Бестия почесала под подбородком когтистым пальцем, а дальше совсем по-человечески развела лапами в стороны. Мол, план был удрать, а дальше я пока не придумала.
Очередной раскат грома перепугал драконенка. Она взвизгнула и бросилась к домику, где встала на задние лапы и вжалась спиной в бревна. Еще и морду лапами закрыла.
— Эй, трусишка! — я хохотнула при виде отважного завра, удирающего от малюсенького раската грома, и пошла к ней. — Только не говори, что одна бесстрашная драконица боится…
Я застыла на месте, таращась на стену домика.
— Бестия… Сделай, пожалуйста, шаг в сторону.
Бестия показала язык: обиделась на мою бесчувственность к ее нежным детским страхам.
— Я серьезно. Двинь попу!
Завр неохотно подчинилась. Но подозреваю, что причиной послушания был далеко не покладистый характер, а мое вытянувшееся от удивления лицо. Просто здесь, на стене Отчаянных, я увидела то, о чем не подозревали ни вожатые, ни руководство лагеря, ни тем более спасательные группы, прибывшие по тревоге.
Об этом не мог знать вообще никто из взрослых. Эта тайна всегда принадлежала галчатам!
Присев на корточки, я протянула руку и подушечками пальцев провела по насечкам. Они были свежими, чуть светлее по сравнению с остальными и говорили о главном:
Михель Соль. Трей Кесси. Ром Мыльный.
Несколько часов назад сюда пришли эти трое мальчишек. Каждый из них взял нож и нацарапал свое имя на стене Отчаянных, чтобы подтвердить готовность пройти Испытание. Никому не сказав, они взяли спасательные круги, спрятали одежду и спальные мешки в пакет и переплыли реку.
— Кто хочет стать отчаянным, тот должен пройти тропой Испытания… — прошептала я, давно забытые слова. — Три испытания выдержит смелый: испытание тишины, испытание воли, испытание острова.
— Урр? — уточнила Бестия. По крайней мере звучало, как вопрос.
— Эти трое сбежали из лагеря перед шумихой и оказались отрезанными от лагеря грозой и разбушевавшейся рекой.
— Пиу! — пискнула дракошка и в панике заметалась из стороны в сторону. — Пиу! Пиу!
Я глубоко вздохнула, пытаясь подавить нервную дрожь и возвращая холодный разум. Детей надо срочно добавить в списки пропавших пока те не замерзли или не случилось чего более ужасного!
Еще раз провела кончиками пальцев по шершавой поверхности дерева.
— Михель Соль. Трей Кесси. Ром Мыльный, — пробормотала я, не в силах вот так с ходу запомнить имена, и неожиданно вспомнила занятие по основам мнемотехники.
Как там квезалка говорила?
«Лучший способ запомнить сложную информацию — создать яркий визуальный образ и зашифровать в нем все необходимое. Если вам попалось сложное определение, то разбейте его на части и создайте понятную вам картинку».
Ладно, Юдау. Искренне надеюсь, что ваш метод рабочий, в противном случае…
Итак, первый — Михель Соль.
В голове родился образ медведя, который выглядывает из кустов с громким воплем «Хей». Медведь — Миша — Ми. Хей. Я зажмурилась и мысленно вручила медведю в лапы солонку. Ми — Хей. Соль.
Трей Кесси. С этим было в разы проще. Фамилия моей двоюродной сестры — Кесси. В голове родился образ невысокой, слегка поправившейся после родов брюнетки. Сестра катила коляску, из которой выглядывала большая буква «Т» в голубеньком чепчике.
Ну, допустим… Т. Кесси. Трей Кесси.
Ладно, остался последний!
Ром Мыльный. Воображение не придумало ничего лучшего, чем здоровенный таз мыльных пузырей. Пузыри лопались, сверкали и слегка покачивались, а еще одурительно ярко пахли арбузом. Поколебавшись секунду, я мысленно поставила в центр огромный бутыль из темно-зелёного стекла. Ну, здравствуй, ром!
— Урр?
Бестия уже не могла ждать и демонстративно рыла землю когтями.
Я вскочила на ноги, стараясь не потерять чудесные образы медведя с солонкой, сестру с новорожденной буквой «Т» и бутылку рома в центре мыльного безобразия.
Не ассоциации, а полный бред!
— Бежим! — скомандовала я и сорвалась с места.
Бедро дернуло болью, но уже через пять ударов сердца все отошло на задний план. Я больше не чувствовала холода, усталости и боли в ушибленных местах. Все вытеснило три ярких образа, в которых я зашифровала имена детей, и настойчивая необходимость рассказать кому-то о них.
Глотая мокрых воздух, я пробежала по тропинке вдоль реки. Поднялась чуть выше, чтобы не вязнуть в мокром песке спусков в воду, по диагонали пересекла футбольное поле и напрямик бросилась к вытянутому зданию столовой. Бестия скакала рядом, то вырываясь вперёд, то пропадая в ночной тени, то невысоко взлетая в небо.
Только на дорожке, ведущей к столовой, почувствовала, как колени сами собой подгибаются, а лёгкие горят и разрываются от холодного воздуха, который я жадно хватала ртом.
Бестия легко обогнала меня, боднула головой дверь и ворвалась в освещенную столовую. Через миг оттуда донесся коллективный вопль ужаса.
