Черчилль продолжает свой панорамный обзор, отмечая практически все – от атомной бомбы до положения в Маньчжурии. Он призывает к «особым отношениям» между Британией и США, говорит о совместимости их вооружений и военных структур. Он делится мечтой о единой Европе и братстве людей, обращаясь к духовно великим Германии и Франции.
Эта великолепная речь наполнена вдохновляющими образами, но в заголовки новостей, разумеется, попало избиение коммунистов.
Черчилль был обвинен в паникерстве – также его в свое время обвиняли в преувеличении угрозы, исходящей от нацистской Германии. Лондонская The Times пренебрежительно отнеслась к подчеркиваемому им резкому контрасту между западными демократиями и коммунизмом, называя этот подход «прискорбным». «Две политические системы должны учиться друг у друга», – резонерствовала редакционная статья.
У нью-йоркского The Wall Street Journal вызвало отторжение предложение о новом тесном сотрудничестве с Британией: «Соединенным Штатам не нужен альянс или подобие альянса с каким-либо другим государством». Последовавшие два года опровергли критиков, но в то время их гвалт стал настолько громким, что Трумэн был вынужден дать пресс-конференцию. На ней он неубедительно отрицал, что Черчилль заранее показал ему свою речь.
Москва разразилась неизбежными осуждениями, Черчилль изображался бесноватым разжигателем войны, размахивающим гранатой. «Правда» заявляла, что с его зловещими расистскими теориями о превосходстве «англоязычных народов» Черчилль стал идеологическим наследником нацистов. Эта же точка зрения была явно отражена в интервью самого Сталина.
Зануды, которые представляли консерваторов в Вестминстере, например Ричард Батлер (вечный миротворец) и Питер Торникрофт (впоследствии ставший председателем партии), воспользовались суматохой для начала кампании против Черчилля. «Уинстон должен уйти», – зазвучало в кулуарах. Лейбористские члены парламента были настолько возмущены его охотой за «красными», что они потребовали от Эттли выступить с осуждением Фултонской речи. А когда Эттли с присущей ему принципиальностью отказался делать это, они начали сбор подписей под обращением, в котором речь Черчилля называлась «враждебной делу мира во всем мире». Среди девяноста трех подписантов был и Джеймс Каллаган, ставший десятилетия спустя лейбористским премьер-министром.
Я не сумел найти каких-либо свидетельств сожаления Каллагана о той подписи, но в конечном счете он наверняка понял, что свалял дурака, а Черчилль снова был прав.
Через пару лет стало очевидно, что коммунизм в Восточной Европе на самом деле означал тиранию. Сталин отрезал свои владения от экономической интеграции с Западной Европой. Он организовал блокаду Западного Берлина и пытался взять его измором. Была создана новая общность – Восточный блок, в котором жестокие однопартийные государства следовали линии Москвы, и сотни тысяч несогласных из числа их граждан были либо убиты, либо вынуждены замолчать. Своей речью о «железном занавесе» Черчилль заложил моральные и стратегические устои того мира, в котором родился я. Это был, безусловно, не тот мир, которого желал Черчилль, а тот, который навязали коммунисты.
Отрекшись от Черчилля после Фултона, Трумэн постепенно понял, что тот был прав, – и принял свою знаменитую доктрину «сдерживания». Его преемник Дуайт Эйзенхауэр придерживался еще более жесткой линии в борьбе с коммунистами. В 1951 г. Черчилль снова стал премьер-министром, и к этому моменту он был настолько встревожен глобальной напряженностью и новой угрозой водородного оружия, что сам стал борцом за мир.
Он был одержим идеей саммита, на котором должен был пройти откровенный и прямой обмен мнениями между Америкой, Россией и Британией (олицетворяемой им). Он был убежден, что, соберись лидеры вместе, можно было бы избежать мировой войны.
К тому времени ему исполнилось 76. Он руководил страной пять военных лет и был лидером оппозиции следующие шесть. Он героически провел предвыборную борьбу на парламентских выборах 1951 г. Он не спал ночами и вел дебаты. Эти ночи пролетали под блестящие лаконичные речи – речи, усеянные шутками и саркастическими ремарками. Завершением бдений был завтрак водителя-дальнобойщика: яйца, бекон, сосиски и кофе. Трапеза сопровождалась, как отмечал Гарольд Макмиллан, большой порцией виски с содовой и огромной сигарой.
Все это не прошло без последствий. Внутреннее стремление к политической власти не ослабло, но бренная оболочка начала подводить его. Черчилля мучили артериальные спазмы и кожные высыпания. У него ухудшились зрение и слух, он не мог расслышать голоса детей и щебет птиц. Невропатолог сэр Рассел Брэйн (с воистину замечательным именем) считал, что «оцепенение» в плечах, которое испытывал Черчилль, было обусловлено омертвением тех клеток его мозга, которые отвечали за сенсорное восприятие плечевой области.
Черчилля в его последние годы у кормила власти нельзя уподобить гигантскому красному солнцу, которое медленно скрывается за горизонтом, уже не опаляя жаром. Неуместно и сравнение с вулканом, извергающимся до самоуничтожения. Он все тот же Улисс Теннисона – борющийся, дерзающий и ищущий. У него неуемная жажда деяний, невероятные мужество и воля, сочетаемые с хитроумием.
