– Нам надо обсудить некоторые организационные изменения, – начал я и объяснил, что отныне отправкой наличных буду заниматься сам. И я надеюсь, что ее это не огорчит.
– Конечно, нет, – сказала Лаура, не отрывая взгляда от стены. – Скорее наоборот.
Она повернулась ко мне. И улыбнулась.
– Каждая лишняя минута, которую я могу потратить на это, бесценна. Огромное тебе спасибо.
Я снова хотел что-то сказать, хотя сам толком не знал, что именно, но упустил свой шанс. У Лауры зазвонил телефон. Она достала его из кармана и посмотрела на экран.
– Одну минуту, – сказала она, принимая звонок.
Мы стояли на месте. Лаура произнесла в телефон несколько слов и нажала отбой. Потрясла головой.
– Это моя дочь, Туули, – сказала она. – Я искала ей врача, который специализируется на работе с детьми с астматическими осложнениями. Но это недешево, а страховая отказалась оплачивать.
Мы посмотрели на стену, на серый цемент и на белые меловые отметины.
– Сейчас в «Атенеуме» выставка Моне. Открыто до восьми. Что ты на это скажешь?
Сам не знаю, какое чувство во мне возобладало: восторг или гипнотическое оцепенение, вызванное улыбкой Лауры.
– Шесть часов меня полностью устраивает, – сказал я без лишних раздумий. Не уверен, что в моих словах было что-то смешное, но Лаура снова мне улыбнулась.
– Отлично, – сказала она. – Увидимся там. Ничего, если я перейду к де Лемпицка?
Я кивнул, попрощался и добавил, что мы увидимся в музее. Последние слова я пробормотал уже после того, как Лаура отошла от меня, на ходу скручивая рулетку.
Я почти добрался до другого конца зала, когда меня кто-то окликнул.
Поезд «Варан» сошел с рельсов. Я не назвал бы это катастрофой. Обошлось без человеческих жертв. Детей просто вытащили из вагонов. Я встал рядом с Кристианом, и мы вместе поставили паровоз обратно на рельсы.
– Не понимаю, – сказал я Кристиану, убедившись, что локомотив снова способен тянуть за собой вагоны. – Как педальный локомотив может сойти с рельсов? На поворотах максимальная скорость не превышает десяти километров в час.
Кристиан осмотрел рельсы, а затем и сам поезд.
– Саботаж, – сказал он так тихо, что я не столько услышал это слово, сколько его угадал.
Я тоже осмотрел паровозик, сделанный из дерева и металла. Оценка Кристиана показалась мне полной глупостью.
– Не думаю, – сказал я, но не успел ничего добавить, потому что Кристиан замотал головой, призывая меня к молчанию.
– Вы знаете весь персонал Парка? Всех посетителей? У вас есть многолетний опыт технического обслуживания Парка приключений?
Я быстро огляделся по сторонам.
– Если это саботаж, – сказал я так же тихо, – то разве не ты должен быть первым в списке подозреваемых?
В карих глазах Кристиана вспыхнули искры. Он расправил плечи и весь как будто стал шире. Я видел перед собой стену из мышц.
– Позвольте вам сообщить, – прошипел он, – что я сам собрал этот паровоз. Я своими руками прикрутил эти красные лампочки к глазам «варана». Их раньше не было. Я сам это придумал. Я сказал Юхани, что с ними паровоз будет выглядеть более быстрым и опасным – но в хорошем смысле. Юхани согласился. Юхани одобрил эту идею.
Кристиан говорил очень серьезно. И опять выглядел абсолютно честным. Должен признать, он не походил на человека, готового пустить собственный поезд под откос.
– Почему ты думаешь, что это саботаж? – спросил я.
Кристиан посмотрел на меня, а затем указал на участок пути, где начинался поворот. Я повернулся и услышал его голос у себя за спиной:
– Кто-то бросил на пути растаявшую куриную ногу, – сказал он. – Паровоз потерял устойчивость, а на крутом повороте просто сошел с рельсов. Авария могла быть и серьезней.
При всем уважении к мнению Кристиана я не разделял его обеспокоенности. Однако таявшая куриная нога представлялась мне более серьезным поводом для тревоги. Единственное место для куриных ног – это морозилка в кафе «Плюшка и кружка».
– Я с этим разберусь, – быстро сказал я, не давая Кристиану возможности дальше развить свою теорию. – Теперь все в порядке. Паровоз снова на ходу и…
– Когда мы объявим о?..
Я понял, что он имеет в виду, в мгновение ока. Еще одно мгновение мне понадобилось, чтобы сообразить, что ему ответить. Кристиан заметил, что я замялся.
– Мы же договорились, – сказал он.
– Вообще-то…
– Я уже сказал остальным, что буду новым исполнительным директором.
Последняя фраза вылетела у Кристиана изо рта так неожиданно, что он, похоже, сам удивился. За долю секунды он покрылся краской, его глаза влажно заблестели – то ли от злости, то ли от отчаяния.
– Кому именно ты это сказал? И зачем?
Кристиан растерялся. К паровозу приближалась новая толпа детей.
– Просто некоторым, – пробормотал он на два тона ниже.