— Ну… Бестия!.. — ругнулась я, обхватила рукой немилосердно колющий бок, взобралась на ступеньку и ворвалась внутрь.
У детского лагеря «Галчонок» были свои места силы.
Первым таким местом галчата считали поляну, где по вечерам вожатые разводили костер, желающие садились в круг и пели песни. Вы будете удивлены, но треск поленьев, голодный писк комаров, запах дыма и общий мотив песни сближали десятилеток быстрее любых мудреных тренингов на сплочение коллектива.
А еще у галчат была столовая.
Днем это место принадлежало царству кухни, где все чинно едят и болтают. В конце смены здесь устраивали дискотеку. Но больше всего я любила это место по пятницам. Ведь только по пятницам скучная столовая становилась центром магии и внезапных перевоплощений!
Вожатые сдвигали столы, дежурные выставляли стулья и лавки кривыми рядами (кто в здравом уме будет требовать от десятилетки геометрической точности?). Гомоня и улюлюкая, галчата занимали свои места, и на пятачок у противоположной от входа стены приходило время для вечерних представлений, которые готовили отряды.
Все это дело взрослые величали мудреным словом «коллективно-творческое дело». Но на деле здесь торжествовала лютая детская самодеятельность. Все выступления держались на фантазии зрителей, возможностях липкой ленты и подручных средств (чаще всего занавесок, поспешно снятых с окон комнат).
Я всем сердцем обожала эти выступления. Здесь на импровизированной сцене под запахи свежей сдобы и аплодисменты других галчат, я впервые сыграла дерево — и была, на мой скромный взгляд, бесподобна! — качала руками и скрипела в самые трагически-ответственные моменты.
Здесь впервые читала стишок-переделку про ослика, потерявшего палатку (история основана на реальных событиях одного похода). Здесь громко и отчаянно фальшивила, крича отрядную песню вместе с остальными (ведь не важно, как поешь, главное, что громко).
Здесь много всего происходило.
Но впервые меня не воспринимали всерьез…
— Я не желаю слушать этот бред!
Начальник лагеря грохнул кулаком по столу, где в беспорядке лежали переговорные устройства и карты. Над последними мигали и двигались черные, белые и синие точки, в реальном времени отображая перемещения поисковых отрядов.
Столовая времен моего детства не походила на себя: в воздухе явственно угадывался запах валерьянки, будто кто-то так нервничал, что уронил пузырек на пол и разлил половину флакона. Но хуже всего была атмосфера мрачного ожидания, наползавшая со всех сторон.
Кто-то сдвинул обеденные столы буквой «П», за которыми стояли обеспокоенные вожатые и незнакомые мне люди. Никто не садился. Подозреваю, что это не от избытка сил, бодрости духа и зашкаливающего уровня кофе в крови.
Никто кроме начальника лагеря, чей стол располагался отдельно от всех. Начальника лагеря, которому я безуспешно пыталась донести свою мысль.
— Это не бред. Трое детей сейчас на острове проходят испытание Отчаянных. Подозреваю, что они сбежали из лагеря еще до начала грозы и…
— Девушка, достаточно сказок, — отказался слушать мужчина.
Под его глазами залегли глубокие тени, морщины обозначились сильнее, а руки дрожали. Он то и дело поднимал руку и нервно приглаживал тонкие седые волосы. И я вдруг подумала, что после случившегося этой ночью, начальника лагеря снимут с должности. Если не хуже…
Подумала и не испытала ни капли сочувствия. Только глухую безосновательную ярость.
— Хватит с нас вашего появления! Никаких нервов не хватит, а у меня сердце, между прочим.
Бестия, сидевшая рядом с моей ногой, вжала голову в плечи и грустно шмыгнула носом. На виноватой морде большими буква читалось следующее: кто ж знал, что эти двуногие такие впечатлительные? Я же просто зашла, а они сразу орать и под столы прятаться.
— Девушка, идите и сядьте уже где-то в уголке, не мешайте работать! И зверюгу свою заберите.
Но я не пошла и не села, хотя с меня натекла уже приличная лужа воды. Я осталась, и зверюга моя осталась. И я сейчас не про Бестию даже.
— Михель Соль, Трей Кесси, Ром Мыльный, — продолжала стоять на своем. — Эти дети сейчас одни на острове, напуганы и, возможно, им грозит опасность, ведь…
У собеседника сдали нервы. Мужчина схватил полупустую кружку с недопитым кофе, швырнул на пол и наконец-то оторвал зад от стула. Жаль, что не для того, чтобы самолично броситься на поиски галчат.
— Пошла вон! Вон отсюда!!! Выкиньте эту девчонку из штаба! Вон!!!
Вид красного начальника, брызгающего слюной и фонтанирующего злобой, произвел на меня неизгладимое впечатление. Настолько неизгладимое, что я действительно развернулась и пошла. Но не в уголок, на что надеялся мужчина, а к тому самому столу буквой «П».
Встала между двумя женщинами, осмотрела заваленный бумагами стол и совершенно спокойно попросила:
— Можно мне посмотреть списки дежурных?
Мне тут же протянули папку. Кивнув, быстро открыла, пролистала и нашла на пятой странице своих потеряшек. Детей селили в комнаты по четыре человека, в редкие смены по пять. И обычно дежурство несли тоже комнатами, значит… Я отыскала четвертую фамилию мальчика, запомнила номер домика, комнату и вернула папку на стол.