Я остался с раджей и англичанкой — его фавориткой. Мисс Китти угощала нас очень вкусным напитком — смесь замороженного чая с шампанским.
По моей просьбе англичанка заговорила о своих подругах. По её словам, эти юные индуски обладают очень кротким характером, немного капризны, но без упрямства.
Привычные к тому, что господин их делит между ними всеми свою любовь, они не ревнивы, но горе ему, если он вздумает подарить одной из них лишний кусочек ленты, тогда начинается война, и успокоить их можно лишь одинаковыми для всех подарками.
Эти бедняжки были такими невеждами, что трудно себе представить. Согласно обычая, всякая женщина, переступившая порог своего гарема, теряет право вернуться в него. Жизнь видят они лишь с крыши своих домов, да и то после заката солнца, так что они не имеют представления о самых простых вещах. Так, например, они никогда не видели воды, кроме своих фонтанов и бассейнов, <которые освежают их апартаменты>. Они не знают, как растёт рис, как выращивают и ткут шёлк или бумагу<хлопок>, они не видели, как растёт большая часть тех плодов, которые они едят, и так далее; и жизнь их проходит с утра и до вечера в том, что они причёсываются, купаются, ухаживают за своим телом, едят сласти, немножко ссорятся и отдыхают. <Мне не раз удавалось убедиться в том, что женские пороки, оскверняющие турецкие гаремы, не существуют в индийских. Кроме того, редко бывает, чтобы раджа имел более четырёх или пяти жён; в этом случае все они находятся в почти одинаковом положении, и их юность проходит исключительно в заботе о материнстве, которое, занимая их сердца, не оставляет им времени на извращённые чувства.> Все другие женщины гинекеев лишь прислужницы [(содержанки)] и вольны покинуть дворец и выйти замуж.
Я ушёл от мисс Китти довольно поздно, поблагодарив её за любезный приём и за откровенность. Правду сказать, я совсем не того ожидал от индусских гаремов и был немного разочарован.
Что общего между этой холодной и практичной дочерью Альбиона и теми очаровательными обитательницами пагод, восхитительными баядерками?
При всех индийских храмах есть молодые и прелестные баядерки.
В пагодах есть специально для них приспособленные помещения. Назначение баядерок — петь и плясать перед статуями богов. Кроме того, они являются жрицами любви и, надо сказать, что этот культ у них доведён до совершенства. Любви баядерки не купить ни за золото, ни за серебро. Она вольна в своём сердце и дарит его лишь тому, кто сумеет ей понравиться.
<Она также не отдаст себя за деньги белати (чужеземцу, варвару), если последний не смог сделать себя желанным — одним словом, не смог заставить её чувства говорить, и первое условие для европейца, состоит в том, чтобы баядерка считала его принадлежащим к высшей касте в его стране.
Любопытно видеть, какой кокетливой уловкой она умеет дать понять, что её сердце тронуто, и каким набором предосторожностей она окружает себя, чтобы посетить счастливого смертного, который стал объектом её мимолетного каприза.>
В сущности, все — религия, нравы, обычаи — такую любовь считают страшным грехом и за неё грозит суровое наказание вплоть до изгнания из ордена баядерок и из пагоды.
Но любовь в Индии занимает первенствующее место, и там на многое закрывают глаза. Если же юная баядерка примет меры, чтобы не слишком бросалась в глаза её любовь к чужеземцу, то ей простят, так как индусская поговорка гласит, как и европейская: «Не пойман — не вор».
Однажды я, в сопровождении одного из своих друзей, только что приехавшего из Европы, посетил старую пагоду в Вилленуре, в трёх лье от Пондишери. Мой товарищ был очень красив и поражал той красотой, которая невольно говорит о чистоте расы и соединяет в себе силу и изящество.
Когда мы проходили двором пагоды у священного пруда, брамины, ожидавшие получить хорошую подачку, выслали к нам всех баядерок пагоды, чтобы выпросить у нас пожертвование в пользу богов. Баядерки появились в своих костюмах из разноцветного шёлка, затканного золотом и серебром, с цветами в волосах, с массой великолепных браслетов на руках и ногах. Мой товарищ смотрел на них очарованными глазами и, кажется, воображал, что перед ним явились небесные гурии рая.
Самой младшей из них не было и тринадцати лет, а старшей вряд ли сравнялось восемнадцать. <Все степени красоты, от цветка до едва созревшего плода, были представлены в этом грациозном отряде неразумных дев, устремлявших на нас взгляды больших влажных и многообещающих глаз, являющихся, по-видимому, отличительной чертой женщин Индостана.>
Среди этих очаровательных созданий, проходивших с улыбкой мимо нас, я не заметил ни одной, которая не оставила бы своего благосклонного взгляда на моём молодом друге. Одна из них едва заметно наклонила свою голову, пройдя возле него, на что он не обратил внимания, да, кажется, кроме меня этого никто и не заметил.
Я понял, что это не невольное движение головы и что в этой стране, где каждый жест, каждый взгляд подвергается строгому суждению, этот кивок должен иметь свои последствия.
