– Ты обсуждал это с Лаурой? – снова перебил я его.
Я не удержался. Он говорил так, словно бежал марафонскую дистанцию. Километр за километром, час за часом, на стабильной скорости, но мне не хватало терпения его выслушивать. Не сейчас.
– Детский день?
– Тюрьму.
Самппа удивился. Искренне.
– Не думаю, что я когда-нибудь раньше видел такой холодный взгляд и слышал такой холодный голос… Один мужчина, который пришел в Парк со своими детьми, подошел к Лауре и сказал что-то вроде: «Эй, хорошо, что ты уже на свободе». Мы с коллегами стояли неподалеку. И что она ответила? Ну, пожалуй, я не буду это повторять. От ее слов у меня мороз по коже пробежал. В тот день мы узнали, что на некоторые темы с ней лучше не заговаривать.
– А этот мужчина?.. – спросил я, пытаясь спрятать свою заинтересованность за нейтральным тоном, хотя меня одолевало желание схватить Самппу за грудки, тряхнуть хорошенько и заставить выложить мне все сию же минуту. – Как он выглядел?
– Ну типа… Обыкновенно, – ответил Самппа. – Хотя нет, не совсем. Как минимум, он сам не считал себя обыкновенным. Такой малость самодовольный.
Самппа умолк, а я понял, что дальнейшие расспросы невозможны. Мне казалось, что в описании я узнал Киммо, но я не знал, что бы это могло значить. К тому же мне требовалось выпроводить Самппу из кабинета. Стены давили на меня; пол и потолок как будто начали дрожать, а из моего тела утекали последние силы. Теперь мне стала ясна причина моей усталости и того, почему она только усиливалась. Усталость накрыла меня с головой, вынырнула из тьмы, которая окружала меня все время, несмотря на то, что иногда тьму прорезывал тонкий луч света.
– Насчет Детского дня, – сказал я. – Обещаю, что изучу этот вопрос с максимальной благожелательностью.
– Это как?
– Я попытаюсь найти способ осуществить эту идею.
Я сказал именно то, что имел в виду. Если я смогу решить проблемы Парка, то буду только рад уступить место управляющего шестилетнему ребенку.
Впервые за всю нашу беседу Самппа улыбнулся.
– Как я и говорил, ты – глоток свежего воздуха в этом Парке, – сказал он. – Ты настоящий царь Мидас. Все, к чему ты прикасаешься, расцветает.
25
От криков у меня едва не лопались барабанные перепонки. Группа детей обтекала меня с двух сторон. Холл казался освещенным ярче обычного. Вся обстановка вдруг предстала передо мной слишком пестрой, кричащей, безвкусной и потому уродливой. Детские визги были словно тысячи ногтей, скребущих по доске. Запах жареных сосисок из кафе будил в памяти площадку для выгула собак, когда в нем начинает сходить снег. Стальные опоры Большой горки отсвечивали льдом; вагоны Варана, обычно двигавшиеся со скоростью улитки, напоминали приличный экспресс. Общий шум Парка, непрекращающиеся разнообразные звуки, их хаотичная регулярность – все это обрело физическую форму и сыпалось на меня ударами со всех сторон, давило на каждый сантиметр моего тела.
Через какое-то время мне пришлось остановиться, что было к лучшему. Лаура с кем-то разговаривала. Мужчина примерно моего возраста активно жестикулировал и указывал руками на расписанные стены. Он производил впечатление человека, не верящего собственным глазам. Я его понимал. Мне тоже с трудом верилось в то, что предстало моему взору. Возможно, я стал свидетелем мирового живописного рекорда – во всяком случае произошло событие соразмерного масштаба.
Фрески были полностью закончены. И они ошеломляли.
Я чуть отступил назад и остановился на мостике между Ружьями-тромбонами и Пончиком. Кое-кто из родителей тоже стоял здесь, опираясь на перила. День в Парке приключений явно не относился к числу самых захватывающих событий в их жизни. Лаура продолжала разговаривать с мужчиной.
Мужчина поочередно указывал рукой то на одну стену, то на другую, складывал руки на груди, кивал и внимательно слушал, что ему говорит Лаура. Наконец они пожали друг другу руки. Мужчина несколько раз оглянулся, нашел глазами что-то и направился в том направлении. Вполне вероятно, что его целью был один из инфернально верещащих детишек.
Я подошел к Лауре. Она протирала белой тряпкой синий левый край стены О’Кифф, стоя ко мне спиной. На ней были черные рабочие брюки и красная футболка. Волосы у нее торчали во все стороны. Очевидно, она почувствовала мой взгляд, потому что повернулась, когда мне оставалось до нее несколько шагов. Ее лицо осветилось довольством и даже гордостью. Но только на долю секунды. Все изменилось мгновенно.
– Привет, – сказала она.
– Здравствуй, – ответил я.
Она посмотрела налево, затем направо. По ее виду никто не сказал бы, что она мне рада. Совсем нет.
– Стены закончены, – сказал я. – Поздравляю.
– Осталось несколько последних мазков. Но… Спасибо.
Из ее голоса испарились вся ее доброта, все знакомое мне дружелюбие. Не говоря уже о теплоте.
– Похоже, кому-то они понравились, – сказал я, на ходу соображая, как продолжить этот разговор.