В марте 1953 г. умер Сталин. И Черчилль воспользовался этим, чтобы призвать к новому старту. Я знаю, о чем он говорил Эйзенхауэру: о саммите! С русскими! И пусть англо-американское партнерство будет основанием мира во всем мире. Но Эйзенхауэр не проявил заинтересованности.
5 июня 1953 г. Уинстон Черчилль перенес тяжелый инсульт. Его доктор считал, что он умрет, но Черчилль выжил и благодаря исключительной силе воли продолжил свое дело. Хотя у него перекосился рот и с трудом двигалась левая рука, на следующий день он провел заседание кабинета министров. Его коллеги даже не поняли, что он болен, отметив лишь, что он спокоен и слегка бледен.
Еще через день ему стало заметно хуже: левую половину тела парализовало. Для выздоровления Черчилля отвезли в Чартвелл, а прессе разъяснили, что премьер-министру нужен «полный покой». Никто и не думал спрашивать почему. Спустя неделю он принял личного секретаря, Джока Колвилла, и секретаря кабинета министров, Нормана Брука. Черчилль был в кресле-каталке, после обеда он сказал, что хочет встать на ноги. Брук рассказывает подробности:
«Мы с Колвиллом призвали его воздержаться от этого, но он настаивал. Поэтому мы встали с обеих сторон от него, чтобы поймать в случае падения. Но он отмахнулся от нас своей палкой и велел отойти. Затем он поставил ноги на пол, схватился за ручки кресла и с гигантским усилием, так что пот покатился по его лицу, рывком встал на ноги и распрямился. Продемонстрировав свои возможности, Черчилль снова сел в кресло и взял сигару. Он намеревался выздороветь».
И так же решительно он намеревался провести встречу с Советским Союзом, саммит, посвященный ядерному оружию, на котором он снова мог бы утвердиться во главе мировых событий. Но и русские, и Эйзенхауэр были уклончивы. Да и среди коллег Черчилля по кабинету министров назревал мятеж. Одни из них открыто высказывались, другие втайне надеялись, что он оставит свой пост. И все же они боялись отказаться от своего талисмана – единственного британского политика, известного всему миру.
К 1954 г. он начал испытывать постоянное изощренное давление – его вынуждали уйти в отставку. И хотя он был способен к поразительным для человека, перенесшего инсульт, подвигам физического напряжения, он начинал ощущать себя, по собственным словам, «подобно самолету в конце полета, который ищет в сумерках место для безопасной посадки, а топливо на исходе». Тем не менее этот самолет пролетал еще год, уклоняясь и петляя под огнем неприятельской (а порою и союзнической) артиллерии. Наконец 5 апреля 1955 г., в возрасте восьмидесяти лет, он отправился во дворец и подал прошение об отставке.
«Человек – это дух», – сказал он на последнем собрании своего кабинета министров, а также посоветовал: «Никогда не отдаляйтесь от американцев».
Так называемый разжигатель войны провел последние годы на посту, прилагая бесплодные усилия организовать встречу великих держав и пытаясь способствовать «международной разрядке». Под ней он понимал уменьшение беспрецедентной угрозы, исходящей от термоядерного оружия. И все же через три месяца после его отставки саммит состоялся. Эйзенхауэр, Иден, Фор и Булганин встретились в Женеве.
Черчилль инстинктивно понимал, что не так с коммунизмом. Этот строй подавлял свободу, заменял возможность индивидуального выбора государственным контролем, он приводил к ограничению демократии и, следовательно, был тиранией. Черчилль знал, что только капитализм, при всех его недостатках, способен соответствовать людским устремлениям.
Я принадлежу к тому поколению, которое застало коммунизм в действии. Иногда нам удавалось путешествовать за «железным занавесом» в годы, предшествовавшие 1989 г. И мы видели, насколько Черчилль был прав в своей удивительно пророческой Фултонской речи, во всех ее частностях. Мы замечали страх, мы слышали шепот, мы читали нелепые пропагандистские лозунги разваливающейся системы, неспособной удовлетворить простейшие потребности населения, но державшей его под контролем и лишавшей фундаментальной свободы перемещения.
Черчилль предвидел все это с необыкновенной ясностью, так же как до того он понял угрозу, исходившую от нацистской Германии. Он предсказывал, что когда-нибудь произойдет стремительный коллапс коммунистической системы. И здесь он оказался прав, а мы дожили до этого радостного момента.
Снаружи дворец Цецилиенхоф в Потсдаме залит ярким солнцем. Контраст особенно резок после сумрака конференц-зала. Мы садимся на велосипеды и колесим по лугам и садам рядом с озером Ванзее.
Я посмотрел на название дороги: «Mauerweg»[88]. Ну конечно же! Именно здесь восточногерманский режим построил отвратительную стену, разделявшую город. Сколь великолепно было ее падение в 1989-м! Там, где когда-то стоял символ террора и угнетения, теперь проходит превосходная велосипедная дорожка.