Баядерка, привлёкшая моё внимание, была красивой девушкой с продолговатым, как у итальянской мадонны, профилем, с прелестной фигурой, затянутой в шёлк вишнёвого цвета, вышитый золотистыми блестками; пышные волосы её едва сдерживались священной повязкой, а громадные чёрные глаза казались бархатными под густыми длинными ресницами; пунцовые губы безукоризненного рисунка и прелестные белые зубки довершали её красоту, и так как о ножках и ручках не говорят в Индии, поскольку все индусские женщины славятся<соперничают> друг с другом в их изяществе и утончённости, то девушка являла собою образец совершенной восточной красоты. Этой молодой баядерке могло быть, самое большее, от шестнадцати до семнадцати лет, и красота её достигла полного и пышного расцвета.
Должно быть, она заметила мой пристальный взгляд, потому что, протанцевав по приказанию главного брамина со своими подругами в благодарность за наше пожертвование, <которое мы только что подали в пагоде,> она ни разу не обернулась в нашу сторону и ушла на галерею, ведущую в помещение баядерок, <с видом полного безразличия, не выказывая более тех чувств, которые вызвал в её воображении мой юный друг. Однако такое поведение, по моему мнению, говорило о противоположном — желании лучше скрыть свои чувства>.
«Возможно, что я ошибся, — сказал я себе, — но, кажется, моему другу предстоит приключение, о котором он и не подозревает <и которого никогда не забудет, если оно случится». Невозможно представить, что такое любовь брюнетки из Индии, когда по зову страсти она приходит, чтобы броситься в ваши объятия…>
Я ничего не сказал ему, <но когда мы возвращались> велел немного придержать лошадей, чтобы было удобно разговаривать, и заговорил о молодых девушках, которых мы только что видели.
Мой компаньон был в восторге от них и всю дорогу только и рассыпался в похвалах жрицам Шивы.
— Я бы отдал десять лет жизни, чтобы быть любимым хоть день одной из этих красавиц! — вскричал он, наконец.
— А какую бы вы выбрали?
— Ту, у которой были изумрудные серьги в ушах.
— Это была именно та, которую и я приметил.
Я не удержался от искушения сказать ему, что бывают разные случаи, и что, может быть, такой жертвы, как десять лет жизни, и не потребуется.
Он ухватился за мои слова и начал умолять объяснить в чём дело. Я ответил ему, что это просто моё предположение, и что я, в сущности, ничего не знаю.
Мы вернулись в Пондишери. В тот же день вечером, как я этого и ожидал, к моему другу явился один из музыкантов пагоды с поручением от баядерки.
Поручение это состояло в том, что музыкант передал надорванный лист бетеля, что должно было обозначать: «имейте доверие».
Молодой человек, не говоривший на тамульском наречии, попросил меня быть переводчиком, и вот разговор между мною и этим гандхарвой (музыкантом):
— Кто послал тебя? — спросил я музыканта, который стоял молча, как того требовал индусский этикет, в ожидании, пока его спросят.
— Салям, доре (добрый день, господин), — отвечал он, — пусть боги охраняют твои дни и ночи, а в час кончины пусть глаза твои увидят сыновей твоего сына… Меня послала баядерка Нурвади. Иди, сказала она, снеси этот лист бетеля молодому франки (французу) и говори с ним безбоязненно.
— Молодой франки с большой улицы Багура, — заговорил я на языке музыканта, — не знает прекрасного языка Коромандельского берега; говори, я переведу ему твою мысль.
— Нурвади увидала молодого франки и сейчас же почувствовала, что всемогущий Кама пронзил её сердце тысячью стрел. А франки заметил ли Нурвади?
— Мой друг франки, — ответил я, — заметил Нурвади и сейчас же почувствовал, что всемогущий Кама пронзил его сердце тысячью стрел.
— Хорошо!.. Около девяти часов, когда Ма (луна), склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и священные слоны ударят в звонкие гонги, возвещая время, Нурвади придёт, чтобы вернуть молодому франки золотые иглы, которые его взгляды воткнули ей в сердце.
— А когда именно?
— Сегодня ночью.
Эта быстрая развязка не удивила меня. Индусские женщины ещё более капризны, нежели европейские, и их желание — закон для окружающих.
— Хорошо, гандхарва, — отвечал я, повторяя его церемониальные слова и жесты, — когда Ма, склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и когда священные слоны ударят в звонкие гонги, молодой франки будет ожидать прекрасную Нурвади и вернёт ей стрелу любви, которую она вонзила ему в сердце.
— Будет ли молодой франки осторожен?
— Будь спокоен.
— Салям, доре!
— Салям, гандхарва!
И, повернувшись, индус побежал по направлению Вилленура.
— Что хотел этот человек? — спросил меня тогда мой заинтересованный друг, не поняв ни слова из нашего разговора.
— Он пришёл сказать, что случай, о котором я вам говорил несколько минут тому назад, явится сегодня в лице прелестной баядерки, которую вы покорили одним взглядом.