>
Город Фатехпур положительно весь в развалинах, и лишь обломки колонн, разбитые капители и груды осколков мрамора, заросших зеленью, свидетельствуют о былом блеске.
Агра и её окрестности может справедливо назваться страною дворцов, потому что я не знаю нигде в мире столько развалин и роскошных монументов, как здесь. <Но было невозможно посетить все эти знаменитые места, не продлив своё пребывание в Агре далеко за пределы отведённого мной для этого времени. Пришлось ограничить количество пунктов, так как превысив отведённое время, я не смог бы следовать по маршруту, который проложил для себя — после посещения Дели и Лахора я намеревался возвращаться через Бонделькунд и Кандейч и добраться до железной дороги из Борампура в Калькутту, которая через три или четыре дня доставила бы меня в Чандернагор. Однако путешественник, как и все другие люди, подвержен той вечной случайности, с которой всегда приходится считаться; по крайней мере, на этот раз мне не суждено было продвинуться далее Агры.>
Вечером, вернувшись из Фатехпура, я дал распоряжение Амуду относительно отъезда на другой день утром и, качаясь в своём гамаке, повешенном между двумя тамариндовыми деревьями, мирно отдыхал. И вдруг я увидел перед собою знаменитого Бану, доверенного слугу моего сослуживца и друга господина де М., начальника суда в Чандернагоре. Не успел я опомниться от понятного изумления, как моя рука очутилась в руке самого господина де М., который, улыбаясь, говорил мне:
— Я бы нашёл вас даже в джунглях!
— Что случилось? — спросил я, обеспокоенный, отвечая на его дружеское приветствие.
— Ничего дурного, семья ваша чувствует себя хорошо!
— Ну, слава Богу! Какую тяжесть вы сняли с моей души!
— Я явился, чтобы прервать ваше путешествие. Судья, который исполнял за время вашего отпуска ваши обязанности, захворал этой ужасной бенгальской лихорадкой, и ему пришлось экстренно уехать, так что теперь суд без председателя. Генеральный прокурор в Пондишери телеграммой просил меня вызвать вас в Чандернагор для присутствия на сессии с присяжными, а сессия открывается через неделю. Так вот, вместо того, чтобы телеграммами разыскивать вас <от Бенареса до Лахора>, я предпочёл сесть в поезд и через тридцать шесть часов был в Бенаресе, а там мне уже было легко напасть на ваш след. <После шестичасового отдыха я сел на поезд до Агры и решил следовать за вами таким образом в Дели и Лахор. Не прошло и двадцати минут с момента моего приезда сюда, и первый же туземец, к которому я обратился с вопросом о вас, ответил мне: «Есть белати (иностранец), который разбил лагерь с тремя слугами и повозкой, запряжённой волами, в Чахар-багхе…» Мне не составило труда понять, что это были вы.>
— Если так, — отвечал я, — то я готов следовать за вами хоть сейчас. Мне надо лишь отпустить моего виндикару и развязаться с фурой и быками.
— Можно и не спешить, — отвечал мне господин де М. — Разыскивая вас, я имел в виду поохотиться три-четыре денька в джунглях Мейвара. Говорят, эта местность кишит тиграми, буйволами и дикими кабанами, и мне очень хотелось бы при вашем участии посетить те места!
— Хорошо, — ответил я моему другу, — так как железная дорога доставит нас в три дня в Чандернагор, то у нас имеется достаточно времени, чтобы исполнить ваше желание!
— Тем более, что нам вполне достаточно двух дней для подготовки к сессии!
— Отлично! А охотились ли вы когда нибудь на тигра? — спросил я моего друга.
— Никогда! — отвечал он.
— А не попадём [ли] мы из-за вас тигру в лапы?
— Правда, на больших зверей я не охотился, но глаз у меня верный и промахов я не даю!
— Я не знал такого таланта за вами!
— Хотите убедиться?
Над нами высоко пролетала ласточка, и я не успел остановить руки моего друга, как выстрел уже прогремел, и бедная птичка упала к нашим ногам.
— Но вы удивительный стрелок! — в восторге вскричал я. — И до сих пор вы мне об этом не говорили!
— Как вы думаете, могу я рискнуть выступить против тигра в обществе вас и вашего смелого Амуду?
— Без сомнения, но при условии, что при виде тигра или буйвола вы сохраните присутствие духа и полное хладнокровие, как будто бы это была простая птичка!
— Я не могу вам обещать, что не буду испытывать никакого волнения и что душа моя при виде опасности не уйдёт в пятки, но могу дать вам слово, что рука моя не дрогнет и что я не сдвинусь ни на йоту с назначенного мне пункта. Уже давно мечтаю я испытать волнения этой охоты и, зная ваш громадный опыт, позволяю себе просить вас взять меня с собою!
— Хорошо, мой друг, — отвечал я, — пусть будет по-вашему, и я думаю, что опасность будет уже не так велика, как вы думаете. Прежде на охоту за царём джунглей выходили с простым карабином, но с тех пор, как придумали разрывные пули, нужно быть непростительно неосторожным, чтобы дать ему растерзать себя… Я ставлю одно условие, что вы будете послушны во всём Амуду, который поведёт охоту, и я сам всегда полагаюсь на него!