– Кому?
– Этому мужчине… Только что… Который…
– А, этому… Да, точно. Это журналист из «Хельсингин Саномат». Пришел сюда с детьми и увидел эти стены. Завтра вернется. Хочет их сфотографировать и взять интервью для газеты.
– Замечательно.
– Признаюсь, я немного удивлена.
Лаура посмотрела мне в глаза. Я не отвел взгляда. На ее лице застыло нейтральное выражение. Хотя мы стояли почти вплотную друг к другу, от былой близости не осталось и следа. Трудно было вообразить, что еще совсем недавно мы страстно целовались в электричке.
– Ты хотел что-то спросить?
Вопрос застал меня врасплох.
– Вообще-то… – Я кивнул, хотя уже потерял уверенность, что в этом разговоре есть смысл. Как и в любом другом разговоре с ней. – Не знаю.
– Раз уж ты здесь, – сказала Лаура, оглядываясь по сторонам, будто собиралась переходить через дорогу, – может, лучше всего будет, если я… Мне надо тебе что-то сказать.
Крики детей и шум Парка приключений бушевали вокруг, словно шквалистое море. Мы стояли как будто на продуваемом всеми ветрами пляже, пытаясь расслышать, что говорит собеседник.
– Это трудно, – начала она, комкая в руках тряпку. – Мне надо было… сказать тебе… раньше.
Я внезапно почувствовал облегчение. Лаура наконец заговорила о том, что меня волновало. Это к лучшему. Она расскажет обо всем сама, и мне не придется задавать ей неудобные вопросы.
– Это и не может быть легко, – сказал я и ободряюще кивнул ей. – Я прекрасно тебя понимаю.
Мои слова ее немного удивили.
– Нет, нелегко. Это… Но приятно знать, что ты понимаешь. Ты и я… Хорошо провели время.
– Очень хорошо, – подтвердил я.
– Да, – сказала Лаура быстро и тихо, как будто исполняя неприятную обязанность.
Я чувствовал, что тоже должен что-то сказать. Но единственное, что пришло мне в голову, это продолжение моего предыдущего комментария. Что-то типа: «Очень, очень, очень хорошо». Но это не годилось. По множеству причин.
– Но, – продолжила она. – Иногда хорошо – этого слишком мало. Как бы это сказать: ты и я… Я думаю, у нас разные пути.
– Разумеется, – ответил я. – Ты художница, а я математик. Теперь – управляющий Парком…
– Нет, дело не в этом… Мне трудно говорить…
В ее голосе зазвучали новые нотки. Как будто у нее вдруг что-то заболело, но она не хотела этого показывать. У меня возникло ощущение, что я еду в поезде, который приближается к катастрофе, скорее всего, к обрушившемуся мосту. Это было подсознательное чувство. До этого мне и в голову не приходило, что я нахожусь в каком-то поезде.
– Я имею в виду, что в этот момент в моей жизни и в твоей жизни… – казала она. – …Мы движемся в разных направлениях. Вот что я имею в виду.
Она коснулась своих очков, хотя никуда их не сдвинула.
– Надо сказать это вслух, – добавила она еще быстрее и более напряженным голосом. – Я пытаюсь сказать, что… То, что между нами было… Этого больше не будет. Все кончено.
Я посмотрел на нее. Она по-прежнему выглядела такой же, как всегда. Я решил, что честно скажу все что думаю.
– Я тебя не понимаю.
Лаура отвернулась. Я увидел, как у нее по щеке скатилась слеза.
– Прости.
На меня обрушилось еще одно здание. Крики в холле стали еще более невыносимыми. Мой разум совершил сразу несколько операций. Я понял, что допустил в своих вычислениях ошибку. Критическую ошибку. Все, что случилось между нами, – Моне, ужин, наши разговоры и моя интерпретация этих разговоров, поцелуи в электричке, ночь взаимной близости – привело именно к этому. Неважно, какой метод я использовал, я сделал неправильный вывод. Сколько бы раз я ни складывал одно с другим, у меня все время получался разный результат. Больше всего меня беспокоил тот факт, что я явно утратил способность двигаться в направлении, которое секунду назад представлялось мне разумным. Я просто стоял на месте и смотрел, как по щеке Лауры сбегает еще одна слеза.
– Все кончено? – спросил я, сам не зная, к кому обращаюсь.
Лаура молча кивнула. Ее губы и щеки едва заметно дрожали.
Не знаю, как долго мы так стояли, но потом мы одновременно двинулись с места. Она повернулась к О’Кифф, а я пошел назад к себе в кабинет. Я прошел через шумный холл, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на кого-нибудь из наших клиентов. Вскоре я вернулся в кабинет. Сел в кресло и просидел в нем до закрытия Парка.
Я запер Парк, выключил освещение. Вызвал к воротам такси. Это противоречило моим принципам по двум причинам. Во-первых, мой ежемесячный транспортный бюджет точно рассчитан, и поездка на такси его нарушит. Во-вторых, ездить от двери до двери негативно влияет на объем ежедневной физической нагрузки. Однако аргументы в пользу этой незапланированной поездки в «мерседесе» были слишком убедительны. Внутри меня что-то взорвалось, оставив безжизненный кратер.
26
В день захоронения урны с прахом Юхани я проснулся, когда на