Черчилль не был страстно влюблен в Индию – он не появлялся там с 1899 г., когда, будучи младшим офицером, он в основном занимался выращиванием роз, коллекционированием бабочек, игрой в поло и чтением Гиббона. Он не был особенным знатоком предмета. Выступая перед одним из комитетов палаты общин, он, как ни странно, ограничился общими местами, приукрашенными риторикой. Страшная правда состояла в том, что Черчилль был занят политическим позиционированием.
Он хотел сменить Стэнли Болдуина во главе Консервативной партии, заручившись для этого сдобренной карри поддержкой правого крыла консерваторов – а они не были высокого мнения о перебежчике и экс-либерале. Индия превосходно подходила для демонстрации сертификата реакционера. Он выступал с длинными цветистыми речами на митингах, при этом – подобно нынешним сторонникам Партии независимости Соединенного Королевства – наслаждался тем, что его с единомышленниками считали полоумными маргиналами. «Мы – своего рода низшая раса, умственно неполноценная и преимущественно состоящая из полковников и других нежелательных лиц, сражавшихся за Британию», – похвалялся он.
Но стратегия провалилась. Акт об управлении Индией был принят. Лейбористское правительство с согласия консерваторов добилось предоставления бо́льшей независимости стране, которая сегодня считается крупнейшей демократией и локомотивом экономического развития. Черчилль был вытолкнут на периферию – события доказали его неправоту. Лучшее, что можно сказать, – то, что он принял поражение с характерным достоинством: в 1935 г. Черчилль в послании Ганди пожелал ему удачи: «Добивайтесь успеха, и, если это случится, я буду способствовать, чтобы у вас стало больше возможностей». Также необходимо помнить, что Черчилль не был полностью неправ в своих пророчествах: окончание британского правления в 1947 г. на самом деле сопровождалось ужасающим межобщинным насилием, при этом погибли около миллиона человек, а проблема кастовой системы сохраняется и сейчас.
Но это не может служить хорошим оправданием для политики, которая в наши дни представляется донкихотским ретроградством. Давайте дадим неверной позиции по Индии ФАКТОР ФИАСКО 5 и ФАКТОР ЧЕРЧИЛЛЯ 10.
В 1935 г. Стэнли Болдуин снова стал премьер-министром, однако Черчилль зашел слишком далеко в своей непокорности, особенно в отношении Индии, так что в кабинете министров ему места не нашлось. Но у Черчилля по-прежнему оставались возможности для нанесения ущерба. Мог ли он найти другую кампанию, присоединиться к другому делу, чтобы снова очутиться в центре сцены? Мог ли он устроить еще один провал? Конечно, мог!
Поздней осенью 1936 г. стало широко известно о том, что у короля Эдуарда VIII роман с разведенной американкой по имени Уоллис Симпсон. Сколь странным это ни покажется сегодня, такое поведение считалось непростительным. Набожный, попыхивающий трубкой Стэнли Болдуин был в тихом ужасе. Он решил, что король на самом деле может жениться на разведенке – но ему придется отречься.
Положение молодого монарха было отчаянным. Он чувствовал, как под ним трещит лед, что его царствованию может прийти конец. Ему был нужен тот, кто сумеет стать его проводником, у кого есть влияние и опыт в общественных делах. Он обратился – а к кому же еще? – к Черчиллю. Двое были лично знакомы: король останавливался в Бленхейме, он и Черчилль хорошо ладили друг с другом, последний даже написал для него парочку речей.
Черчилль пообедал с королем в Виндзорском замке и впоследствии написал ему веселое письмо (возможно, будучи нетрезвым), в котором объяснялось, как уцелеть. В нем было также разумное замечание, что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы покинуть страну. Черчилль стал неофициальным лидером «партии короля», и 8 декабря, отлично подзаправившись на какой-то англо-французской пирушке, он решил поделиться с палатой общин своими соображениями.
Сердцевиной дела, на его взгляд, были сердечные дела, а король все-таки был королем, и, если у министров проблемы с миссис Симпсон, то уйти должны они, а не король. Увы, Черчилль неправильно истолковал настроение палаты общин. Его речь была заглушена криками возмущения: большинство парламентариев только что провели несколько дней, выслушивая сварливые пуританские бормотания своих избирателей.
Вопли стали настолько громкими, что в конечном счете Черчиллю пришлось сесть, недосказав подготовленные слова. Гарольд Никольсон заметил: «Вчера Уинстон потерпел крах в палате общин… За пять минут он уничтожил ту кропотливую восстановительную работу, которой занимался два года». Многие люди – даже его друзья – решили, что на этот раз с ним покончено. Давайте присудим кризису отречения ФАКТОР ФИАСКО 6 и ФАКТОР ЧЕРЧИЛЛЯ 10, хотя на современный взгляд победа в споре, разумеется, должна принадлежать Черчиллю.
Сегодняшнему электорату будет до лампочки, если их монарх решит жениться на разведенке (только подумайте, и престолонаследник, и его супруга ранее состояли в браке). Но тогда это воспринималось категорически не так. И снова Черчилль был списан: прогрессивный и сочувствующий образ мыслей был сочтен ультрамонархистским и подхалимским.
