– Если это по поводу основания банка…
– Нет, – ответил Игуана.
– Тогда по какому поводу?
– Сам не догадываешься?
– Не люблю угадывать, – сказал я. – Особенно в таких обстоятельствах, когда у меня нет ни малейшей идеи о том, на скольких переменных будет основываться моя догадка.
Игуана помотал головой. Я видел в зеркале заднего вида его глаза. Он улыбался. Его улыбку можно было бы назвать какой угодно, но только не дружелюбной. Он молчал. Я вспоминал две свои предыдущие поездки в этом внедорожнике. Сначала – на берег озера, затем – в сарай. Приятных воспоминаний у меня не оставила ни та, ни другая. Скоро мы будем где-то в Вантаа, в самой глуши.
Дома исчезли; впереди появились очертания промышленных зданий. Уже почти полночь, поэтому большинство из них не освещены. Мы миновали два больших здания с неоновыми логотипами компаний – я разглядел светящиеся изображения пылесоса, бутылки газировки и кроссовок. Затем пошли буквенные вывески. В основном они состояли из двух элементов: фамилия плюс род занятий: шины, станки, покраска и ремонт. Дальше имена исчезают. Теперь это просто здания без всяких опознавательных знаков, некоторые абсолютно темные, другие озарены тусклым желтым светом. Через некоторое время мы сбавили скорость и проехали в ворота в сетчатом заборе и затормозили в конце длинного ряда машин. Игуана заглушил мотор. А. К. обошел машину и открыл дверцу с моей стороны.
Мы остановились перед двухэтажным зданием. Изнутри доносилась громкая музыка. Я услышал буханье басов. Я пригляделся к машинам на парковке – они принадлежали к люксовому сегменту рынка. На стене здания я не нашел никаких указаний на то, что здесь продают и покупают машины. Да и машины не выглядели так, словно стоят здесь месяцами.
Игуана жестом подозвал меня к себе. Мы подошли к дверям, и он махнул рукой. Я на секунду подумал, что он здоровается с дверью, но затем заметил маленькую камеру в стене. Раздалось громкое жужжание, а затем щелчок замка. Игуана потянул дверь на себя и все так же молча позвал меня за собой.
Дверной проем был закрыт портьерами из толстой тяжелой ткани. Я отдернул одну из них, и звуки стали громче. Я отдернул вторую, и музыка ударила мне в уши. Я обнаружил, что стою в комнате с высоким потолком. Свисающий с потолка дискошар рассыпал по комнате тысячи искрящихся бликов; комнату с регулярными интервалами озаряли яркие цветные огни. Я почувствовал сигарный и сигаретный дым, запахи алкоголя и духов. Пахло еще чем-то – сладким и чуть затхлым. Слева располагался бар, справа – несколько диванов, кресел и столиков. На столиках стояли стаканы и бутылки, в креслах более или менее многочисленными группами сидели люди, предположительно владельцы припаркованных машин. Я насчитал примерно три десятка человек. Света так мало, что трудно было сказать, во что эти люди одеты.
Прямо передо мной на возвышении танцевали две женщины. Помимо крошечных бикини и туфель на шпильке на них ничего не было. У меня не очень хорошее чувство ритма – я никогда не придавал особенного значения этому человеческому качеству – но даже я понял, что танец женщин прекрасно соответствует звучащей здесь богатой на басы музыке.
– Что будешь пить? – крикнул Игуана мне в ухо.
– Могу я поехать домой? – вместо ответа спросил я.
– Нет.
А. К. стоял рядом со мной. Игуана направился к бару. Скоро он вернулся, всунул мне в руку бутылку иностранного пива и кивнул А. К., который схватил меня за руку, больно сжал и повел в глубину ночного клуба. В дальнем конце комнаты тоже висели портьеры, закрывающие всю стену. С левой стороны они были отдернуты – туда мы и пошли. За портьерами стояли диваны и кресла – такие же, как в основном зале, но в более приватном исполнении. Посередине – низкий стол и полукруглый диван. Комнату заливал кроваво-красный свет. А. К. толкнул меня в спину, давая понять, что я должен сесть. Я опустился на диван и поставил бутылку пива на стол. Я не хотел пива. А. К. посмотрел на меня и задернул за собой портьеры. Я остался сидеть в кроваво-красной комнате.
За плотной черной портьерой музыка уже не так грохотала. Я осмотрелся. В углу комнаты стояло зеркало. На полке рядом лежал рулон туалетной бумаги и стояла круглая чаша. Что в ней, мне не было видно. Во всем этом месте было что-то невероятно странное. Я собрался встать и уйти отсюда прочь, когда одна портьера раздвинулась и в комнату вошла одна из танцевавших на подиуме женщин. Теперь из всей одежды на ней остались только туфли на шпильке. Еще я отметил длинные светлые волосы и яркий макияж. Ее глаза смотрели на меня, мимо меня и сквозь меня – все это одновременно.
– Кто-то заказал минет, – сказала она.
– Прошу прощения? Я не заказывал ничего подобного. Это чистейшее безумие.
Женщина замерла, но лишь на долю секунды.
