Часть третья [ОЧАРОВАНИЕ ИНДИИ]
[Отъезд из Бенареса] — Канпур — Агра — Развалины [и монументы] — ["персидские сады"] Чахар-багх — мечетъ Джама-Масджид — [форт Агры и «Жемчужная» мечеть] — Тадж-Махал — [окрестности Агры] — [Охота на тигра] — Возвращение в Чандернагор
<На следующий день [после посещения гарема Пейхвы], к великой радости Амуду, который нашёл пребывание в Бенаресе несколько однообразным, так как не мог позволить себе обычных чудачеств, имея соглядатаем английскую полицию, я покинул Бенарес и отправился в Канпур, Агру, Дели и Лахор, а оттуда, через горы Виндхья, Бонделькунд и Кандейч. аж до Аурангабада [с пещерными храмами Карли] и Эллоры, знаменитые раскопки которых я предполагал посетить. Мне хотелось попытаться разгадать таинственные и безмолвные надписи, которые последователи Брамы выгравировали на стенах этих храмов, устроенных в гранитных горах за столетия до того, как пастухи Верхнего Египта создали нечто подобное в Фивах и Мемфисе.
Должен признаться, я был очень доволен тем, что оставляю своё пребывание в городе, чтобы снова начать, по своей старой привычке, краткие дни путешествия с винтовкой в руке по неизвестным странам, пересекая, в зависимости от местности, иногда обширные джунгли — неприступные убежища диких зверей, иногда бескрайние леса, где одни только следы караванов оставляли какую-то одинокую тропу, ведшую нас.
Перед тем, как покинуть Бенарес, я отправил обратно в Чандернагор свою лодку и гребцов, которых держал до последнего дня, так как часто случалось мне по вечерам, когда Ганг при свете луны окружал Бенарес серебряным поясом, садиться в лодку и, отдыхая, покачиваться в течение долгих часов на волнах под ритмичный шум вёсел и монотонное пение бенгальских моряков. Щедро вознаградив их, я вручил каждому небольшой памятный подарок в виде полного одеяния из шёлка и золотой бенаресской ткани, и все они пообещали надеть его на следующую пуджу (пир) в мою честь. Эти добрые люди ушли от меня со слезами на глазах, с множеством салямов ([приветствий]) и пожеланий счастливого пути, и ни одна песня не возвестила их отплытия, когда лодка, покинув гаты Бенареса, начала спускаться по священной реке.>
Покинув Бенарес, мы поехали до Аллахабада берегом реки, а потом на пароме переехали на правый берег Ганга.
Я взял с собою экипаж, в котором путешествовал и раньше: это была очень длинная фура с покрышкой из циновок. В ней помещался мой матрац и вся наша провизия.
Фуру тащили два чёрных быка, два красавца, сильных и выносливых, но кротких, как овечки.
Со мною было трое слуг: мой нубиец, Амуду, слуга-метор Тчи-Нага, прибывший со мною из Пондишери, и виндикара или погонщик быков по имени Чокра-Дази-Пал, которого я нанял в Бенаресе.
Я звал его лишь последним именем, к тому же оно звучало гордо — Пал, т.е. господин, повелитель. А всё его имя означало: маленький паж, танцующий перед господином.
Надо прогуляться на Дальний Восток, чтобы услышать такие цветистые имена. Но так как я находил мало удовольствия в прибавлении к своим приказаниям фразы «маленький паж, танцующий перед господином», то я просто говорил: «Пал, запряги быков!» и т.п.
В первые три дня пути мне было трудновато примирять моих слуг.
«Маленький паж» не хотел слушаться ни Амуду — из-за того, что тот был негр и что на голове у него вместо волос была курчавая шерсть, ни Тчи-Нагу, под предлогом того, что каста погонщиков быков была, по его мнению, выше касты бохи, т.е. скороходов, из которой был мой слуга-метор.
Я привык пускаться в путь с восходом солнца; в день, назначенный для отъезда, я встаю и вижу, что ничего не готово. Амуду заявляет, что Пал не желает исполнять его приказания.
Немедленно приказываю погонщику приготовить быков и слушаться распоряжений Амуду и Тчи-Нага, как моих собственных.
В пышных фразах, присущих сынам востока, он ответил мне, что я его господин, что я для него являюсь на земле глазом самого Брамы и что он понял мои приказания.
Но завтра утром — повторение вчерашнего, мой нубиец пришёл в отчаяние от нежелания погонщика приняться за свои обязанности.
Тогда я решил принять более крутые меры.
— Слушай, Пал, — сказал я ему, — если завтра утром быки не будут во время запряжены, то глаз Брамы велит отсчитать тебе десять палочных ударов, чтобы показать, что смеяться над собой я не позволю.
Телесные наказания внушают мне отвращение, но я должен сказать тем, кто вздумает меня осудить, что на крайнем востоке от слуг ничего не добьёшься, если время от времени не прибегать к строгим мерам наказания.
