Этот опыт был тем интереснее, что подготовить его заранее было невозможно.
Ещё нечто в этом роде показал Кавиндасами — и даже, пожалуй, удивительнее.
Между вещами Пейхвы нашёлся гармонифлют [(фр. harmoniflûte — духовой клавишный инструмент)]. Я обвязал его верёвочкой и, повесив его на решётку террасы, попросил очарователя извлечь из этого инструмента звуки, не дотрагиваясь до него.
Кавиндасами подошёл к решётке, взял в руки концы шнурка, на котором висел гармонифлют, и замер на месте.
Немного спустя, инструмент покачнулся, точно до него дотронулась невидимая рука, и я услышал несколько неясных звуков, которые мало-помалу окрепли и отчётливо раздавались на высокой террасе.
— А не можешь ли ты заставить его сыграть какую-нибудь песнь? — спросил я факира.
— Хорошо, я вызову дух старинного музыканта пагоды, — ответил мне хладнокровно Кавиндасами.
Я подавил в себе желание рассмеяться, так наивен был этот ответ.
После довольно долгого молчания гармонифлют задвигался снова, послышалась точно прелюдия, и затем зазвучал, хотя и довольно глухо, но вполне понятно, мотив самой популярной песни малабарского берега:
Толту мукуту конда
Аруне кани помле…
(Принеси драгоценности,
Молодая дева из Аруне…)
И всё время, пока длилась песня, Кавиндасами был неподвижен, прикасаясь лишь пальцами к шнурку.
Желая проверить опыт, я опустился на колени возле инструмента, чтобы поближе видеть его, и вдруг, к неописуемому удивлению, заметил, что гармонифлют не только издавал звуки, но и клавиши его опускались и поднимались по мере надобности, точно невидимые пальцы прижимали и отпускали их.
Это я видел, и это я утверждаю, но был ли я игрушкой галлюцинации или в магнетическом сне? Не знаю… а если это была не иллюзия и не шарлатанство?..
<Нужно ли искать законы проявления этих магнетических сил?
«Нет, — заявляют официально французские учёные. — Без сомнения, такие глупости не заслуживают рассмотрения».
«Да, — отвечают не менее официально учёные Англии во главе с Круксом. — Мы отметили материальные факты, в которых нет ни иллюзии, ни шарлатанства, и мы должны исследовать их и сказать правду».
Вот так обстоят дела. С одной стороны, отрицание всех фактов, которые относятся к магнетизму, — и это происходит во Франции. С другой стороны, их изучение, причём углублённое изучение, прежде, чем делать выводы, — и это происходит в Англии. Наши французские учёные — если называть их так, как они сами себя называют — следуют, как мы видим, своим традициям, отвергая все великие открытия, которыми славен наш век… И, конечно, магнетизм заслуживает чести быть изученным.
Я не занимаю активной позиции в дебатах; любой мог бы сказать мне, если бы я предлагал определённые формулировки на основе описанных мною фактов: «С научной ли точки зрения вы преподносите все более или менее необычные факты, которые рассказываете нам о факирах?» А так как у меня не было ни весов, ни гирь, ни ваз, ни столов, ни каких-либо других инструментов, подготовленных под моим присмотром, которыми пользовались бы заклинатели на моих глазах, то я должен ответить на данный вопрос: «Нет!»
Могу признаться, что на мой взгляд большинство этих фактов, должно быть, было произведено факирами только после того, как они погрузили меня в магнетический сон наяву — состояние, которое их необычайная сила позволяет им вызвать в вас по своему желанию.
Однако, я также должен заявить, что, когда я вижу факиров, воздействующих на предметы, принадлежащие мне, и что, следовательно, они не могли быть подготовлены заранее, — я говорю вместе с господами Круксом, Хаггинсом, Коксом и другими известными учёными Англии: «Здесь есть факты, которые нужно изучать, потому что для науки по меньшей мере так же интересно их отрицать, как и утверждать, обладая полным знанием о фактах».>
К закату солнца Кавиндасами должен был уже стоять на молитве, а потому он ушёл, предупредив, что на другой день не придёт.
Когда я выразил своё сожаление по этому поводу, он ответил:
— Завтра будет двадцать первый день моего пребывания в Бенаресе, это последний день погребальных церемоний. От зари до зари должен факир простоять на молитве, после чего его миссия будет исполнена, и он может вернуться в Тривандерам, но перед отъездом на родину я тебе подарю целый день и целую ночь, потому что ты был добр ко мне и к тому же… мои губы были замкнуты много месяцев и, благодаря тебе, раскрылись, так как ты заговорил со мною на том языке, на котором пела над моею колыбелью из листа банана моя старая ама (мать).
Часто он говорил о ней, и слёзы навёртывались на его глаза. Я не встречал индуса, который бы говорил о своей матери без нежного умиления.
В тот момент, когда факир хотел покинуть террасу, он заметил целый букет перьев красивейших птиц Индии, воткнутый в вазочку. Кавиндасами взял горсть этих перьев и подкинул их высоко в воздух. Перья начали опускаться на землю, но несколько пассов очарователя заставили их остановиться в воздухе, а затем каждое перышко начало винтообразно подниматься кверху, и, наконец, все они достигли тенниса из циновок, натянутого над террасой. Яркие перья, разбросанные на золотистом фоне циновок, производили очаровательный эффект, точно расшалившийся юноша-художник набросал на потолке прихотливые мазки, пробуя краски своей палитры.
