Наиль ВыборновFallout: Дорогой из желтого кирпича
Пролог
- Стрелецки, к стене, - как обычно, все тот же приказной тон.
Ну а чего еще я ожидал? Не думал же я в самом деле, что в тюрьме все будут лизать мне пятки? За пять лет меня так и не приняли здесь. Для преступников я был чужим, потому что в свое время занимался тем, что ловил их на улицах Нью-Рино. Для надзирателей я был хуже, чем чужим, я был предателем, потому что когда-то сам служил закону, а теперь оказался на противоположной его стороне. Хорошо хоть меня особо не трогали, потому что это строго наказывалось, но и друзей я так и не завел, потому что сам этого не хотел.
Остается только подчиняться приказам и исполнять их. Иначе - карцер, но перед этим тебя хорошенько обработают дубинкой. А это больно и очень неприятно. Тем более, что есть риск отправиться из холодного карцера прямо на тот свет с промежуточной остановкой в местном лазарете.
Я встал к стене и позволил надзирателю ощупать меня. Они проверяли, не спрятал ли я на себе какого-нибудь инструмента или каких-нибудь вещей, с помощью которых можно было бы открыть замок камеры и попытаться сбежать.
- Все чисто, - кивнул надзиратель. - Проходи, Стрелецки.
Я вошел в камеру, которую за последние пять лет привык называть своим домом. Раньше у меня была своя квартира в Нью-Рино, с теплым душем и холодильником, который всегда был наполнен пивом, ледяной ядер-колой и едой вроде сэндвичей и браминбургеров. Я следил за этим и старался хорошо есть. А еще раньше у меня был свой домик в Шейди-Сэндс, доставшийся в наследство от отца-рейнджера. Там всем заправляла моя мама, которая всегда следила, чтобы в доме была еда, пусть пенсии, которую нам назначило государство после гибели папы, и не всегда хватало.
Я уже успел смириться с тем, что проведу остаток своих дней в этой тюрьме. В том, что я просижу здесь шестьдесят лет и выйду на свободу, я не верил. Не бывает такого, к тому же никто не будет меня столько ждать.
Мама приезжала два раза, и оба раза я отказывался выходить из камеры. Я не хотел, чтобы она меня видела в тюремной робе. Надеялся, что она запомнит меня другим, тем мальчишкой, что записался на полицейские курсы. А еще лучше тем, что вернулся с них сильным и возмужавшим, до того, как его отправили в Нью-Рино.
В глубине души я понимал, что ранил ее, но при этом всерьез думал, что пытаюсь ее защитить от самого себя. Возможно, я разбил ей сердце, но я прекрасно знал, что сделал это еще раньше, когда убил канцлера Брюса.
Я сел на свою койку и стал смотреть, как надзиратель проверяет моего сокамерника - Большого Джока. Джок был самым типичным представителем контингента этой исправительной колонии, когда-то он рулил бандой, которая неслабо куролесила неподалеку от Шейди-Сэндс. Это продолжалось, пока они зачем-то не приперлись в Джанктаун, где и были повязаны местной полицией под предводительством мэра Даркуотера. Я знал это, потому что все знали кто и за что сидит.
Парнем он был далеко не добродушным, но у нас с ним был вооруженный нейтралитет. Если честно, мы терпеть друг друга не могли, но вцепиться друг другу в глотки нам мешали надзиратели, вот и приходилось обходиться исключительно злобными взглядами.
Мы не разговаривали. Честно говоря, я не разговаривал вообще почти ни с кем. Трудновато завязать дружеский диалог, когда все называют тебя не иначе как “этот легавый”, и не хотят иметь с тобой никаких общих дел.
Дождавшись, когда Большого Джока досмотрят, и он войдет в камеру, я улегся на свою койку, уставившись в испещренный трещинами потолок. Эта тюрьма - довоенное строение, непонятно было, как она простояла так долго. Но рассчитывать, что ее стены когда-нибудь разрушатся, и мы окажемся на свободе, было нечего.
Жалел ли я по прошествии пять лет о том, что натворил? Пожалуй, да. Сейчас я сделал бы все иначе.
На воле ходит куча убийц, и самое главное, что они сумели сделать - это не попасться в лапы закону. Если бы не был ослеплен яростью и жаждой мести, то попытался бы провернуть все совсем иначе. Застрелил бы Брюса из снайперской винтовки, а потом сбежал бы, оставив орудие убийства на месте и попытавшись замести все следы. Заложил бы бомбу под крыльцо его дома. Дождался бы его в туалете посольства, где никто не мог нас видеть, и придушил бы ублюдка фортепианной струной.
Я повернулся лицом к стене и принялся рассматривать трещины уже на ней. Большой Джок тоже лег на кровать. Больше в камере-то и нечего делать. Вообще распорядок дня в тюрьме не дает много воли, на то это и исправительное учреждение. Есть рабочее время, которое занимает большую часть дня, обязательные приемы пищи и время для прогулки. Ну и сон, конечно.
Меня заставили жить по общему распорядку, но единственное, чего они не могли отнять, так это мои мысли. Хотя их я с удовольствием отдал бы, ведь последние пять лет я думал об одном и том же: о том, что сделал и чего не сделал.