Прежде чем я успел добавить, что это недоразумение, женщина уселась мне на колени лицом ко мне. Ее губы нашли мои и приклеились к ним, как магнит к металлу. На вкус она была как помада и сигареты. Она схватила мою левую руку и сунула себе под зад. Сидя на моей и своей руках, она сжала ягодицы. Точнее, это я с ее помощью сжал ее ягодицы. Она убрала от меня свои губы и толкнула свою грудь мне в рот. Я попытался вывернуть голову, но грудь была большая, и мне это не удалось. Она уже так глубоко проникла ко мне в рот, что от попыток освободиться у меня заболели щеки.
Женщина дернула меня за волосы, как будто мы боремся. Мне пришлось откинуть голову назад и скользнуть на спину. Правой рукой я попытался разжать ее пальцы у себя на голове, но ее кулак был тверд, как камень. Она передвинула мою руку – ту, что сжимала ее ягодицы, – и поместила ее себе между ног. Я не очень понимал, где чьи пальцы. К этому времени я лежал на диване на спине и кричал от боли, а женщина продолжала дергать меня за волосы.
Все произошло так быстро и ошеломительно, что я утратил способность функционировать в нормальном режиме. То есть разумно. К тому же я был наполовину парализован и ошеломлен. Каждое движение женщины казалось профессиональным и точно рассчитанным. Как будто она проделывала это уже много раз.
Она запрыгнула на меня, дернула меня за волосы еще сильней, чем раньше, и с поразительной ловкостью продвинулась вперед и уселась мне на лицо, как будто это кресло. Я почувствовал во рту смешанный вкус морской соли и ванильного крема. Она дергала меня за волосы вправо-влево, назад и вперед, как будто с усердием оттирала старый замызганный коврик. Свободной рукой – той, что не пострадала от хищных пальцев женщины, – я попытался оторвать ее ягодицы от своих щек. Как только я ухватился за нее, она слезла с меня так же быстро, как перед этим на меня забралась. Подошла к портьерам, отдернула правую и исчезла. По пути обратно на сцену она прошла в нескольких сантиметрах от А. К., но они даже не посмотрели друг на друга.
Наконец я ухитрился встать с дивана. Я чувствовал себя так, словно потерял половину волос и с меня чуть не содрали скальп. Едва я поднялся, как брюки свалились с меня и упали к щиколоткам. Женщина успела расстегнуть мне ширинку. В руках А. К. я увидел телефон: он меня снимал.
Позднее я понял, что А. К. фотографировал меня исключительно для собственного развлечения. Они не нуждались в этой фотографии, потому что располагали десятком других. Это я узнал на обратном пути в город. За тридцать секунд я успел пролистать серию снимков на айпеде, который подсунул мне А. К. Судя по фото, я занимался какой-то особенно напряженной деятельностью с обнаженной женщиной. Складывалось впечатление, что проделывал я все это по собственной воле, движимый ненасытной похотью и хрипя от наслаждения.
– Теперь слушай внимательно, козел сраный, – сказал с переднего сиденья Игуана. – Тот здоровяк, с которым мы тебя познакомили и чьи деньги ты тратишь, не любит, когда его сотрудники занимаются такими вещами. Это показывает, что им нельзя доверять. А ты помнишь, что он делает с людьми, которым нельзя доверять. Он их подвешивает. Это если он в хорошем настроении. А ты, хренов дерьмоголовый робот, выбесил меня с первого раза, когда заставил слушать свои заумные комментарии. Надо было позволить А. К. сломать тебе шею. Теперь ты ухитрился запудрить мозги боссу всей этой фигней про один плюс один, но все это ненадолго, ты уж мне поверь. Очень скоро я покажу ему эти фотографии, и ты повиснешь на балке в том самом сарае. Въезжаешь, козел?
Я молчал. Глаза Игуаны сверкали в зеркале.
– Ну хорошо, – сказал он. – Позволь мне объяснить это тебе попроще, чтобы ты понял. У нас теперь есть эти фотографии. Если ты не будешь делать, что я тебе скажу, я пошлю их боссу и твоей жене, или подружке, или еще кому – мне все равно, кого ты трахаешь. А к этим картинкам будет еще и объяснение. Summa summarum[1], как ты наверняка бы сказал: теперь ты работаешь на меня. Ты принадлежишь мне.
Я никогда в жизни не сказал бы «summa summarum», но Игуане это знать необязательно.
– Я прикидываю, тебе это понравилось, – сказал он. – Ира – горячая штучка.
– Ира?
– Я знал, что тебе это по кайфу.
– Почему она… так на меня набросилась?
– Потому что я ей приказал.
– Вы приказываете голым женщинам забираться на колени к незнакомым мужчинам?
Игуана засмеялся. Тем же смехом, что и в сарае – издевательским и злобным.
– Она и не на такое способна, – сказал он.
– По вашему приказу?
– Да, по моему приказу. Я думаю, до тебя наконец доходит. Все очень просто. Она принадлежит мне. Так же, как и ты.
В машине несколько секунд висела тишина. Затем я заметил в зеркале заднего вида холодные глаза рептилии и услышал его голос, звучащий ниже, чем раньше:
– Это один плюс один, Эйнштейн.
10
Я не спал ни минуты. До утра просидел на диване. В галстуке; с книгой в руках. Шопенгауэр дважды подходил ко мне и интересовался, почему я не в постели. Оба раза я гладил и чесал его, пока он не решал, что с него достаточно, и не отправлялся спать. Я даже не мог заставить себя рассказать ему о том, какие мысли бродят у меня в голове и как я встревожен.