По воде споро ковылял желто-синий городской паромчик. Перед моим носом по мокрой набережной сначала в одну, потом в другую сторону, счастливо оба раза улыбаясь, проехала крашенная в рыжий цвет девица на велике с ярко-красными дисковыми колесами. Хотелось ее убить… Вру - не хотелось. Ничего не хотелось… Трясли телесами мясистые блондинистые джоггеры. Молодой парень-велорикша проволок коляску с древней старухой и маленькой девочкой.
Я прислушивался к собственным ощущениям. Бесполезняк. Radio silence.
И тут я вспомнил про Мишку Попова. Без особой надежды. С Мишкой мы дружили еще в медицинском: я учился на невролога, Майкл - на анестезиолога. Он, в отличие от меня, профессии не изменил - но изменил родине. В конце девяностых уехал в Германию: на еврейке женился - уж не знаю, специально ли как на средстве передвижения или нет, но за бугром они вскоре развелись, после чего Попов подцепил уже немецкую фрау. В Дойчланде он, дипломированный врач, прилежно погорбатился медбратом, потом получил тамошний сертификат - и сейчас, насколько я знал (связь мы поддерживали - но крайне нерегулярную), был вполне устроен. Жил он в Гамбурге. Гамбург был отсюда совсем недалеко…
Координат Попова у меня с собой, естественно, не осталось. Я не был даже уверен, есть ли они в моем мейл-боксе или у кого-нибудь дома, кому можно позвонить… Глаза после ночи в Хитроу слипались.
Я пересчитал железные кроны (последнюю английскую бумажку разменял в аэропорту; это было все). Я не знал, ржать или плакать. У меня, правда, имелась еще старая российская кредитка, которую я захватил на всякий пожарный, - на том счете должно было лежать, если я правильно помнил, тысяч пять рублей. Сумма, отделявшая меня от судьбы бомжа.
Завсегдатаи спали на столах. По столам же ходили собаки, доедая с оставленных тарелок. Собак тут вообще было огромное количество, и вели они себя максимально привольно, никем не приструняемые: предельный либерализм в этом заповеднике предельного либерализма распространялся на всех без исключения. Кристиания в концентрированном виде являла все минусы и плюсы «левого уклона»: от повсеместной раздолбанности и замусоренности (забавный и неслучайный контраст с утрированной чистотой-буржуазностью города и страны) до дешевизны - в здешних кабаках все было раза в полтора дешевле, чем даже в недорогих за кристианским заборчиком. Зато собаки на столах… Зато хочешь - забивай косяк в открытую (кумаром тут несло повсюду)… В общем, кому что. Нет, менты были и бродили внушительными прайдами по четыре, но не проявляли ни малейших признаков хватательного не то что задора - интереса. (Кто-то когда-то писал, что Кристиания похожа на «совок» в миниатюре. Полный бред: ничего быть не может полярнее, чем тюряга и хиппарский сквот.)
Я сидел за влажным от недавнего дождя столом открытого Cafe Nemoland в окружении стилизованных скульптур, колоритных местных неформалов и унифицированных пришлых туристов (последние преобладали), тянул разливной Traditional Pilsner и вяло думал, что в условиях окончательно и бесповоротно победившей толерантности логичным образом обессмыслился и нонконформизм, сама идея протеста. Не знаю, хорошо это или плохо. То есть, конечно, хорошо (когда никто не мешает тому, кто никому не мешает) - но… скучно. И, боюсь, бесперспективно.
Жуткая банальность, но святая правда: в Дании как нигде ощущается старость Европы. Сытые, добрые, сонные… если не полумертвые. На центральном столичном туристическом променаде даже в будний день большинство магазинов и изрядная часть кабаков закрывается в шесть вечера…
Из интернет-кафе я влез в свой почтовый ящик и нашел-таки там адрес Михаэля. Написал. Задействовав российскую карточку, вселился в дешевый по местным меркам и несусветно дорогой по всем остальным (включая германские и даже британские) отель рядом с вокзалом. Открыл бутылку аквавита из аэропортовского такс-фри и стал ждать ответа.
Вдруг напала неостановимая икота.
За окном были открытые продуваемые пространства, ветряные электростанции (не иначе спроектированные по заказу «Мерседеса» - конфигурация трех лопастей повторяла пацифистский его логотип) на грязноватом пасмурном фоне. С левой, моей, стороны розоватая рассветная полоска обозначила редкие силуэты полуободранных деревьев.
…Добрый Михаэль ответил на «мыло», я ему перезвонил. Он по-прежнему жил в Гамбурге, в ближнем пригороде, и был готов меня принять, не уточняя, на какой срок. Я снова отчасти поверил в человечество и купил билет на автобус. Я чувствовал себя как в анекдоте про бомжа (этот социальный типаж все чаще посещал мои мысли): «А жизнь-то налаживается!..»
Задремал и проснулся с головной болью. Дождь резал в лобовуху со звуком бесконечно разворачиваемого тонкого полиэтиленового пакета. По автобану в тучах водяной пыли неслись - много быстрее ста км - машины с включенными фарами. Все было серо. Судя по времени, до Гамбурга оставалось чуть.
Я прижался лбом к холодному стеклу - в череп передалась неприятная вибрация. Капли с той стороны окна ступенчато соскакивали вниз в такт подрагиваниям автобуса.