Короче говоря, сделал бы все, чтобы меня не могли связать с этим убийством. В свою бытность полицейским я умел неплохо распутывать следы преступлений, так почему же у меня не вышло бы запутать их так, чтобы на меня не вышли? Обеспечил бы себе гребаное алиби, в конце концов.
Но тогда мне хотелось просто поговорить с ним, и я не видел другого выхода. Я был конченым идиотом, и теперь должен был отсидеть заслуженный срок. Не за убийство, им я оказал большую услугу Новой Калифорнийской Республике. А именно за свою тупость. За то, что не смог удержать эмоции в узде и сделать все с холодной головой.
Какое-то время я надеялся, что кто-нибудь, возможно сама президент, вытащит меня из тюрьмы. Им ведь могли понадобиться мои услуги, я доказал, что умею валить плохих парней, и у меня это неплохо получается. Я доказал, что могу раскопать чужие грязные дела и найти компромат. Я много чего умел, но, похоже, никому не нужен неуправляемый отморозок, которым я себя показал.
Я получил то, что заслужил. Ждать чего-то другого было глупо.
Еще глупее было бы готовить побег, или еще попытаться провернуть. Так что за исключением нескольких драк в самом начале заключения, я был самым примерным сидельцем этой тюрьмы. И собирался оставаться таким до самой смерти.
Глава 1
Судьба. Я никогда не верил в судьбу, всегда считал, что то, что мы переживаем - это результат наших собственных трудов, чаяний и тайных желаний. Каждый получает то, что заслуживает, и в этом и есть смысл бытия. Могу привести множество примеров.
Правительства довоенных стран решили подраться за оставшиеся в мире ресурсы, выпустили друг по другу ядерные бомбы, и получили выжженную пустыню вместо когда-то плодородной земли. Канцлер Брюс пытался подгрести под себя весь Нью-Рино, якшался с семьями, влез в опасную игру и задел множество людей, а в результате закончил с простреленной головой. Я замочил высокопоставленного политика, даже не позаботившись о том, чтобы меня не поймали, и оказался в тюрьме. Нужно ли продолжать этот ряд? Думаю, нет, все и так понятно.
Однако иногда со мной случаются такие вещи, что я начинаю думать, не написал ли кто-то наверху сюжет моей жизни, и не разыгрывает ли его как постановку. Вроде тех театров, которые так любили в довоенное время, и ни один из которых не дожил до наших дней. Нам остались только радиоспектакли на голодисках.
Честно говоря, я никогда не думал, что окажусь в Пустошах снова, но это произошло, и вот я снова топтал ногами желтоватый песок пустыни, редкую щетину травы на ее просторах. Ничего невероятного в этом не было, я по-прежнему был узником, а на руки мои были надеты наручники. Просто кому-то в НКР пришло в голову, что неплохо бы перевести часть заключенных в другую тюрьму, где они смогут работать на железных рудниках вместо того чтобы колоть мел и мрамор в карьере.
Потом, как я понял, в тюрьму приехало несколько инспекторов, которые стали заниматься излюбленным делом НКРовских бюрократов: переводить зазря бумагу. Часть заключенных отделили от остальных и под конвоем рейнджеров повели сквозь Пустошь на юг, туда, где уже устроили новую тюрьму. Меня забрали, Большого Джока оставили. И я, если честно, даже немного скучал по этому молчаливому здоровяку.
Нет, это все шутки, конечно, ни хрена я ни по кому не скучал, и еще сто лет бы никого из них не видел. Но еще меньше мне хотелось отправляться в дорогу, идти куда-то по Пустоши, подвергая свою жизнь опасности. Да, нас охранял отряд рейнджеров, но я толком не понимал, для чего они тут: чтобы никого из нас по дороге не сожрали твари, или чтобы никто из нас не совершил побег.
О побеге я даже не думал. Во-первых, потому что понимал, что даже если мне удастся вырваться из-под надзора, то со скованными руками, без оружия, запаса еды и воды, я все равно далеко не уйду. А во-вторых, потому что компания из четверых заключенных уже попыталась сбежать. Их тела, разорванные на куски автоматными очередями, оставили прямо там же, где они и упали, разве что сфотографировали для того, чтобы зафиксировать их смерть.
Я так понял, рейнджеры отвечают за количество заключенных, которых им нужно было доставить в новую тюрьму. Но основная их задача - не дать нам разбежаться, поэтому им разрешено применять оружие и стрелять на поражение. Другое дело, что за эти трупы им отвечать тоже придется, поэтому они и снимали их на камеры.
Предполагаю, что ничего страшного рейнджерам не грозит, их даже не лишат премии. Думаю, им заранее сказали, чтобы они довели до места хотя бы половину. Хотя, может быть, я ошибаюсь и, как обычно, думаю о вещах хуже, чем они обстоят на самом деле.
Единственное, что было хорошо в этой дороге, так это кормежка. За пять лет я успел привыкнуть как к скудному разнообразию тюремного рациона, так и к тому, что еды дают ровно столько, чтобы ты не умер с голода, и никаких излишеств сидельцам не положено. А тут, похоже, кто-то из чиновников подумал о том, что в дороге надо кормить контингент получше, иначе есть риск, что кто-то из них не дойдет не потому что решил сбежать, и был расстрелян, а просто потому, что упал с голодухи без сил.