Я помню, в Пондишери у меня долго жил повар, по имени Мутузами, который был самым лучшим и самым преданным слугою, но это не мешало ему получать свою порцию наказания приблизительно раз в месяц; это случалось с ним каждый раз, как им овладевало желание выкинуть какую-нибудь штуку или растратить на свои удовольствия ту сумму, которая отпускалась ему на провизию. Обыкновенно он сам являлся ко мне и говорил:
— Господин, — мне кажется, что злые духи хотят опять овладеть мною!
Я приказывал легонько наказать его, и он успокаивался месяца на полтора.
Детски наивный, хитрый и ленивый народ, который нельзя выпускать из рук, иначе он сядет вам на шею.
Я знал одного <военно->морского аптекаря<медика>, который был слишком мягок и не хотел применять телесные наказания. И что же? Жизнь его стала невыносимой, и ему пришлось уехать из Индии — он ел тогда, когда слуги благоволили вспомнить о его существовании, приказания его не исполнялись совсем и кончилось тем, что прислуга так обнаглела, что пила его вино, ела его консервы и чуть не спала на его кровати…
Угроза моя произвела очень небольшой эффект; виндикара хотел, очевидно, испытать меня и решил каждое утро оттягивать два-три часа, что, конечно, должно было повлечь за собою продление моего путешествия. Утром я приказал Амуду отсчитать хитрецу десять ударов. Амуду торжествовал и лепетал на своём живописном диалекте: «Твоя не верила, твоя бита, твоя почёсывается, <твоя ёжится,> твоя укушен!»
Мне кажется, что нубиец действительно твёрдою рукою отсчитал ему эти десять ударов, так как погонщику пришлось прибегнуть к листьям остролистника, чтобы утишить боль… Но зато с этой минуты я не мог пожаловаться на небрежность «маленького пажа, танцующего перед господином»…
После двенадцати дней пути, мы без всяких особенных приключений прибыли в Канпур, город знаменитый по осаде, которую он выдержал при восстании сипаев.
<Канпур простирается на правом берегу Ганга, в провинции Аллахабад, примерно в двухстах пятидесяти лигах от Калькутты. Есть желание видеть в руинах около этого города остатки [легендарной} Палиброты, старого и древнего города браминов, но ничего серьёзного, что придавало бы веса этому мнению, и никаких подлинных следов этого знаменитого города обнаружено не было.>
Канпур, несмотря на красивый вид свой с другого берега реки, внутри, как и все азиатские города, построен довольно скверно, и в нём нет, как в Бенаресе, ни великолепных памятников, ни замечательных зданий, <которые усиливали бы его монументальность>.
Однако, как пейзаж, он красив, и в особенности хороши его окрестности, где много <уединённых> мечетей и пагод, окружённых деревьями, <которые придают достаточную живописность осматриваемой местности>, и куда стекается много паломников.
С другой стороны реки, откуда мы в первый раз увидели город, мы заметили купола в виде митры, являющие собою чисто индусский стиль. Купола принадлежали двум пагодам, против них стоял дворец богатого туземца, а вдали виднелись бунгало английского квартала. Панорама эта мне так понравилась, что я перенёс её карандашом в свой альбом, который с каждым днём пополнялся новыми и новыми эскизами.
<Вид на город со стороны сельской местности в значительной степени скрыт холмом, который возвышается, как естественный форт, посреди бесплодной равнины и отделяет его от мест расквартирования англо-индийского гарнизона.>
Канпур — довольно важная стоянка английских войск<военная база на берегу Ганга со стороны территории [княжества] Ауда> с сильным и значительным гарнизоном.
<Районы расквартирования занимают очень большую площадь земли; на протяжении почти десяти километров они предлагают непрерывный ряд домов, садов, парков, вид которых наиболее приятен. Они были освоены в буквальном смысле на песчаной равнине, ибо, хотя Канпур расположен в Доабе [(регион междуречья Ямуны и Ганга)], который славится своим изобилием и плодородием, но местность, непосредственно окружающая его, представляет собой засушливую пустыню. Эти районы расквартирования в значительной степени пересечены оврагами и перемежаются густыми зарослями, индийскими храмами и базарами, похожими на деревенские. Этот ансамбль являет самое незаурядное и любопытное зрелище.>
Дома английских офицеров <— большие, просторные —> очень удобны, с массой света и воздуха, с большими верандами <и покрыты блестящей лепниной, которая придаёт им вид каменных зданий>. Я получил приглашения от нескольких офицеров, посетил эти миниатюрные дворцы и ещё раз убедился, что когда индусов не торопят и предоставляют дело их вкусу, то они являются первейшими в мире архитекторами и декораторами.
Все сады, которые я видел, очень плодородны и прекрасно содержатся; кроме чисто местных продуктов, там отлично культивируются все европейские фрукты и овощи.
Лимоны, апельсины и вообще все фрукты родятся так обильно, что ветви деревьев гнутся под их тяжестью.
Мангостан, гуаява, <яблоко-корица (сахарное яблоко),> лечи, ананас, <бычье сердце (кремовое яблоко),> бананы произрастают в таком количестве, что никто не даёт себе труда нагнуться, чтобы поднять их, а рядом персики, фиги, сливы, земляника, абрикосы и виноград такой величины и такого вкуса, о которых в Европе не имеют и представления.