многие дипломаты<некоторые утописты> — налог только на землю — и распределил его пропорционально пространству и плодородию.
Память о нём сохранилась как о лучшем государе Индии.
Выше я говорил о его сыне Джахангире, который покоится на вершине мавзолея Акбара, — в том же саркофаге погребено и тело его жены. По этому поводу мулла, сопровождавший нас, рассказал нам предание о романтической любви Джахангира.
Молодая татарская девушка, родившаяся в пустыне от бедных, но благородных родителей, была ещё в детстве привезена в Дели, где и выросла, хорошея с каждым днём, и, наконец, стала первой красавицей всего Индостана, так что её начали называть Мехр-ун-Ниса, т.е. «солнце [среди женщин]».
Джахангир, бывший тогда ещё наследным принцем, случайно увидел её и прельстился её красотою.
Молодая девушка, к несчастью, ещё в детстве была помолвлена с Шер-Афганом, генералом императорского войска, а помолвка, у индусов нерасторжима. К тому же и Акбар был решительно против этого брака.
Но после смерти отца, Джахангир, сейчас же по восшествии на престол, употребил все средства, чтобы удовлетворить свою преступную страсть.
Шер-Афган был слишком храбр и слишком популярен, в особенности в армии, так что открыто убить его вряд ли бы кто осмелился, и потому влюбленный император стал прибегать к всевозможным средствам, чтобы избавиться от него, Сначала он пригласил его на охоту на тигров и диких слонов, где был отдан тайный приказ покинуть генерала в минуту крайней для него опасности. Но Шер-Афган выходил отовсюду жив и невредим, так как обладал изумительным хладнокровием и смелостью; надо было придумать что-нибудь другое.
Один из приближённых императора, по имени Катаб, взялся освободить Джахангира от его соперника. Он собрал шайку из сорока головорезов и отправился против Шер-Афгана, но тот долго не поддавался, перебил чуть не всех, убил и гнусного Катаба, но в конце концов пал, пронзённый несколькими пулями.
Прелестная и честолюбивая Мехр-ун-Ниса, обладание которой стоило стольких преступлений, попала, наконец, во дворец Джахангира, но сердце его мучили угрызения совести, и он удалил девушку от себя и четыре года отказывался видеть её, поселив в одном из отдалённейших уголков дворца.
Однако красавица сумела попасться императору на глаза, и тот, увидев её во всем очаровании юной красоты, влюбился в неё больше прежнего, и скоро фаворитка стала всемогущей.
Своим влиянием она пользовалась лишь для блага индусов и щедрой милостыней, добрыми делами и покровительством несчастным заставила забыть о той крови, которая была пролита из-за неё.
Джахангир был ей верен до [самой] своей смерти и пожелал, чтобы и её похоронили возле него, в мавзолее, возведённом его отцом.
Было около полудня, когда мы покинули этот великолепный монумент, каждая могила которого, каждый минарет, каждая ступень мраморных лестниц говорили нам о далёком прошлом, о тех временах, когда царило владычество [Великих] моголов, и невольно напрашивалось сравнение того, что было и что есть. Монголы дали эти дивные мраморные произведения искусства, а цивилизованные англичане — тюки с индиго или с опиумом и пароходы, бегающие по Гангу… И у меня возникал вопрос, что было лучшим для Индии?
Тчи-Нага отличился, и наш завтрак под открытым небом, в тени громадного тамарина, был достоин самого требовательного гурмана.
Молодые цыплята и бекасы, уже покрывшиеся тонким слоем жира, салат из пальмовой капусты, крошечные — не крупнее наших вишен — томаты, поджаренные в масле, и королевский десерт: персики, груши, виноград, манго, бананы, ананасы, гуаявы, лечи… что можно было требовать ещё?
Мы закончили наш завтрак и тихо беседовали, следя за причудливыми кольцами дыма от наших душистых сигар, как появился Амуду со своей рекогносцировки, с ним красивый туземец мусульманин Шейк-эль-Молук — мой нубиец представил его нам как самого знаменитого охотника на тигров.
— Ты слышишь, что говорят о тебе? — обратился я без всяких предисловий к охотнику.
— Салям, саиб, — отвечал Шейк-эль-Молук, почтительно кланяясь. — Я отлично слышал, что сказал чернокожий!
— И так как, без сомнения, ты сам ему об этом сообщил, то тебе не трудно будет и доказать это на деле?
— Шейк-эль-Молук известен по всей провинции Агры как первый охотник! — ответил он просто.
Я отлично знал повадку туземцев: они с готовностью предлагают свои услуги иностранцу и, обыкновенно, требуют плату вперёд, а в тот момент, когда их услуги необходимы, они исчезают бесследно. Со мною было столько подобных случаев, что я с большой неохотой вступал в какие-нибудь переговоры с индусами, а особенно, мусульманами.
Между индусами есть много честных людей, но я никогда не встречал ни одного мусульманина, которому можно было бы довериться, разве только это входило в их интересы.
— Если твоя репутация такова, — ответил я охотнику, пытливо вглядываясь в него, — то, конечно, ты известен шикдару (начальник полицейского поста) в Секондаре?
— Ты можешь спросить его, он тебе скажет, что Шейк-эль-Молук не солгал!
С этими словами он полным благородства жестом отвернул свою панью и показал нам своё правое бедро, оно было изборождено такими ужасными рубцами, точно ему рвали тело железными крючьями.