Факир вышел, и перья сейчас же упали на пол, но я нарочно оставил их там лежать, точно мне хотелось убедить самого себя в том, что я не был жертвою галлюцинации.
Спускавшаяся ночь принесла с собою прохладу. Я отправился к себе на шлюпку и велел рулевому пустить судёнышко по течению.
Против воли я был взволнован всеми этими непонятными для меня явлениями и хотел противопоставить им другие впечатления, впечатления сладких грёз, которые навевали на меня волшебные ночи на Ганге и тихое мелодичное пение индусских рыбаков.
Кавиндасами обещал мне, что перед отъездом в Тривандерам, он призовёт все свои силы, всех духов, которые, по его выражению, присутствовали при его сеансах, и покажет мне такие чудеса, о которых я буду помнить всю жизнь.
В этот день у нас должны быть два сеанса: один при дневном свете, как и прежние, а другой ночью, но при каком мне угодно освещении.
Едва солнце позолотило Гаты Шивы, как индус, выполнивший свой обет, известил меня о своём приходе через нубийца — он боялся застать меня спящим.
— Саранаи, айя! (Привет тебе, господин!) — проговорил он, входя. — Завтра факир возвращается в страну предков.
— Мои лучшие пожелания будут сопровождать тебя, — ответил я. — Пусть пишачи (злые духи) не коснутся твоего жилища в твоё отсутствие.
— Да услышат твои слова духи, покровительствующие факиру и его родителям!
— У тебя в хижине есть дети?
— У факира нет жены.
— Почему же ты избегаешь тихих семейных радостей?
— Шива это запрещает.
— Как! Ваш Бог…
— Да, он запрещает тем, кому он даёт власть говорить с духами, иметь какие-либо заботы, которые отвлекли бы их от назначения, данного им.
— Значит, ты веруешь, что Шива сам возложил на тебя миссию проповедовать веру в него?
— Да, а также и привлекать тех, которые не верят в проявления духов, вызванных высшей властью, чтобы утешить одних и обратить других. Моя семья — весь мир.
Я больше не настаивал, а факир, по своему обыкновению, не искал продолжения подобного разговора.
Но мне очень хотелось бы получить от Кавиндасами более точные сведения о многих вещах, а главное, какие средства употребляют брамины, чтобы так фанатизировать факиров.
Я знал, что они подвергают их искусу, и мало-помалу факиры становятся покорными машинами в их руках, но точного я ничего не знал.
Я решил попытать счастья.
— Если бы малабарец нашёл возможным уделить перед сеансом несколько минут для разговора, то франка был бы очень доволен.
— Кавиндасами к услугам своего друга франки, — откликнулся факир.
— Я хотел спросить у тебя о твоей прошлой жизни.
— Факир ещё недостаточно очнулся от всего земного и потому не может помнить о своих прежних существованиях… Он помнит лишь то, что с ним было за его настоящую жизнь.
— Я не о том тебя хотел спросить.
— О чём же именно?
— Я хотел спросить тебя о прошлом твоей теперешней жизни.
— Всё, что факир может раскрыть тебе, не изменив своей клятве, он готов сказать тебе.
— О какой клятве ты говоришь?
— Покидая пагоду, в которой мы воспитывались, мы все даём клятву не раскрывать тех великих и глубоких тайн, которым нас научили.
— Я вполне понимаю, что тебе запрещено раскрыть магические формулы, заклинания и ментрамы, которым тебя научили, но не мог бы ты мне объяснить, каким образом один из ваших впадает в каталепсию и может оставаться месяцами без еды…
— При помощи духов Питри.
— Спасибо, факир, — ответил я, — это всё, что я хотел знать.
Я понял, что Кавиндасами даст этот один ответ на все мои расспросы, и решил, что спрашивать дальше бесполезно.
Обождав с минуту и не слыша дальнейших вопросов, факир поклонился в знак того, что считает разговор оконченным, и опустившись на пол, скрестил ноги в обычной позе индуса.
Очарователь принёс с собою мешочек, наполненный мелким песком, который он и высыпал на пол перед собою. Разровняв песок, он пригласил меня сесть за стол напротив и взять лист бумаги и карандаш, а для себя попросил какую-нибудь палочку. Я дал ему ручку от пера, которую он бережно положил на слой песка.
— Я вызову Питри, — сказал он мне, — когда ты увидишь, что один конец моей палочки поднимается кверху, начни чертить какие-нибудь знаки на бумаге, которая лежит перед тобою, и ты увидишь, что те же знаки будут начертаны и на песке.
С этими словами факир простёр руки над песком, шепча какие-то заклинания.
Действительно, через несколько мгновений один конец палочки поднялся почти вертикально, а другой, прикасавшийся к песку, начал слепо подражать движениям моего карандаша, которым я чертил замысловатые фигуры на бумаге. Когда я остановился, остановилась и палочка, я начал снова, — она опять задвигалась. Всё это время факир оставался неподвижен и ни на секунду не прикасался к палочке.