Я почувствовал, что в душе Кристиана нарастает что-то нехорошее. Разумеется, он смутился, но не только. Он был явно разозлен. И очень мускулист. А мне сейчас дополнительные проблемы были ни к чему. И хотя я очень хотел закончить этот разговор, оставались вещи, которые меня беспокоили: сошедший с рельсов детский поезд; оттаявшая куриная нога; неизменное желание Кристиана занять должность исполнительного директора; осведомленность ряда сотрудников о том, что Юхани это ему обещал, и, наконец, вопрос: как много им известно о внутренних делах Парка. Дети приближались к поезду, словно орда зомби, – двигаясь в произвольном направлении, но ни на секунду не останавливаясь, – и меня озарила мысль, дающая хотя бы временный выход из неловкой ситуации. Я вспомнил своего бывшего начальника.
– Кристиан, ты видишь себя как открытого и эмоционального лидера или как традиционного и более авторитарного? – спросил я.
– Чего?
– Подумай об этом, – сказал я. – Лидерство сегодня – это не то, чем оно было вчера. Сегодня лидеру нужен целый комплекс различных качеств: не просто ориентированность на результат, внимание к внутренней эмоциональной динамике сотрудников, но также холистическое знание нашей интерактивной социокультурной, основанной на личном опыте, экономики. И понимание ее фундаментальной важности на всех уровнях подвижной эмпатии в парадигме межличностной философии лидерства.
Я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь стану все это повторять, но в ту минуту я понял, что в неоплатном долгу перед своим бывшим боссом Перттиля, годами заставлявшим меня слушать подобную ахинею. Слова Перттиля лились с моих губ, как будто кто-то нажал кнопку «Пуск».
– Я хочу…
– Быть исполнительным директором, – кивнул я. – Но прежде, как глава компании, я хочу быть уверенным, что у тебя есть необходимые внутренние, внешние и эмоциональные навыки для этой работы. Советую тебе посетить хотя бы один, а лучше два-три специальных тренинга. Я хочу, чтобы ты нарисовал собственную карту эмоций, нашел свой собственный клад позитива, который научит тебя распознавать весь спектр глубоких эмоций и в себе и в других. Только тогда ты будешь способен привести свою команду к вершине успеха.
Взгляд Кристиана уплыл к другому концу Парка.
– Способен ли ты оценить дар уникальной истории эмоционального успеха твоей команды?
– Чего?
– Это необходимая часть рабочей жизни в наши дни, – сказал я, почти слыша голос Перттиля и с трудом преодолевая отвращение. – Твоя сила может найтись в той зоне, откуда более слабого человека унесет потоком. Это превратит тебя в безопасную эмоциональную гавань. Когда сила и слабость координируются, из них возникает коллективная синергия, создающая успешное эмпатическое процветание.
Я видел, что Кристиан не понял ни единого слова. Но понимать здесь было нечего. Даже я не знал, о чем говорю. Дети вокруг нас. Скоро поезд двинется.
– Наверное, лучше всего будет, если ты рассмотришь разные тренинговые опции, а затем мы вместе выберем наиболее подходящую для тебя. Помни: как минимум, два разных курса.
И я пошел прочь. Взглянув через плечо, я увидел, что Кристиан толкает Комодский паровоз.
Вернувшись в кабинет, я еще немного поработал. В комнате по-прежнему витал дух Юхани. Даже на двери красовалась табличка с его именем. Я просил Кристиана сменить табличку, но он пока этого не сделал. С прочим ремонтом он разбирается быстро, но до этого у него пока не дошли руки. Я догадывался почему. Я поставил на стол свой новый ноутбук и убрал компьютер Юхани. Слева от ноутбука лежала стопка моих бумаг, справа – распечатки муралов Лауры Хеланто.
Вскоре я осознал, что занят чем-то необычным. (На самом деле все, чем я занимался в последние дни, казалось необычным.) Каждый раз, заканчивая какое-то требующее напряжения дело, я брал распечатки фресок и какое-то время просто на них смотрел. Как будто любование ими служило мне наградой за работу. Это представлялось мне совершенно логичным и одновременно, как я уже не раз заставлял себя признать, полностью безумным. Я не мог найти ни единого рационального объяснения своему поведению. Я смотрел на изображения и… Просто получал удовольствие от того, что смотрю на них. Ради них самих. Вот и все. Больше в этом ничего не было. Но ведь так не бывает.
Я актуарий.
Я знаю, что так не бывает.
7
Сидя в электричке, я подсчитал, что если поезд прибудет на Центральный вокзал вовремя, то до встречи с Лаурой Хеланто в «Атенеуме» у меня будет по две с половиной минуты на каждую выдающуюся картину и по тридцать секунд на каждую из остальных. Этого вполне должно хватить, думал я, глядя на мелькающий за окном осенний пейзаж. День стоял туманный, и ландшафт, прежде мелькавший перед глазами как пестрое одеяло, подернулся темной дымкой, словно на одеяло наложили темную заплату. В вагоне было почти пусто, и я слышал только перестук колес. Все это помогало вернуться к реальности, как будто части головоломки складывались сами собой, движимые какой-то невидимой и неукротимой силой.
Я понимал, что покинул кабинет до конца рабочего дня, и сознание этого отзывалось во мне горечью. Делать так нехорошо и неправильно. Но муралы Лауры с каждой минутой все больше захватывали мои мысли. Почему они мне так нравятся? Наверняка все дело в этом самом искусстве – области человеческой деятельности, которая совершенно мне не известна. С которой я не сталкивался – до сегодняшнего дня.