чисто божественное, высшее не вмешивается в обыденные житейские дела.
Буддисты, божество которых не особенно интересуется добрыми или злыми делами своих последователей, веруют, что доброе дело находит себе награду, а злое — наказание ещё здесь, на земле; <веруют, что высокая степень святости, необычайные акты преданности дают таким почитателям способность творить чудеса, а после их смерти — известную частицу божественных свойств