Господин де М., улыбаясь, отвечал, что слово Амуду будет для него законом.
Было решено, что рано утром на другой день мы оправимся в деревню Секондару [(Сикандр)], где, пока мы будем осматривать могилу великого Акбара, мой нубиец и Тчи-Нага легко соберут нам загонщиков, без которых нам было немыслимо рискнуть проникнуть в джунгли.
Деревня Секондара находится милях в шести от Агры. Она представляет груду развалин, в которых ютятся несколько сот туземцев. По многим признакам видно, что некогда Секондара была предместьем императорского города.
После трёх часов пути мы разбили там нашу палатку. Амуду пошёл искать загонщиков, а Тчи-Нага отправился посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь для пополнения припасов нашей походной кухни. Редко когда он возвращался с пустыми руками — птицы, дичи и рыбы много, лишь выбирай.
До завтрака оставалось два часа, и мы решили употребить их на осмотр мавзолея Акбара. План этого здания очень оригинальный и значительно отличается от обыкновенной могольской архитектуры: он представляет из себя правильный четырёхугольник. Нижний этаж ничем не замечателен, исключая наружную колоннаду <с четырьмя порталами, ведущими в четыре [внутренних] галереи> и склеп, в котором под мраморными саркофагом покоится прах самого властителя.
Над могилой горит лампа, огонь в которой поддерживается несколькими бедными муллами; они же заботятся и о свежих цветах в последнем жилище покойного. <Этот благочестивый и трогательный обычай царит по всему Индостану.>
Над этим этажом возвышается другой, в виде отдельного зала, и прямо над <нижним> склепом; здесь тоже стоит саркофаг, но этот покой окружён не комнатами<просторными помещениями>, как всегда, а выходящими на все четыре стороны верандами с прелестной колоннадой, так что он меньше первого. Над ним такой же третий и четвёртый; и все одинаковые, но один меньше другого, в виде пирамиды.
Широкая мраморная площадка над четвёртым этажом окружена прелестной балюстрадой из белого мрамора, удивительно тонкой ажурной работы, а все углы украшены башенками с мраморными же куполами.
В центре поставлен пятый мраморный саркофаг неописуемой красоты. На нём начертано имя Джахангира, сына Акбара. Раньше эта надпись была выложена драгоценными камнями, как нам сказал наш проводник мулла, но камни эти давно исчезли.
<С тем уважением, которое все индусы проявляют к жилищу умерших, действительно трудно не возложить на англичан ответственность за разграбление этих богатств. Старая Ост-Индийская компания, в минуты своего бедственного положения, всегда имела соблазн разграбить сокровища раджей и захватить все богатства, накопленные веками в храмах и иных памятниках Индостана. Поэтому население этого региона не без оснований относит к белой расе эпитет варваров, которым Рим и Афины прежде щедро одаривали своих врагов.
Этот замечательный памятник, хотя и подвержен всем атмосферным влияниям, несмотря на прошедшие века всё ещё так же свеж, так же отполирован, так же прекрасен, как будто бы он только что был завершён.
Здесь похоронены несколько членов императорской семьи.
Я не знаю ничего прекраснее, чем вид, которым мой друг и я наслаждались с вершины этого великолепного здания. На каждом шагу грандиозные руины возвышались из океана зелени и придавали этому пейзажу, оживляемому, однако, многочисленными стадами и туземным населением, вид, полный величественной грусти.
Со стороны фасада здания мы могли видеть Джумну, которая, как большой поток расплавленного серебра, извивалась посреди этого пейзажа; её полноводность, богатство растительности служили передним планом для роскошных дворцов, стен и бастионов форта Агры, всех монументальных памятников имперского города, которые мы видели вдали. Моти-Масджид, «Жемчужная мечеть», и Тадж-Махал возвышали свои сверкающие стены, белые, как снег, в золоте и лазури неба.>
Великое имя Акбара, государя, царствовавшего в течение пятидесяти одного года и насадившего в Индии справедливость и процветание всех искусств, так заполняет собою весь этот выстроенный им монумент, что обыкновенно путешественник почти не обращает внимания на могилы других властителей, покоящихся в том же мавзолее.
Работы, которые он производил для блага и преуспеяния своего народа, так грандиозны, что в Европе не смогут даже представить себе, что такое они представляют; можно привести пример: он провёл в Индостане от Ганга до Инда широкую дорогу, обсаженную по бокам плодовыми деревьями. Через каждые две мили находился колодезь, а на каждом переходе караван-сарай, где путешественники получали за счёт казны воду, рис и огонь.
Главным образом он искоренял мздоимство у губернаторов своих провинций, и многие из них понесли жестокое и примерное наказание.
Он хотел, чтобы правосудие было одинаково для всех, и чтобы самый последний из его подданных мог обратиться к нему лично и высказать свои просьбы и жалобы.
Он установил лишь один-единственный налог, о котором до сих пор бесплодно мечтают