Часть третья Ноябрь
35
«ТРУДНО БРОСИТЬ ПИТЬ!
Вы уже пытались, не так ли? Вы проверяли характер, вы держались больше десяти дней! Но вот очередной стресс - и лишь стоит вам нарушить зарок, как вы уже потеряны для ваших друзей и близких!..»
Реклама какого-то средства, якобы помогающего в борьбе с алкоголизмом. Спам. С телефоном и е-мейлом.
Никогда на этот мой ящик еще не приходил спам. А данная реклама повторялась с периодичностью в несколько дней. «Если вы дороги сами себе, звоните или пишите».
Интересный такой спам. Со слегка меняющимся раз от раза текстом - но всё на одну тему. «Ваш старый друг… Вы выпивали вместе, было дело, - и вот его больше нет с вами…»
Один «друг», которого больше нет со мной, было дело, проверял характер. Держался больше десяти дней. Я посчитал, сколько прошло с момента нашего знакомства с Мирским до того, как его, только-только «развязавшего», странным образом повинтили странные «менты». Двенадцать дней.
В постоянном моем мейл-боксе, куда я время от времени лазил, вообще обнаруживались интересные мессиджи.
От… скажем так, от имени и с адреса доцента Латышева: все ли у вас в порядке, дайте о себе знать. От Виктора (аналогично: он вернулся в город, знает, что я его искал, знает, что произошло с Беляниным, не знает, что со мной, беспокоится). Даже от Рональда Хендри, личного секретаря Ларри Эджа, по-английски (с того же адреса, который нам некогда давал Дани): очень просит связаться по сугубо деловому и не терпящему проволочек поводу…
Разумеется, сами по себе письма ничего не значили. На то она и сетевая анонимность. Что до взламывания почтового ящика (моего ли, любого ли из моих корреспондентов) - не смысля в хакерском деле решительно ни хрена, я все равно не сомневался, что сделать это нетрудно. Так что никому не отвечал.
Еще пришли четыре нечитаемых сообщения: два - с новых адресов, причем с какими-то незнакомыми индексами.
Еще - имелся такой вот спам.
(Если это и впрямь Мирский пытается связаться со мной - то, выходит, тоже боится, что в моем мейл-боксе кто-то шарится? Или делает вид, что боится. Потому и маскируется под идиотскую рекламу, излагая вещи, которые кроме нас с ним никто знать не может, - про его завязку. Дает таким образом понять, что это именно он…
То есть он что - думает, я так и не догадался о его роли в происходящем? Пытается исправить оплошность лондонского велосипедиста? Совсем за дебила меня держит?.. С другой стороны, откуда мне знать, кто «заказал» нас с Беляниным? И связан ли действительно с ним Мирский?.. Или я вообще ошибаюсь, подозревая его? Тогда зачем он врал, что работает на Энрико?.. Очередные гадания на кофейной гуще.)
…Две недели я наглым нахлебником прожил у Мишки, наплетя ему что-то вполне туманное, из чего он, видимо, сделал вывод, что я скрываюсь от кредиторов. Я специально просил его никому о месте моего нынешнего пребывания не распространяться - в особенности из российских знакомых, в особенности наших общих…
Раздобревший и исполнившийся бюргерской вальяжности Попов с Барбарой (немногословной и на удивление симпатичной - в целом девки в этой стране довольно уродливые - немкой) базировались в Аллермёэ, ближнем пригороде Гамбурга: пятнадцать минут от городского центра на S-bahn’е. Геометрически распланированный поселок, застроенный сплошь неотличимыми краснокирпичными домиками в три этажа с белыми балкончиками, прорезанный геометрическими канавами с зимующими утками, казался средоточием отрегулированного германского гайста… до тех пор, пока ты, вздрогнув от раскатистого «Э, Шурик!», не лицезрел на крыльце очередного аккуратного коттеджика пузатого краснорожего жлоба в спортивных штанах.
Две недели я ни хрена не делал, заливался вечерами с хозяином пивом «Бекс», а днями слонялся по Интернету, напрягая увечный свой инглиш. Убийство Белянина, естественно, наделало порядочного шуму. Странного какого-то шуму. С минимальными официальными комментариями, с самыми неожиданными журналистскими версиями, беглыми проговорками, многозначительными намеками - короче, с муторным душком готового вот-вот разразиться, но судорожно давимого скандала. Скандалища. Было за всем этим ощущение вполне масштабной и жесткой подковерной драчки, причем явно с участием влиятельных государственных игроков - но внятной, тем более полезной информации из того, что мне удалось надыбать, я так и не извлек.
…Стремно все было. Никаких не наблюдалось причин для спокойствия. Равно как и соображений, что делать дальше. Мишка с Барбарой пока не интересовались у дорогого гостя, не надоели ли ему хозяева, но и вряд ли были готовы меня усыновить…
В конце концов я таки написал (со вновь созданного мейл-бокса) Латышеву. Ничего ему про себя, понятно, не сообщив, только задав ряд вопросов. Ответ пришел на следующий день. Да, Белянин связывался с ним еще месяц назад, интересовался моей персоной и историей моей вербовки, не вдаваясь в причины. Смерть Артура стала для него шоком, ничего толком он, конечно, по этому поводу не знает, слухи в академической ихней среде ходят самые дикие. Чаще всего поговаривают, что работал Белянин на какие-то спецслужбы и что-то такое лишнее узнал. Виктор действительно вернулся.