Ему исполнилось шестьдесят два, и он казался устаревшим, изнемогшим, большим эдвардианским морским существом, беспомощно колышущимся на гальке, извергающим что-то бессодержательное через свое дыхательное отверстие. Вряд ли кто-нибудь в этот момент допускал, что через три с половиной года он станет премьер-министром.
Давайте произведем обзор этого списка поражений – невероятно щедрого и впечатляющего для боевых заслуг любого политика. Что они говорят нам о характере Уинстона Черчилля? Со всей очевидностью, у него было то, что называется характером. Любое из этих фиаско само по себе навсегда вывело бы из строя обычного политика. Но Черчилль не сдавался, и нужно отдать дань уважения его умению восстанавливаться. Он был словно покрыт кевларом, защищающим его эго и боевой дух.
Ему помогало то, что он был экстравертом, имел врожденную склонность к самовыражению. Он не замыкался на своих неудачах и за исключением Галлиполи не терзал себя самобичеваниями. Он не позволил этим обильным и колоритным авариям повлиять на самовосприятие, да и можно сделать замечание о природной человеческой лени, благодаря которой люди судят вас, опираясь на вашу самооценку.
Он возвращался в строй так часто, потому что ему было во что верить. Некоторые раздражающие говоруны твердят, что, упусти Черчилль свой момент в 1940 г., он был бы записан в «неудачники», стал человеком, достигшим немногого. Это нелепо.
Никакой современный политик не может сравниться с ним по свершениям: заложение основ государства всеобщего благосостояния, реформа тюрем, переоснащение флота, содействие победе в Первой мировой войне, труд на посту канцлера и так далее и так далее – при этом говорится только о периоде, когда он якобы был «неудачником», до Второй мировой войны. У него было множество инициатив и предприятий, неудивительно, что некоторые из них заканчивались крахом, но Черчилль возвращался в строй и после фиаско, ведь окружающие инстинктивно замечали глубинные основания, определяющие его поведение.
И дело не только в том, что часто можно указать на его правоту: в Дарданелльской операции был зародыш здравой стратегии, советский коммунизм, несомненно, являлся варварством, золотой стандарт был навязан вопреки его сопротивлению и так далее. Что вы можете заметить в классическом черчиллевском поражении, видите ли вы ключевое отличие от фиаско, оканчивающего карьеру деятеля меньшего масштаба?
Вы догадались? Ни разу не возникало предположения, – даже когда Черчилль выползал из-под дымящихся руин своей сдетонировавшей позиции, – что он был замешан в коррупции.
Не было ни малейшего намека на скандал. Никакая из катастроф не подвергла сомнению его порядочность. По всей видимости, он никогда не лгал, не обманывал, не был неискренним, не говоря уже о корыстной заинтересованности. Он вставал на свою позицию, потому что: a) находил ее правильной, б) полагал, что она поможет продвижению его карьеры. И не зазорно, что оба расчета совершались одновременно, ведь он думал, что его позиция политически полезна, поскольку она верна.
Он приходил к решениям не спонтанно, а после тщательных исследований и размышлений – и тот исключительный объем информации, который он пропускал через свои жабры, помогал ему плыть вверх по течению. В 1911 г., за три года до начала войны, он написал для комитета обороны империи длинный меморандум, в котором детально предсказал течение первых сорока дней конфликта – где и как отступят французы, на каком рубеже остановится продвижение немцев. Генерал Генри Вильсон сказал, что документ был «смехотворным и фантастическим – глупым меморандумом». Но каждое слово из него сбылось – с точностью до дня. Немцы потерпели поражение в битве на Марне на сорок первый день, после чего сложилась патовая ситуация. Черчилль не писал научную фантастику, пялясь в окно и грызя карандаш.
Он предсказал, что война продлится четыре года, в то время как другие заявляли, что она завершится до Рождества. Впоследствии он отмечал недостатки Версальского договора. Черчилль правильно понимал положение вещей, потому что был информирован лучше других политиков. В середине тридцатых годов к нему приходили на секретные встречи, делясь сведениями, военные и чиновники, потрясенные политикой умиротворения, – Ральф Виграм и другие, – они отчаянно хотели, чтобы кто-нибудь забил тревогу о Германии.
Порою Черчилль знал больше, чем сам Болдуин, и один раз публично унизил премьер-министра своей лучшей осведомленностью о силе люфтваффе (Болдуин дал заниженную оценку количества самолетов у нацистов). Черчилль пристально следил за тем, что происходит в Германии. Начиная с 1932 г. он постоянно привлекал внимание парламента к преследованию евреев и предупреждал о порочности нацистской идеологии. Когда Гитлер получил 95 процентов голосов на референдуме в ноябре 1933 г., Черчилль сказал, что нацисты «объявляют войну славной» и «прививают детям такую жажду крови, которая беспрецедентна в образовании с варварских и языческих времен».