— Как ты думаешь, — обратился он ко мне с нескрываемой гордостью, — близко ли я видел тигра, чтобы получить эти раны?
Аргумент показался мне веским, да и манера держать себя говорила в пользу туземца, так что я уже начал думать, что моему нубийцу повезло.
— Итак, Шейк-эль-Молук, — сказал я, — мы охотно доверяемся тебе, но, не считая сегодняшнего дня, мы можем остаться в этих краях не более двух суток. Какую охоту можешь ты нам устроить за это время?
— Какую вы пожелаете, саибы!
— Я повторяю, что больше двух дней мы в джунглях пробыть не можем.
— Два дня слишком мало!
— Мы не знаем ни зверей, которые здесь могут встретиться, ни какое расстояние нужно будет пройти, а потому придётся остановиться на том, что ты сумеешь нам устроить.
— Хорошо, <я поведу саибов на охоту, которая им больше нравится:> кабаны, лани, тигры и чёрные буйволы изобилуют в этих краях.
— Мы намерены охотиться на крупного зверя, и если ты дашь нам возможность убить за эти два дня тигра или буйвола и мы будем довольны тобой, то будем считать тебя за первого стрелка<загонщика> в этой стране!
Туземец улыбнулся:
— Если у саибов рука не задрожит, и если карабины их стреляют хорошо, то бояться нечего: ни в тиграх, ни в буйволах недостатка не будет.
— А есть ли у тебя верные и преданные загонщики?
— Их здесь сколько угодно, но мне довольно десяти человек.
— Отлично, а сколько ты хочешь за эти два дня?
— Четыре рупии (десять франков) для меня и полрупии на каждого загонщика!
— Сколько ты хочешь вперёд?
— Саиб заплатит мне, уезжая из Секондары, — ответил горделиво туземец. — Мне лично ничего не нужно, но другим надо дать половину их заработка, чтобы они могли купить рису для своих семейств.
Я передал ему немедленно требуемую сумму.
— С кем же мы будем воевать, с тигром или с буйволом? — спросил я.
— Я сейчас пошлю вперёд двух человек, и завтра, когда мы будем уже на месте, мы это узнаем. Вы останетесь довольны!
— Когда мы отправляемся?
— Тотчас же, как саибы будут готовы, так как нам придётся идти всю ночь.
— Куда ты нас поведёшь?
— В большие джунгли, которые находятся вверх по течению Китаба.
— Известно ли тебе, что мы не знакомы с этой страной?
— Китаб, небольшая река, которая впадает в Тумбу, самый большой приток Джумны. Она вытекает из последних отрогов гор Мейвара и бежит дикою долиною, где логовища <тигров>. Почти у края долины чудные пастбища, на которые приходят пастись чёрные буйволы. Но надо быть очень осторожным, потому что территория тигров так заросла кустарниками, что вы не успеете опомниться, как тигр будет у вас на спине!
— Это в тех местах ты добыл себе те ужасные раны, что ты нам показал?
— Да, тигр бросился на меня, и если бы не безумная храбрость одного английского майора, который прибежал и выстрелом в упор в голову зверю убил его, то я не имел бы чести видеть вас сегодня. Но ошибка была с моей стороны: майор привёл своих загонщиков, я не должен был допускать этого! Я не был их начальником, и они покинули меня в тот момент, когда тигр повернулся в нашу сторону; вместо того, чтобы спасаться бегством, я бросился к майору с криком «берегитесь», а в эту минуту зверь бросился на меня… С тех пор я охочусь лишь со своими людьми!
— Будь спокоен, мы не дадим тебя съесть! — засмеялся я.
— Чернокожий сказал мне, что вы хорошие стрелки, без этого я не рискнул бы идти с вами. Чуть не каждую минуту к нам являются молодые английские офицеры из Агры и Лакхнау и просят меня доставить им случай убить тигра; я им никогда не отказываю, но принимаю все меры к тому, чтобы им попадались только кролики.
<— Ты не испытываешь недостатка в остроумии, Шейк-эль-Молук…>
— Не могу же я ежедневно рисковать своей жизнью из-за пустяков; да и что нужно этим новичкам, только что прибывшим из Англии? Сильных ощущений? Ну, так они получают их вволю!
— Как кролики…
— Конечно, саиб; надо только с умом взяться за дело, и как только мы вступаем в джунгли, я им твержу каждую минуту: «Берегитесь тигра!»
— Ты просто плут!
— Нет, если бы вы видели, какие у них делаются физиономии: все в кучке, тесно прижимаясь друг к другу, с широко раскрытыми глазами и готовые шарахнуться в сторону при малейшем шорохе. Тогда я испытываю их и при малейшем колыхании травы, в которой скользнёт пугливая лань, я вдруг громко вскрикиваю: «Тигр!..» Если эта молодёжь потеряет голову и начнет метаться из стороны в сторону и стрелять, куда попало, то уж потом пусть они хоть двадцать лет пристают ко мне с тигровой охотой, кроме кроликов я им ничего не покажу. Если же, напротив, я вижу, что мои офицеры сохраняют присутствие духа и хладнокровие, исследуют джунгли с должным вниманием и выпускают заряд, лишь убедившись в том, что цель стоит его, то я даю им возможность встретиться с тигром, так как знаю, что они не убегут от него!